именно то насчет чего мы с дьяволом не могли согласиться. Я должен был это с ним сделать, поскольку я не мог ожидать, что он как независимая личность принял бы мою точку зрения без дальнейших затруднений.
Я бы попытался убежать, если бы я не попробовал прийти к пониманию с ним. Если у вас когда-нибудь редкий случай поговорить с дьяволом, не забудьте встретить его со всей серьезностью. Все-таки он ваш дьявол. Дьявол как враг — это ваша собственная другая точка зрения; он искушает вас и ставит камень на вашем пути, где бы вам этого меньше всего хотелось.
Серьезное принятие дьявола не означает перехода на его сторону, или иначе вы сами станете дьяволом. Скорее это означает прийти к пониманию. Таким образом, вы принимаете вашу другую точку зрения. При этом дьявол фундаментально теряет почву под ногами и также вы. И это может быть неплохо и хорошо.
Хотя дьявол не выносит религию за ее особенную важность и искренность, стало ясно, однако, что точно через религию дьявол может быть принесен к пониманию. То, что я сказал насчет танца, поразило его, потому что я говорил о том, что относилось к его собственной области. Он не способен принимать серьезно только то, что заботит других, потому что это особенность всех дьяволов. Таким образом, я прибыл к этой серьезности и с этим мы достигли общего места, где возможно понимание. Дьявол убежден, что танец это не похоть и не безумие, но выражение радости, что нехарактерно ни для кого. В этом я согласен с ним. Таким образом, он очеловечивает себя в моих глазах. Но я становлюсь зеленым как дерево весной.
И в то же время эта радость есть дьявол, или дьявол есть радость, что должно волновать вас. Я обдумывал это неделю и, боюсь, что этого было недостаточно. Вы спорите о факте, что ваша радость это ваш дьявол. Но, кажется, всегда есть что-то дьявольское в радости. Если радость – это не дьявол для вас, тогда возможно это так для ваших соседей, так как радость это наиболее высочайшее цветение и озеленение жизни. Это сбивает вас с ног, и вы должны нащупать новый путь, так как свет этого радостного огня почти исчез для вас. Или ваша радость отбросит вашего соседа и сбросит его с курса, так как жизнь это великий огонь который освещает как факел все вокруг. Но огонь это элемент дьявола.
Когда я увидел что радость это дьявол, конечно, я захотел заключить с ним сделку. Но вы не можете заключить сделку с радостью, поскольку она немедленно исчезнет. Таким образом, вы также не можете схватить и дьявола. Да это относится к его существу, и он не может быть схвачен. Он глуп если он позволит себя схватить, и вы не сможете ничего получить, имея еще одного глупого дьявола. Дьявол всегда ищет возможность подпилить сук, на котором вы сидите. Это полезно и не даст вам задремать и также хорошо против пороков, которые он приносит.
Дьявол это элемент зла. Но радость? Если вы побежите за ней, вы также увидите, что в ней есть зло, так как вы придете к удовольствию и из удовольствия отправитесь прямиком в ад, ваш собственный ад, который для каждого свой.
Посредством моего прихода к соглашению с дьяволом, он принял некоторую мою серьезность, и я принял некоторую его радость. Это дало мне смелость. Но если дьявол получил больше серьезности, вы должны собраться. Это всегда рискованно – принять радость, но это приводит нас к жизни и ее разочарованию, из чего получается полнота жизни»
Глава 2 Замок В Лесу[70 — В Рукописном Черновике: «Второе Приключение» (стр. 383). — ]
2°После этого во вторую ночь я иду один в темном лесу и я заметил что потерялся[71 — Ад Данте начинается с места, где поэт теряется в темноте. В копии Юнга на этой странице был узкий кусочек бумаги.]. Я на темной колее от телег и спотыкаюсь в темноте. В конечном счете я прихожу к тихой, темной болотистой воде и маленький старый замок стоит в ее центре. Я думаю, что было бы хорошо попроситься здесь остановиться на ночь. Я стучу в дверь, долго жду, начинается дождь. Мне приходится постучать снова. Теперь я слышу, как кто-то идет: дверь открывается. Человек в двери в старомодном одеянии, слуга, спрашивает, чего я хочу. Я спрашиваю о ночлеге, и он позволяет мне войти в темный вестибюль. Потом он проводит меня наверх по старой изношенной лестнице. Наверху я попадаю в более широкое и высокое пространство наподобие холла с белыми стенами, наполненное черными сундуками и шкафами.
