должна прежде избавиться от своей варварской односторонности.
Это означает в первую очередь более глубокое видение человеческой природы. Посредством
подавления и контроля над бессознательным никакого видения не добьешься — и менее всего путем
имитации методов, взращенных совсем иными психологическими условиями. Со временем Запад
изобретет собственную йогу, она будет опираться на фундамент, заложенный христианством.
Введение в религиозно—психологическую проблематику алхимии
Этот текст является введением к большой книге К. Г. Юнга «Психология и алхимия».
«Введение» обладает рядом особенностей, которые необходимо прокомментировать.
Во-первых, непосредственный контекст «Введения», т.е. текст книги, недоступен читателю
настоящего издания. Во-вторых, имеются, так сказать, сверхконтексты, и их нужно учитывать
для понимания «Введения» как своего рода опуса, т.е. как целого. Эти сверхконтексты связаны
с замыслом и концепцией, развиваемыми Юнгом. Первое, что следует здесь отметить, — повышенная
эмоциональность текста, вызванная пафосом оппонирования как прямым научным противникам Юнга,
так и — более широко — олицетворяемым ими сторонам европейской культуры, современной
европейской «души», современного христианства. Отсюда стилистическая пестрота «Введения»,
в котором перемешаны три редко совмещаемых друг с другом слоя: нормализованный научный стиль,
разговорно—бытовой и высокий, «библейский» стили. Переводчик пытался по возможности сохранить
эти особенности оригинала, ради чего ему пришлось принести в жертву стиль перевода.
Далее, текст непрост также из-за некоторого «пифизма», загадочности и таких стилистических
особенностей, как серийность в выборе слов внутри небольшого отрезка текста (что не всегда
удалось сохранить в переводе) и циклизм, когда за одной серией монотонно повторяющихся слов
следует другая. Все это сообщает тексту Юнга известную степень суггестивности или даже
заклинательности. Наконец, «Введению» присущ композиционный циклизм, своего рода
музыкальность (тематизм), например, трижды возникающая тема «подвешенности» — один раз
применительно к психологии, другой — к религии и, наконец, — к алхимии. Тем самым мы уже
затронули источник этих сверхконтекстов, а именно замысел Юнга продемонстрировать на самом
тексте основную идею, в нем заключенную, — идею глубокого сущностного родства психологии,
религии и алхимии.
Отвлекаясь от подробностей, место которым в специальном исследовании, посвященном этому
вопросу, рискну высказать предположение, что само «Введение» построено по образцу, по
«архетипу» алхимического «деяния», когда основная тема сублимируется в ходе изложения,
проходя различные стадии — от психотерапии (излечения) через религиозное спасение и
алхимическое «исцеление» металлов к просветленной таким путем терапии — не столько, может
быть, индивидуальной, сколько коллективной, затрагивающей сферу культуры, включая религию,
сферу, глубоко пораженную, по мнению Юнга, прежде всего на уровне души. «Введение» как
алхимический процесс заканчивается на стадии нигредо, что символически (архетипически)
соответствовало бы погружению в культурно-исторические глубины алхимии и тех архетипов
бессознательного, которые в ней выражены (кстати, само слово «архетип» использовалось
алхимиками, например, Агриппой Неттесхаймским). Не случайно нигредо появляется в конце
текста.
Возможно, высказанное здесь предположение поможет читателю более глубоко понять
«Введение» со всеми его трудностями и тонкостями. Некоторые разъяснения, касающиеся
алхимии (по необходимости совсем короткие), читатель найдет в нижеследующих примечаниях.
Перевод выполнен В.М. Бакусевым.
Что касается содержания нижеследующих исследований, то для знатока комплексной психологии
вступительные замечания, вероятно, излишни. Но для читателя—неспециалиста, который приступает
к этому чтению неподготовленным, пожалуй, нужны некоторые вводные пояснения. Понятие «процесс
индивидуации», с одной стороны, и алхимия — с другой, суть вещи, которые, кажется, настолько
далеки друг от друга, что фантазии поначалу представляется невозможным вообразить связывающие
их мосты. Такому читателю я чувствую себя обязанным дать разъяснение, в особенности потому,
что в связи с публикацией моих лекций у меня есть некоторый опыт, заставляющий думать об
известной беспомощности моих критиков.
