масс и для женщин, но малозначима в сравнении с экономическими и политическими вопросами дня.
Меня не трудно опровергнуть — как человека, предсказывающего бурю, когда на небе нет ни
облачка. Возможно, шторм остается где-то за горизонтом, быть может, он нас никогда и не
достигнет. Но то, что значимо для психической жизни, всегда лежит за горизонтом сознания, и
когда мы говорим о проблеме души современного человека, мы говорим о едва заметных вещах —
самых сокровенных и хрупких, о цветах, распускающихся только ночью. В дневном свете все ясно
и ощутимо; однако ночь длится столь же долго, как и день, мы живем и в ночное время. Есть люди,
которым снятся дурные сны, отравляющие им и дневное существование. Для многих же дневная жизнь
кажется дурным сном, и они страстно желают наступления ночи, когда пробуждаются духи. Я думаю,
что в наше время таких людей очень много, вот почему я так долго говорил о душе современного
человека.
Я должен признать себя, тем не менее, виновным в некоторой односторонности, так как я умолчал
о духе времени, о котором всем есть что сказать, ибо он на виду у всех. Он проявляет себя в
идеалах интернационализма и супернационализма, воплощенных в Лиге Наций и подобных ей
организациях; мы видим дух времени в спорте, кино, джазе. Это характерные симптомы нашего
времени, гуманистические идеалы распространяются даже на тело, и эта тенденция еще более
заметна в современных танцах. Кино, подобно детективным романам, позволяет нам испытывать без
опасности для нас самих все побуждения, страсти и фантазии, которые должны были бы подлежать
вытеснению в гуманистический век. Нетрудно заметить связь этих симптомов с нашей психологической
ситуацией. Очарованность душой приносит новую самооценку, переаттестацию фундамента человеческой
природы. Мы не удивимся, если это приведет и к новому открытию тела — после долгого подчинения
его духу. Возникает даже искушение сказать, что плоть возвращает себе свои права. Когда
Кайзерлинг заметил, что шофер сделался культурным героем нашего времени, он, как почти всегда,
был прозорлив. Тело претендует на равное признание; оно очаровывает точно так же, как и душа.
Если бы мы держались старого антитезиса сознания и материи, то подобное положение дел, казалось
бы нестерпимым противоречием. Но если мы свыкаемся с таинственной истиной, что дух есть жизнь
тела, глядя изнутри, а тело есть внешнее проявление жизни духа (на самом деле два суть одно),
то нам становится понятно, почему стремление выйти за пределы нынешнего уровня сознания путем
признания бессознательного воздает должное и телу. Понятно и то, почему признание прав тела не
терпит философии, отрицающей его во имя духа. Эти требования физической и психической жизни,
несравнимо более сильные, чем в прошлом, могут показаться признаком декаданса, но они могут
означать и обновление, ибо, как говорил Гельдерлин: Там, где опасность, Растет и спасенье.
И мы видим, как западный мир набирает скорость — американский темп — это прямая
противоположность квиетизма и мироотрицающей резиньяции. Возникает беспрецедентное напряжение
между внешним и внутренним, объективной и субъективной реальностями. Возможно, это последняя
гонка между стареющей Европой и молодой Америкой; может быть, это последняя отчаянная попытка
вырваться из-под темной власти природного закона, чтобы одержать еще одну героическую победу
пробужденного сознания над сном наций. На этот вопрос даст ответ только история.
Статья «Йога и Запад» первоначально была опубликована на английском языке в журнале
«Прабуддха Бхарата» (Калькутта) в феврале 1936 г. Перевод выполнен А.М.Руткевнчем.
Менее века прошло с тех пор, как Западу стала известна йога. Хотя всякого рода истории о
легендарной стране Индии — стране мудрецов, гимнософистов и омфалоскептиков — были известны в
Европе уже две тысячи лет, о реальном знании индийской философии и философской практики нельзя
было говорить до тех пор, пока усилиями француза Анкетиля дю Перрона Запад не получил Упанишады.
