личному бессознательному, образующему более или менее поверхностный
слой сразу же под порогом сознания, коллективное бессознательное при нормальных условиях не
поддается осознанию, и потому никакая аналитическая техника не поможет его «вспомнить», ведь
оно не было вытеснено и не было забыто. Само по себе и для себя коллективное бессознательное
тоже не существует, поскольку оно есть лишь возможность, а именно та возможность, которую мы с
прадревних времен унаследовали в виде определенной формы мнемонических образов или, выражаясь
анатомически, в структуре головного мозга. Это не врожденные представления, а врожденные
возможности представления, ставящие известные границы уже самой смелой фантазии, — так сказать,
категории деятельности воображения, в каком-то смысле априорные идеи, существование которых,
впрочем, не может быть установлено иначе, как через опыт их восприятия. Они проявляются лишь
в творчески оформленном материале в качестве регулирующих принципов его формирования, иначе
говоря, мы способны реконструировать изначальную подоснову праобраза лишь путем обратного
заключения от законченного произведения искусства к его истокам.
Праобраз, или архетип, есть фигура — будь то демона, человека или события, — повторяющаяся
на протяжении истории везде, где свободно действует творческая фантазия. Соответственно, мы
имеем здесь в первую очередь мифологическую фигуру. Подробнее исследовав эти образы, мы
обнаружим, что в известном смысле они являются сформулированным итогом огромного типического
опыта бесчисленного ряда предков: это, так сказать, психический остаток бесчисленных переживаний
одного и того же типа. Усредненно отображая миллионы индивидуальных переживаний, они дают таким
путем единый образ психической жизни, расчлененный и спроецированный на разные лики
мифологического пандемониума. Впрочем, мифологические образы сами по себе тоже являются уже
сложными продуктами творческой фантазии, и они туго поддаются переводу на язык понятий; в
этом направлении сделаны лишь первые трудные шаги. Понятийный язык, который по большей части
предстоит еще создать, смог бы способствовать абстрактному, научному освоению бессознательных
процессов, залегающих в основе праобразов. В каждом из этих образов кристаллизировалась частица
человеческой психики и человеческой судьбы, частица страдания и наслаждения — переживаний,
несчетно повторявшихся у бесконечного ряда предков, и, в общем и целом, всегда принимавших
один и тот же ход. Как если бы жизнь, которая ранее неуверенно и на ощупь растекалась по
обширной, но рыхлой равнине, потекла вдруг мощным потоком по глубоко прорезавшемуся в душе
руслу, — когда повторила ту специфическую сцепленность обстоятельств, которая с незапамятных
времен способствовала формированию праобраза.
Момент возникновения мифологической ситуации всегда характеризуется особенной эмоциональной
интенсивностью: словно в нас затронуты никогда ранее не звеневшие струны, о существовании
которых мы совершенно не подозревали. Борьба за адаптацию — мучительная задача, потому что на
каждом шагу мы вынуждены иметь дело с индивидуальными, то есть нетипическими условиями. Так
что неудивительно, если, встретив типическую ситуацию, мы внезапно или ощущаем совершенно
исключительное освобождение, чувствуем себя как на крыльях, или нас захватывает неодолимая
сила. В такие моменты мы уже не индивидуальные существа, мы — род, голос всего человечества
просыпается в нас. Потому и не в состоянии отдельный индивид развернуть свои силы в полной
мере, если одно из тех коллективных представлений, что зовутся идеалами, не придет ему на
помощь и не развяжет в нем всю силу инстинкта, ключ к которой обычная сознательная воля одна
найти не в состоянии. Все наиболее действенные идеалы всегда суть более или менее откровенные
варианты архетипа, в чем легко можно убедиться по тому, как охотно люди аллегоризируют такие
идеалы, — скажем, отечество в образе матери, где сама аллегория, разумеется, не располагает
ни малейшей мотивирующей силой, которая вся целиком коренится в символической значимости идеи
отечества. Этот архетип есть так называемая «мистическая причастность» первобытного в человеке
к почве, на которой он обитает и в которой содержатся духи лишь его предков. Чужбина горька.
