неполноценной функции. Тройка как

раз не является естественным выражением целостности, в то время как четверка представляет

минимум условий для суждения о целостности.

Тем не менее следует подчеркнуть, что наряду с явной склонностью алхимии (как и

бессознательного) к четверичности существует без конца возникающая неопределенность между

тремя и четырьмя. Уже в аксиоме Марии Профетиссы четверичность дается с оговорками и неточно.

В алхимии имеется как четыре, так и три «метода», четыре и три цвета. Хотя всегда имеется

четыре элемента, чаще три из них собраны вместе, а один — на особом положении: то это земля,

то огонь. Хотя «четырехугольный» и «квадратный», но также и трехголовый змей, или просто

триединство. Эта неопределенность указывает на «Как, Так И», т.е. центральные представления

настолько же четверичны, насколько и троичны. Психолог не может без того, чтобы не сослаться

на тот факт, что и психология бессознательного знакома с подобной ошеломляющей ситуацией: менее

всего дифференцированная так называемая неполноценная функция таким образом контаминирована с

коллективным бессознательным, что при осознании наряду с другими вызывает на свет и архетип

самости, «Я — Единое четвертое», как говорит Мария. «Четыре» имеет значение женского,

материнского, физического, «три» — мужского, отцовского, духовного. Неопределенность между

Четырьмя и Тремя означает то же, что и раскачивание между духовным и физическим: пример,

говорящий в пользу того, что любая человеческая истина — предпоследняя.

Вначале я исходил из тотальности человека как той цели, к которой в психотерапевтическом

процессе ведет в конце концов душевное развитие. Этот вопрос то и дело переплетается с

мировоззренческими и религиозными предпосылками. Даже если пациент, как это частенько бывает,

считает себя в этом отношении непредвзятым, такого рода предпосылка его мышления, его образа

жизни, его морали и его языка обусловлены исторически вплоть до деталей, что нередко остается

для него неосознанным — отчасти по недостатку образования, отчасти — из-за отсутствия

самокритики. Анализ его ситуации поэтому рано или поздно приводит к просвечиванию его общих

духовных предпосылок далеко за пределы личностных факторов, а тем самым разворачивается та

проблематика, которую я пытался набросать на предыдущих страницах. На эту фазу процесса падает

производство символов единства, так называемой мандалы, которые появляются или в снах, или в

форме образных визуальных впечатлений в состоянии бодрствования, чаще всего как явственная

компенсация противоречивости и конфликтности осознанной ситуации. Было бы, пожалуй, неправильно

сказать, что зияние расщелины (Пшивара) в христианском мироустройстве несет за это

ответственность; ведь легко показать, как христианская символика эту рану как раз врачует или

старается уврачевать. Было бы, пожалуй, корректнее рассматривать эту неразрешенность конфликта

как симптом психической ситуации западного человека и сетовать на его неспособность вместить

в себя весь объем этого христианского символа. Как врач я не могу в этом отношении предъявлять

пациенту требования; нет у меня и церковного лекарства благодати. Вследствие этого я оказываюсь

лицом к лицу с задачей пройти единственно возможным для меня путем, а именно путем осознавания

тех архетипических образов, которые в определенном смысле соответствуют догматическим

представлениям. При этом я должен предоставить моему пациенту самому принимать решение, как это

соответствует его предпосылкам, его духовной зрелости, его образованию, его происхождению и

его темпераменту, насколько это возможно без серьезных конфликтов. Как врач я вижу свою задачу

в том, чтобы поддерживать жизнеспособность пациента. Поэтому я не имею права выносить приговор

о его окончательных решениях, ибо я по опыту знаю, что любое принуждение, будь то легкая

суггестия, или советы, или иные методы воздействия, не приносит в конце концов ничего, кроме

помех высшему и самому главному переживанию, а именно пребыванию наедине со своей самостью,

или как там еще ни называй эту объективность души. Он должен быть один хотя бы уже для того,

чтобы узнать, что его несет, когда он больше не может нести себя сам. Только это знание даст

ему нерушимую опору.