Что же касается более глубокого и всестороннего знания, то оно стало возможным благодаря трудам
Макса Мюллера, издавшего в Оксфорде священные книги Востока. Вначале это знание оставалось
привилегией специалистов — санскритологов и философов, однако очень скоро теософское движение,
вдохновляемое г-жой Блаватской, завладело восточными традициями и донесло их до самой широкой
публики. С тех пор вот уже несколько десятилетий знания о йоге развиваются по двум различным
направлениям: с одной стороны, йога — предмет самой строгой академической науки, с другой — она
стала чем-то вроде религии, хотя и не развилась в церковную организацию, несмотря на все усилия
Анни Безант и Рудольфа Штайнера. Хотя Штайнер был основателем антропософской секты, начинал он
как последователь г-жи Блаватской [91 — Блаватская, Елена Петровна (1831-1891) — основательница теософии,
Анни Безант (1847-1933) — ее последовательница, долгое время возглавляла
теософское общество. Рудольф Штайнер (1861-1925) — начинал свою
деятельность в теософском обществе, но разошелся с ним (прежде всего в трактовке Иисуса
Христа); в 1913 г. был вместе со своими последователями исключен из теософского общества и
создал свое собственное, антропософское.
].
Этот продукт развития йоги в западном варианте весьма трудно сравнивать с тем, что
представляет собой йога в Индии. Дело в том, что восточное учение встретилось на Западе с
особой ситуацией, с таким состоянием умов, которого Индия никогда не знала ранее. Для этой
ситуации характерно строгое размежевание между наукой и философией, которое в той или иной
мере существовало на протяжении примерно трехсот лет до того времени, как йога стала известна
Западу.
Начало этого раскола — специфически западного феномена — в действительности относится к
Возрождению, к XV в. Именно в это время пробуждается широкий и страстный интерес к античности,
вызванный падением Византийской империи под ударами ислама. Впервые в Европе не осталось,
пожалуй, ни одного уголка, где бы не знали греческий язык и греческую литературу. Великая
схизма в Римской церкви была прямым результатом этого вторжения так называемой языческой
философии. Появляется протестантизм, который вскоре охватит всю Северную Европу. Но даже
такое обновление христианства не могло удержать в рабстве освобожденные умы европейцев.
Начался период мировых открытий, как географических, так и научных — мысль все в большей
степени освобождалась от оков религиозной традиции. Конечно, церкви продолжали существовать,
поддерживаемые религиозными нуждами населения, но они утратили лидерство в сфере культуры. В
то время как Римская церковь сохранила единство благодаря своей непревзойденной организации,
протестантство раскололось чуть ли не на четыреста деноминаций. С одной стороны, это было
свидетельством его банкротства, с другой — говорило о его неудержимой религиозной жизненности.
Постепенно, в течение XIX в., этот процесс привел к появлению ростков синкретизма, а также к
широкомасштабному импорту экзотических религиозных систем, таких как религии бабизма, суфийских
сект, «Миссии Рамакришны» [92 — Рамакришна (1836-1886) — индуистский жрец храма Кали в Дакшинешваре,
признанный аватарой — воплощением Вишну. Выполнял исламские и христианские обряды, провозглашая
Кришну, Будду, Христа и Магомета воплощениями одного и того же божественного начала,
проповедовал единство всех вероисповеданий. Религиозная организация «Миссия Рамакришны» была
основана в 1897 г. учеником Рамакришны — Вивеканандой.
], буддизма и т.д. Многие
из этих систем, например, антропософия, содержали в себе элементы христианства. Возникшая в
итоге ситуация чем-то напоминала эллинистический синкретизм III-IV вв. н.э., в котором также
присутствовали следы индийской мысли (ср. Аполлоний Тианский, орфико-пифагорейские тайные
учения, гностицизм и т.д.).
Все эти системы подвизались на поприще религии и рекрутировали большую часть своих
сторонников из протестантов. Поэтому в своей основе они являются протестантскими сектами.
Своими атаками на авторитет Римской церкви протестантизм в значительной мере разрушил веру в
Церковь как необходимое орудие божественного спасения. Вся тяжесть авторитета была возложена,
таким образом, на индивида, а вместе с тем и невиданная ранее