То, что мне приходилось высказывать о сущности человеческой души, — это прежде всего
наблюдения над человеком. Этим наблюдениям предъявляли упрек в том, что в них речь идет
о неизвестном и труднодоступном опыте. Достопримечателен тот факт (с которым снова и снова
приходится сталкиваться), что абсолютно всякий, даже самый последний профан, полагает, что
он отлично разбирается в психологии, как будто душа — это как раз именно та область, которая
хорошо знакома самым широким кругам. Любой настоящий знаток человеческой души согласится со
мной, однако, если я скажу, что она (душа) относится к самому темному и таинственному из того,
с чем мы встречаемся на опыте. Эти сферы никто никогда не изведает до конца.
Нет в моей практической деятельности почти ни дня, чтобы я не столкнулся с чем-то новым и
неожиданным. Конечно, мой опыт — это не повседневности, лежащие на поверхности. Но для любого
психотерапевта, который занимается этой специальной областью, он находится в достижимой
близости. Поэтому-то мне кажется по меньшей мере странным, когда неизвестность сообщенных
опытов вменяют мне в упрек. Я не чувствую себя ответственным за то, что познания профанов в
психологии недостаточны.
В аналитическом процессе, т.е. в диалектическом разборе между сознанием и бессознательным,
имеет место некоторое развитие, продвижение вперед к цели или концу, трудно постижимая природа
которого занимала меня в течение многих лет. Психическое лечение на всех возможных стадиях
развития приходит к концу, никогда не вызывая при этом ощущения того, что тем самым достигнута
уже и цель. Типичные временные завершения имеют место:
1. по получении доброго совета;
2. по совершении более или менее полной, но во всяком случае удовлетворительной
исповеди;
3. по познании до тех пор неосознанного, но существенного содержания, осознание
которого имеет следствием новые побуждения к жизни или деятельности;
4. после достигнутого долгим трудом освобождения от остатков детской психологии;
5. после выработки нового, рационального приспособления к, может быть, трудным или
непривычным условиям среды;
6. по исчезновении мучительных симптомов;
7. по наступлении позитивного поворота в судьбе, как то: экзамена, обручения, свадьбы,
развода, смены профессии и т.д.;
8. по получении вновь открытого ощущения принадлежности к какому-либо религиозному
исповеданию, или по обращении;
9. по начавшемся возведении практической жизненной философии («философии» в античном
смысле!).
Хотя в этом перечне можно было бы привести еще больше модификаций и добавлений, он в общем
и целом может характеризовать наиглавнейшие ситуации, в которых аналитический или
психотерапевтический процесс достигает предварительного или, при случае, даже определенного
завершения. Как показывает опыт, имеется, однако, относительно большое количество пациентов,
для которых внешнее окончание работы с врачом ни в коем случае не означает одновременно конца
аналитического процесса. Скорее, критический разбор бессознательного идет дальше, а именно,
примерно в том смысле, как у тех, которые свою работу с врачом не закончили. Иногда снова
встречаешь таких пациентов спустя годы и выслушиваешь часто достопримечательные истории о
поворотах в их судьбах. Такие опыты поначалу утвердили меня во мнении, что в душе имеет место,
так сказать, независимый от внешних условий, целенаправленный процесс, и освободили меня от
опасения, что я сам могу быть единственной причиной несобственного (а потому, может быть,
противного природе) психического события. Это опасение не было напрасным, поскольку некоторые
пациенты не дают ни одному аргументу девяти названных категорий склонить себя к окончанию
аналитической работы, даже посредством религиозного обращения, не говоря уж о столь очевидном
исчезновении невротических симптомов. Именно случаи последнего рода сделали для меня очевидным,
что лечение неврозов затрагивает проблему, которая выходит далеко за рамки только—врачебного и
для которой только—медицинское знание невозможно признать достаточным.
В память о почти уже полувековой давности начальных временах анализа с их
псевдобиологическими установками и обесцениванием процесса душевного развития выжидание в
аналитической работе любят называть «бегством от жизни», «перенашиванием плода»,
