в своей подлинной форме
проявляется, однако, только тогда, когда они патологичны, но не тогда, когда они могут сохранить
устойчивость. В последнем случае оно проявляется тогда, например, в виде страха перед
«сумасшествием». Ибо все, что современное сознание не может дефинировать, считается духовной
болезнью.
Во всяком случае, надо сказать, что архетипические содержания коллективного бессознательного
часто принимают в сновидениях и фантазиях гротескно—жутковатый вид. А от чрезмерной
чувствительности к кошмарным сновидениям и от навязчивых страшных фантазий не застраховано даже
самое рационалистическое сознание. Психологическое толкование этих образов, о которых невозможно
не знать и которые невозможно замалчивать, логично ведет в глубины религиозно—исторической
феноменологии. Ибо история религии в широчайшем смысле этого понятия (т.е. включая мифологию,
фольклор и примитивную психологию) является кладезем архетипических образов, откуда врач может
извлечь полезные параллели и поясняющие сравнения, предназначенные для умиротворения и
просветления тяжко расстроенного в своих ориентациях сознания. Безусловно необходимо, так
сказать, давать контекст всплывающим образам фантазий, которые выступают по отношению к
сознанию как чуждые и даже угрожающие, для того чтобы подводить их ближе к пониманию. Это,
как показывает опыт, лучше всего получается с помощью мифологического сравнительного
материала.
Наш первый раздел дает большое количество таких примеров. Читателю особенно бросится в
глаза тот факт, что существует больше чем достаточно взаимоотношений между индивидуальной
символикой сновидений и средневековой алхимией. Ведь это не прерогатива изложенного случая,
а всеобщий факт, который бросился мне в глаза лишь десять лет назад только потому, что я лишь
тогда начал серьезно изучать образ мышления и символику алхимии.
Второе исследование в книге «Психология и алхимия» содержит введение в символику алхимии в
ее отношении к христианству и гностицизму. В качестве просто введения оно, конечно, весьма
далеко от полного изложения этой сложной и темной области, — а главный его предмет составляет
параллель Христос — ляпис [121 — Ляпис — лат. «камень», т.е. «философский камень» алхимиков. Поздний
алхимик (XVIII в.) дает такое определение: «Камень мудрых есть небесная, духовная,
всепроникающая устойчивая субстанция, которая делает совершенными все металлы, превращая их в
чистое золото, и выдерживает (оно) любую пробу». Алхимия формулирует свою цель как
совершенствование, исцеление, излечение несовершенных по природе (больных) субстанций
(металлов), почему и называет себя часто медициной. Кстати, этот медицинский аспект алхимии
яснее всего выражен в столь любимой Юнгом восточной традиции. У даосских алхимиков выплавление
«золотой пилюли бессмертия» (аналога «философского камня») происходит непосредственно в теле
человека. Цель этого процесса, как явствует из наименования пилюли, — полное одухотворение и
приобретение бессмертия, т.е. приобщение к Богу.Здесь важно отметить три момента. Первый — некоторая степень апофатизма в характеристике
камня: он — камень и в то же время «не камень». Второй — то обстоятельство, что он, говоря
словами того же алхимика, «есть в каждом человеке, и его можно найти в любое время и в любом
месте». Третий — то, что, в отличие от меркурия, который посредничает между противоположностями,
камень является их актуальным совпадением, тождеством. У Юнга камень — архетип Самости.]. Эта параллель,
разумеется, дает повод для сравнения представлений о цели «Алхимического деяния» с центральными
христианскими представлениями; ибо и то и другое имеет самое большое значение для понимания и
истолкования являющихся в сновидениях образов и для их психологического действия. Последнее
важно для практики психотерапии, потому что нередко именно интеллигентнейшие и образованнейшие
пациенты, для которых невозможно возвращение в церковь, соприкасаются с архетипическими
материалами и тем задают врачу проблему, с которой чисто персоналистски—ориентированной
психологии уже не совладать.
