И это ни в коем случае не патологический симптом, а нормальный факт (нормальное явление),
который можно наблюдать везде и в любое время. Не только у невротиков правая рука не знает,
что делает левая. Это неприятное положение является симптомом общей бессознательности,
бесспорного общего наследия всего человечества.
Человек развивал свое сознание медленно и трудно. Потребовались бессчетные века,
чтобы достичь цивилизованного состояния (которое произвольно датируется со времени
изобретения письменности около 4000 лет до н.э.). Эта эволюция и сейчас далека от
завершения, поскольку значительные области человеческого разума погружены в темноту. То,
что мы называем «психическим», «душой», ни в коей мере не идентично с нашим сознанием и
его содержанием.
Тот, кто отрицает существование бессознательного, фактически предполагает, что наше
нынешнее знание психики является полным. Но эта вера с очевидностью ложна, так же как
ложно и предположение, что мы знаем все, что можно знать о вселенной. Наша психика лишь
часть природы, и тайна ее безгранична, поэтому мы не можем дать полное определение ни
психическому, ни природе. Мы можем лишь заявлять, что верим в их существование и описываем,
как умеем, — лучшее из того, что мы можем, — каким образом они действуют. Помимо
свидетельств, собранных в медицинских исследованиях, существуют сильные логические
основания, чтобы отвергнуть заявления типа «бессознательное не существует». Утверждающие это
лишь выражают древний «мизонеизм» — страх перед новым и неизвестным.
Разумеется, есть исторические основания для противостояния идее существования неведомой
области в человеческой психике. Сознание — относительно недавнее приобретение природы, и оно
все еще пребывает в стадии «эксперимента». Оно хрупко, подвержено опасностям и легко ранимо.
Как заметили антропологи, одним из наиболее общих проявлений умственного расстройства,
встречающегося у первобытных племен, оказывается то, что последние сами называют «потерей
души», что означает, как указывает само название, заметное разрушение (точнее, диссоциацию)
сознания.
Среди людей, чье сознание находится на уровне развития, отличающемся от нашего, «душа»
(психика) не ощущается как нечто единое. Многие первобытные племена считают, что человек
имеет помимо собственной еще и «лесную душу». И что эта душа лесная воплощена в диком
животном или в дереве (друиды), с которыми тот или иной человек имеет некоторую психическую
идентичность. Именно это известный французский этнолог Леви-Брюль назвал «мистическим
участием» [12 —
Юнг впервые использовал термин «мистическое участие», заимствовав его у
антрополога Леви-Брюля, в 1912 г. для обозначения таких отношений между субъектами, при которых
один человек стремится добиться влияния на другого. Мистическое участие, или проективная
идентификация, представляет собой вид психологической зашиты, в особенности в детском возрасте,
но встречается также и во взрослой патологии. В повседневной жизни мистическое участие может
проявляться в ситуации, когда, скажем, два человека могут предвосхищать желания друг друга,
заканчивать начатую другим мысль и т.п.
]. Правда, позже под давлением критики
он отказался от этого термина, но я полагаю, что его оппоненты были неправы. Хорошо известно
психологическое состояние, когда человек может находиться в состоянии психической
идентичности с другим человеком или предметом.
Подобная идентичность среди первобытных племен принимает самые разнообразные формы.
Если лесная душа принадлежит животному, само животное считается человеку как бы братом.
Предполагается, что человек, чей брат крокодил, находится в безопасности, когда плавает
в реке, кишащей крокодилами. Если его душа — дерево, то считается, что дерево имеет по
отношению к нему нечто вроде родительской власти. В обоих случаях тот или иной ущерб,
нанесенный лесной душе, истолковывается как повреждение самому человеку.
В ряде племен полагают, что человек имеет сразу несколько душ; такая вера отражает
некоторые первобытные представления о том, что каждый человек состоит из нескольких
связанных между собой, но различающихся отдельностей. Это означает, что человеческая
психика далека от полного синтеза, напротив, она слишком легко готова распасться под
напором неконтролируемых эмоций.
Хотя описанная ситуация известна нам по работам антропологов, ею не следует пренебрегать
и в нашей развитой цивилизации. Мы тоже можем оказаться диссоциированными и утратить
собственную идентичность. На нас влияют различные настроения, мы можем становиться
неразумными, порой мы не можем вспомнить самые важные факты о самих себе или других, так,
что люди даже удивляются: «Что за черт в тебя вселился?». Мы говорим о способности
«контролировать» себя, но самоконтроль — весьма редкое и замечательное качество. Мы
можем думать, что полностью контролируем себя; однако друг может без труда рассказать
нам о нас такое, о чем мы не имеем ни малейшего представления.
Вне всякого сомнения, даже на так называемом высоком уровне цивилизации человеческое
сознание еще не достигло приемлемой степени целостности. Оно все так же уязвимо и подвержено
фрагментации. Сама способность изолировать часть сознания – безусловно ценная характеристика.
Она позволяет нам сконцентрироваться над чем-то одним, исключив все остальное, что может
отвлечь наше внимание. Но существует огромная разница между сознательным решением отделить
и временно подавить часть психики и ситуацией, когда это возникает спонтанно, без знания или
согласия на это, и даже вопреки собственному намерению. Первое — достижение цивилизации,
второе — примитивная (первобытная) «потеря души», или патологический случай невроза.
Таким образом, в наши дни единство сознания — дело все еще сомнительное, слишком легко
оно может быть разрушено. Способность же контролировать эмоции, весьма желательная с одной
стороны, с другой оказывается сомнительным достижением, так как лишает человеческие отношения
разнообразия, тепла и эмоциональной окраски.
Именно на этом фоне мы и должны рассмотреть важность снов — этих легких, ненадежных,
изменчивых, смутных и неопределенных фантазий. Чтобы объяснить свою точку зрения, я бы
хотел описать, как она развивалась с годами и как я пришел к выводу, что сны – это наиболее
частный и универсальный доступный источник для исследования способности человека к
символизации.
Зачинателем этого дела в практическом исследовании бессознательного фона сознания был
Зигмунд Фрейд. Общим положением в его работе было то, что сны не являются делом случая, а
связаны с сознательными проблемами и мыслями. Такое предположение никоим образом не было
произвольным. Оно основывалось на выводах известных неврологов (например, Пьера Жане), что
невротические симптомы связаны с определенным сознательным опытом. Эти симптомы оказываются
даже некими отщепленными областями сознательного разума, областями, которые в другое время
и при других обстоятельствах были бы сознательными.
В конце прошлого века Фрейд и Иосиф Брейер выяснили, что невротические симптомы — истерия,
некоторые виды боли и ненормальное поведение — несут в себе символическое значение. Это один
из путей, по которым бессознательная психика проявляет себя, равным образом как и в снах, и
оба пути оказываются одинаково символичны.
У пациента, который, к примеру, столкнулся с непереносимой ситуацией, может развиться
спазм при глотании: «он не может это проглотить». В сходных условиях психологического
стресса другой пациент получает приступ астмы: он «не может дышать атмосферой дома».
Третий страдает от паралича ног: «он не может ходить», т.е. «не может больше идти».
Четвертый, которого рвет во время еды, «не может переварить» какой-то
