мир

взрывается, и наступает неописуемый ад опустошения, и никто за это, кажется, не несет

ответственности. Это происходит словно само собой, но ведь это творение человека. Пока

каждый из нас уверен, что он представляет собой лишь собственное сознание, превосходно

исполняющее свои обязанности и служащее добыче скромного достатка, никто не замечает того,

что вся эта рационально организованная толпа, именуемая государством или нацией, влекома

какой-то безличной, неощутимой, но ужасной силой, никем и ничем неостановимой. Эту страшную

силу объясняют по большей части страхом соседней нации, в которую словно вселился злобный

дьявол. Так как никому не ведомо, насколько сам он одержим и бессознателен, то собственное

состояние просто проецируется на соседа, а потому священным долгом объявляется приобретение

самых мощных пушек и самых ядовитых газов. Хуже всего то, что это верно: ведь соседи

находятся во власти того же неконтролируемого страха. В сумасшедших домах хорошо известно,

что самыми опасными являются пациенты, движимые не гневом и не ненавистью, а страхом.

Протестант остался в одиночестве перед Богом. У него нет исповеди, отпущения грехов, нет

никакой возможности искупления opus divinum. Он должен в одиночестве переваривать

собственные грехи, не имея никакой уверенности относительно божественной благодати,

сделавшейся недостижимой по причине отсутствия пригодного ритуала. Протестантское сознание

сделалось поэтому бдительным, подобно нечистой совести это сознание обрело неприятную

склонность вмешиваться в жизнь и затруднять ее людям. Но тем самым протестант достиг

уникальной способности осознавать свои грехи, каковая совершенно недостижима для

католического сознания, ибо исповедь и отпущение грехов всегда готовы уменьшить чрезмерную

напряженность. Протестант же предан этой напряженности, обостряющей его совесть. Последняя —

в особенности нечистая совесть — может быть даром небесным, подлинной благодатью, если она

выступает как высшая критичность по отношению к самому себе. Самокритичность, интроспективная

проницательность — это необходимое условие постижения собственной психологии. Если вы

сделали что-нибудь вас смущающее и спрашиваете себя, что же вас толкнуло на подобное

действие, то средством обнаружения подлинных мотивов вашего поведения будет нечистая

совесть, наделенная соответствующей способностью к различению. Только тогда вы способны

увидеть, какие мотивы направляют ваши поступки. Жало нечистой совести даже пришпоривает вас,

чтобы вы обнаруживали вещи, которые ранее не осознавались. Тем самым вы можете пересечь

порог бессознательного и уловить те безличные силы, которые делают вас бессознательным

инструментом того убийцы, который сокрыт в человеке. Если протестант сумел пережить полную

утрату церкви и все же остается протестантом, т.е. беззащитным перед лицом Бога человеком,

не защищенным более какими бы то ни было стенами или общинами, то у него имеется уникальная

духовная возможность непосредственного религиозного опыта. Не знаю, удалось ли мне передать,

что означал для моего пациента опыт бессознательного.

Объективной мерки для ценности такого опыта не существует. Мы должны принимать его в

соответствии с той значимостью, какую этот опыт имеет для переживающей его личности. Вас

может удивить тот факт, что при внешней бесполезности некоторые сновидения значат нечто

для разумных личностей. Но если вы не принимаете того, что эта личность вам говорит, или не

можете поставить себя на ее место, тогда и не судите. Genius religiosus (лат. «божественныи

дух») — это ветер, который дышит, где хочет. Нет такой архимедовой точки опоры, с позиций

которой можно было бы судить, ибо психика неотличима от своих проявлений. Психика есть объект

психологии и, роковым образом, является одновременно субъектом — от этого факта нам никуда

не деться.

Некоторые сновидения, выбранные мною в качестве примера «непосредственного опыта», для

неопытного глаза, безусловно, не представляют собой ничего выдающегося. Они неброски, будучи

скромными свидетельствами индивидуального опыта. Они выглядели бы поинтереснее, если бы я мог

представить всю их последовательность во всем богатстве символического материала, вынесенного

на поверхность всем ходом этого процесса. Но даже вся эта серия сновидений не сравнится по

красоте и выразительности с любой составной частью традиционного вероучения. Последнее всегда

является результатом, плодом работы множества умов на протяжении многих веков. Вероучение

очищено от всех странностей, недостатков и пороков индивидуального опыта. Но при этом именно

индивидуальный опыт, каким бы бедным он ни был, обладает одним важным преимуществом: он

являет собой непосредственную жизнь, несет в себе живое биение пульса дня сегодняшнего. Для

ищущего истину он убедительнее самой лучшей традиции. Непосредственная жизнь всегда

индивидуальна, ибо бег жизни индивидуален; все, что связано с индивидом, уникально,

преходяще, несовершенно — особенно, когда речь идет о сновидениях и им подобных продуктах

умственной деятельности. Никому другому такие сны не приснятся, даже если у многих те же

проблемы. Но как не может быть абсолютно уникального индивида, так невозможны и абсолютно

уникальные по своему качеству продукты индивидуального развития.

Даже сновидения состоят из в высшей степени коллективного материала — точно так же как

в мифологии и фольклоре различных народов некоторые мотивы повторяются чуть ли не в

идентичной форме. Я назвал эти мотивы архетипами, под которыми я понимаю формы и образы,

коллективные по своей природе, встречающиеся практически по всей земле как составные

элементы мифов и являющиеся в то же самое время автохтонными индивидуальными продуктами

бессознательного происхождения. Архетипические мотивы берут свое начало от архетипических

образов в человеческом уме, которые передаются не только посредством традиции или миграции,

но также с помощью наследственности. Эта гипотеза необходима, так как даже сложные

архетипические образы могут спонтанно воспроизводиться без какой-либо традиции.

Теория предсознательных, изначальных идей никоим образом не является моим собственным

изобретением, на что указывает уже термин «архетип», принадлежащий к первым векам нашей

эры. В применении к психологии мы обнаруживаем эту теорию в работах Адольфа Бастиана, а

затем вновь у Ницше. Во французской литературе Юбер, Мосс и Леви-Брюль высказывали сходные

идеи. Я дал лишь эмпирическое обоснование теории того, что ранее называлось изначальными,

или простыми, идеями, «категориями» или «habitudes directrices de la conscience» (фр.

«направляющими привычками сознания»), «representations collectives» (фр. «коллективными

представлениями») и т.д.

Во втором из обсуждавшихся выше сновидений мы встречались с архетипом, которому я еще не

уделял внимания. Это особое сочетание горящих свечей, образующих как бы четыре пирамиды.

Тут подчеркивается символическая значимость числа четыре, поскольку пирамиды занимают место

иконостаса, священного образа. Храм называется «домом самососредоточенности», поэтому мы

можем предположить, что этот символ служит для обозначения алтаря. Теtractus, если

воспользоваться пифагорейским термином, действительно относится к «самососредоточенности»,

как о том ясно свидетельствует сон пациента. Этот символ появляется и в других сновидениях,

обычно в форме круга, разделенного на четыре части, в некоторых сновидениях пациента из той

же серии он принимает также форму неразделенного круга, цветка, квадратной площади или

комнаты, четырехугольника, глобуса, часов, симметричного сада с фонтаном посредине, четырех

людей в лодке, в аэроплане или за столом, четырех стульев вокруг стола, четырех цветов,

колеса с восемью спицами,