Любое отношение к архетипу, переживаемое или просто именуемое, «задевает» нас; оно
действенно потому, что пробуждает в нас голос более громкий, чем наш собственный. Говорящий
праобразами говорит как бы тысячью голосов, он пленяет и покоряет, он поднимает описываемое
им из однократности и временности в сферу вечносущего, он возвышает личную судьбу до судьбы
человечества, и таким путем высвобождает в нас все те спасительные силы, что извечно помогали
человечеству избавляться от любых опасностей и превозмогать даже самую долгую ночь. Такова
тайна воздействия искусства. Творческий процесс, насколько мы вообще в состоянии проследить
его, складывается из бессознательного одухотворения архетипа, из его развертывания и
пластического оформления вплоть до завершенности произведения искусства. Художественное
развертывание праобраза есть в определенном смысле его перевод на язык современности, после
чего каждый получает возможность, так сказать, снова обрести доступ к глубочайшим источникам
жизни, которые иначе остались бы для него за семью замками.
Здесь кроется социальная значимость искусства: оно неустанно работает над воспитанием
духа времени, потому что дает жизнь тем фигурам и образам, которых духу времени как раз всего
больше недоставало. От неудовлетворенности современностью творческая тоска уводит художника
вглубь, пока он не нащупает в своем бессознательном того праобраза, который способен наиболее
действенно компенсировать ущербность и однобокость современного духа. Он прилепляется к этому
образу, и по мере своего извлечения из глубин бессознательного и приближения к сознанию образ
изменяет и свой облик, пока не раскроется для восприятия человека современности. Вид
художественного произведения позволяет нам делать выводы о характере эпохи его возникновения.
Что значит реализм и натурализм для своей эпохи? Что значит романтизм? Что значит эллинизм?
Это направления искусства, несшие с собой то, в чем всего больше нуждалась современная им
духовная атмосфера. Художник как воспитатель своего века — об этом можно было бы сейчас еще
Как у отдельных индивидов, у народов и эпох есть свойственная им направленность духа,
или жизненная установка. Само слово «установка» уже выдаст неизбежную односторонность,
связанную с выбором определенной направленности. Где есть направленность, там есть и устранение
отвергаемого. А устранение означает, что такие-то и такие-то области психики, которые тоже
могли бы жить жизнью сознания, не могут жить ею, поскольку это не отвечает глобальной установке.
Нормальный человек без ущерба способен подчиниться глобальной установке; человек окольных и
обходных путей, не могущий идти рядом с нормальным по широким торным путям, скорее всего и
окажется открывателем того, что лежит в стороне от столбовых дорог, ожидая своего включения
в сознательную жизнь. Относительная неприспособленность художника есть по-настоящему его
преимущество, она помогает ему держаться в стороне от протоптанного тракта, следовать
душевному влечению и обретать то, чего другие были лишены, сами того не подозревая. И как у
отдельного индивида односторонность его сознательной установки корректируется в порядке
саморегулирования бессознательными реакциями, так искусство представляет процесс
саморегулирования в жизни наций и эпох.
Я сознаю, что в рамках доклада мне удалось изложить лишь несколько общих соображений, да
и то в сжатой и эскизной форме. Но я, пожалуй, вправе надеяться, что мои слушатели уже успели
подумать о не сказанном мною, а именно о конкретном приложении всего этого к
поэтико—художественному произведению, и тем самым наполнили плотью и кровью абстрактную
скорлупу моей мысли.
notes
1
Jung C.G. Memories, Dreams, Reflections. L., 1963. Р. 62—64.
2
Jung C.G. Bewussnes und Unbewustes. Olten, 1971. S.24.
3
Манн Т. Собр. соч.: В 10 т. Т. 10. С. 307
4
Jung C.G. Memories, Dreams, Reflections. P. 130
5
Jung C.G. Uber die Psychologie des Unbewusten. Frankfurt a.M., 1975. S. 72-73
6
Jung C.G. Psychologiy and East. L., 1978. Р. 99
7
7. Jung C.G. Symbole der Wandlung. Zurich, 1952. S. 23.., 1978. Р. 99
8
Jung C.G. Psychology and Religion. New Haven, L., 1938. Р. 58
9
Jones H. The Gnostic Religion. Boston, 1963. P. 328
10
Jung C.G. Psychology and Religion. P. 64
11
Jung C.G. Uber die Psychologie des Unbewussten. S. 119
12
Юнг впервые использовал термин «мистическое участие», заимствовав его у
антрополога Леви-Брюля, в 1912 г. для обозначения