Знания только психических структур неврозов тоже ни в коем случае не достаточно; ибо как
только процесс достигает сферы коллективного бессознательного, имеешь дело со здоровым
материалом, а именно с универсальными основами индивидуально—изменчивой псюхе. В понимании этих
более глубоких слоев псюхе нам помогают, с одной стороны, сведения по примитивной психологии,
а с другой стороны, и в совершенно особенной мере, знание о непосредственно исторически
предшествующих стадиях современного сознания. На одной стороне это — дух церкви, который
породил сегодняшнее сознание, на другой же стороне — наука, в началах которой сокрыто многое,
что не смогло быть принято церковью. Это по преимуществу остатки античного духа и античного
ощущения природы, которые были неискоренимы и в конце концов нашли себе убежище в средневековой
натурфилософии. В качестве «Духа металлов» и астрологических компонентов судьбы древние
планетные боги пережили многие христианские столетия [122 — Еще Парацельс говорил о «богах»; так же и сочинение Абрахама Элеамра, находившегося под
влиянием Парацельса (XVIII век).].
В то время как в церкви возрастающее разделение обряда и догмы удаляло сознание от его
естественной укорененности в бессознательном, алхимия и астрология непрерывно занимались тем,
чтобы не дать рухнуть мостам, ведущим вниз, к природе, т.е. к бессознательной душе. Астрология
упорно вела сознание назад, к познанию зависимости характера и судьбы от определенных моментов
времени, а алхимия вновь и вновь давала повод к проецированию тех архетипов, которые не могли
без трений вписаться в христианский процесс. Хотя алхимия, с одной стороны, постоянно
приближалась к границам ереси и была запрещена церковью; но, с другой стороны, она пользовалась
действенной защитой темноты своей символики, которая в любое время могла быть выдана за
невинный аллегоризм. Этот аллегорический аспект для многих алхимиков, несомненно, стоял на
переднем плане постольку, поскольку они были твердо убеждены в том, что следует иметь дело
только с химическими телами. Но всегда находились некоторые, для которых при работе в
лаборатории был важен символ и его психическое действие. Как показывают тексты, они отдавали
себе в этом отчет, и притом до такой степени, что воротили нос от наивных делателей золота как
от лжецов, обманщиков и обманутых. Свою позицию они возвещали такими положениями, как «Золото
наше не есть золото толпы» [123 — Часть алхимиков вообще настаивали на нерукотворности процесса.]. Хотя их занятия
веществом и были серьезным усилием проникнуть в сущность химических превращений; но одновременно
они были также — и часто в преобладающей степени — отражением параллельно протекающего
психического процесса, который тем легче может проецироваться на незнакомую химию вещества,
что этот процесс есть бессознательное природное событие — точно так же, как таинственное
изменение вещества. Набросанная выше проблематика процесса становления личности, так
называемого процесса индивидуации, и есть то, что выражается в алхимической символике.
В то время как великое стремление церкви есть “imitatio Christi”, алхимик, сам того ясно
не осознавая или совсем не желая, оказывается во власти бессознательных, данных от природы
предпосылок своего духа и сущности, в одиночестве и темной проблематике своего дела, потому что
он ведь нигде не может опереться на ясные и недвусмысленные примеры, как христианин. Авторы,
которых он штудирует, снабжают его символами, чей смысл он стремится понимать на свой манер,
а в действительности они затрагивают и возбуждают его бессознательное. Алхимики, иронизируя
над собой, выдумали словцо “obscurum per obscurius” (лат. «темное понимать через еще более
темное»). Этим методом они предаются как раз именно тому процессу, от которого церковь стремилась
их спасти, предлагая им в своих догматических формулировках аналогии именно этого процесса,
которые в полную противоположность алхимии были оторваны от природной взаимосвязи посредством
прикрепленности к историческому облику Спасителя. Это единство Четверки, это философское золото,
этот «Краеугольный камень» [124 — «Краеугольный камень» — еще одно название абсолюта алхимиков.], эта «Божественная
вода» (философский Меркурий) были в церкви четырехручным крестом, на котором Единородный принес
себя в жертву — один раз исторически и одновременно на все времена. Алхимики — в нецерковной
форме — предпочитали поиск посредством познания найденному через веру, хотя они как люди
средневековые казались себе не кеми иными как