Эту поистине нелегкую задачу я в любое время с радостью предоставил бы решать теологам, если

бы многие из моих пациентов сами не были как раз из теологов. Они должны были бы остаться

подвешенными в церковной общине, но слетели с великого древа как увядший лист и теперь

подвешены на излечении [116 — «Великое дерево» — церковь как источник спасения. «Подвешены на излечении» — т.е. вынуждены

идти по пути, предлагаемому психологией (и алхимией), чтобы достичь самости («твердой опоры»)

как спасения, ибо в религии они его уже не находят.]. Что-то в них судорожно

цепляется, часто с силой отчаяния, как будто они или «оно» повергнутся в ничто, если они не

смогут повиснуть, ухватившись. Они ищут твердую опору, на которую они могли бы встать.

Поскольку им не подходит поддержка извне, они, в конце концов, должны найти ее в себе самих,

что, по их же признанию, как раз и есть самое невероятное с точки зрения разума, но что очень

даже возможно с точки зрения бессознательного. Вот что нам открывается в архетипе «низкого

происхождения Спасителя».

Путь к цели — поначалу хаотичный и непредвиденный, и только очень постепенно множится число

целеуказующих знаков. Этот путь не прямолинейный, а, по всей видимости, цикличный. Точное знание

доказало, что это спираль: мотивы сновидений через некоторые промежутки все вновь возвращаются

к определенным формам, которые своим характером указывают на центр. Речь идет именно о

средоточии, или о центральном расположении, которое проявляется при известных условиях уже в

первых сновидениях. Сновидения как манифестации бессознательных процессов вращаются или

циркулируют вокруг середины и приближаются к ней со все более явственными и обширными

амплификациями. Из-за многообразия символического материала поначалу трудно вообще увидеть

здесь какой-нибудь порядок. Ведь никак не предполагается, что серии сновидений подчинены

какому-то упорядочивающему принципу. При ближайшем рассмотрении ход развития обнаруживает

себя как циклический, или спиралевидный. Можно провести параллель между такими спиралевидными

движениями и процессами роста у растений, потому что ведь и растительный мотив (дерево,

цветок и т.д.) тоже часто возвращается в таких сновидениях и фантазиях и тоже спонтанно

изображается на рисунках. В алхимии дерево есть символ герметической философии.

Первое исследование в книге «Психология и алхимия» занимается серией сновидений, которая в

изобилии содержит в себе символы середины или цели. Развитие этих символов, так сказать,

равнозначно процессу исцеления. Центр или цель имеет, таким образом, в собственном смысле

слова значение спасения. Правомочность такой терминологии выявляется из самих сновидений;

ибо они содержат в себе так много отношений к теме религиозных феноменов, что некоторые из

них стали даже предметом моего исследования «Психология и религия». Мне кажется, не может быть

сомнения в том, что относительно этих процессов речь идет о религиозно-творческих архетипах.

Чем бы еще другим ни была религия, ее эмпирически постижимая, психическая часть, без сомнения,

состоит в таких манифестациях бессознательного. Слишком долго муссировался, в сущности,

неважный вопрос о том, являются ли утверждения религиозной веры истинными, или нет. Несмотря

на то обстоятельство, что истинность метафизического утверждения никогда не может быть ни

доказана, ни опровергнута, само по себе наличие такого утверждения является очевидным фактом,

который не нуждается в дальнейших доказательствах, а если сюда присоединяется «согласие всех»,

то тем самым общезначимость высказывания доказана как раз в этом объеме. Постижим в этом смысле

только психический феномен, в отношении которого категории объективной достоверности или

истинности не подходят. С помощью рациональной критики с феноменом не покончишь, и в религиозной

жизни речь идет о явлениях и фактах, а ни в коем разе не о дискутабельных гипотезах.

Диалектический разбор в процессе психического лечения последовательно ведет к очной ставке

пациента с его Тенью — той темной половиной души, с которой то и дело разделывались посредством

проекции: или тем, что навешивали на своего ближнего