Меня проводят в подобие комнаты приема. Это простое пространство со старой обитой мебелью. Тусклый свет антикварных ламп освещает комнату только очень скудно. Слуга стучит в боковую дверь и затем тихо открывает ее. Я быстро ее просматриваю: это кабинет ученого с полками на всех четырех стенах и большим письменным столом, за которым сидит старый человек одетый в длинный черный халат. Кивком он подзывает меня ближе. Воздух в комнате тяжелый и старик кажется измучен. Он не без достоинства – он кажется одним из тех, кто имеет так много достоинства, сколько может быть дано. У него скромно-испуганный облик ученого, кто давно был раздавлен в ничто обильностью знания. Я думаю, что он настоящий ученый, который научился великой скромности перед громадностью знания и отдал себя неутомимо материалу науки и исследования, беспокойно и одинаково оценивая, как будто он персонально обязан был представлять как разрабатывается научная истина.
Он смущенно приветствует меня, как будто отсутствуя и защищаясь. Я не удивляюсь насчет этого, так как я выгляжу как обычный человек. Только с трудом он может оторвать взгляд от своей работы. Я повторяю свою просьбу о ночлеге. После долгой паузы старик замечает, «Итак вы хотите поспать, тогда пожалуйста.» Я замечаю что он рассеян и поэтому прошу его чтобы он сказал слуге показать мне комнату. На это он говорит, подождите, вы требуете, я не могу все бросить! Он снова погружается в свою книгу. Я терпеливо жду. После паузы он глядит удивленно: «Что вам нужно здесь? O—простите меня—Я совсем забыл что вы здесь. Я сейчас позову слугу.» Слуга приходит и проводит меня в маленькую комнату на том же этаже с белыми голыми стенами и большой кроватью. Он желает мне спокойной ночи и удаляется.
Так как я устал, я немедленно раздеваюсь и залезаю в постель после того как я задуваю свечу. Простыня необычно груба и подушка тверда. Мой ошибочный путь привел меня в странное место: маленький старый замок, чей ученый владелец явно проводит вечер своей жизни наедине со своими книгами. Никто больше, кажется, не живет в замке кроме слуги, который живет в башне. Идеальное, хотя одинокое существование, я подумал, эта жизнь старика с его книгами. И здесь мои мысли задерживаются на долгое время, пока я в конечно счете не замечаю, что одна мысль не уходит от меня, а именно – то, что старик спрятал здесь свою красивую дочь—вульгарная идея для романа—безвкусная, изношенная тема—но романтика может чувствоваться в каждой детали—настоящая идея писателя—замок в лесу—одинокая ночь—старик окаменевший в своих книгах, защищающий ценное сокровище и завистливо прячущий его от мира—что за нелепые мысли приходят ко мне! Это ад или чистилище в том, что я также должен строить такие детские мечты в моих скитаниях? Но я чувствую себя бессильным, чтобы возвысить мои мысли до чего то немного более сильного или красивого. Я предполагаю, что должен позволить этим мыслям приходить. Что будет хорошего если отталкивать их—они придут снова—лучше проглотить это состояние, выпить а не держать во рту. Так как же выглядит эта скучная героиня? Конечно блондинка, бледная—голубые глаза—в одиночестве своем надеющаяся, что каждый потерянный путник это ее спаситель из родительской тюрьмы—O, я знаю эту банальную бессмыслицу—я лучше посплю—какого черта я должен мучить себя такими пустыми фантазиями?
Сон не приходит. Я дергаюсь и верчусь—сон все не приходит—должен ли я в конечном счете дать пристанище этой потерянной душе в себе? И не это ли мне не дает спать? У меня такая писательская душа? Это все что мне нужно—это было бы агонистично нелепо. Этот самый горький напиток никогда не закончится? Уже должно быть полночь—и сон все не приходит. Что в этом большом мире тогда не дает мне спать? Это как то связано с этой комнатой? Что кровать заколдована? Это ужасно к чему может вести бессонница—даже к наиболее абсурдным и суеверным теориям. Кажется холодно, я замерзаю—возможно это не дает мне спать—здесь действительно зловеще—Бог знает, что происходит здесь—были ли сейчас какие-то шаги? Нет, это наверно снаружи—Я переворачиваюсь, крепко закрывая глаза, мне просто надо поспать. Не хлопнул ли кто дверью сейчас? Бог мой, кто-то здесь стоит! Я действительно вижу?—стройная девушка, бледная как смерть, стоит у двери? Бога ради, что это? Она подходит ближе!
«Ты наконец пришел?» спрашивает она тихо. Невозможно—это ужасная ошибка—роман хочет стать реальным—он что хочет перерасти в некую глупую историю о привидениях? К какой бессмыслице я проклят? Моя душа приютила такое писательское великолепие? Это тоже должно случиться со мной? Я действительно в аду—самое худшее пробуждение после смерти быть воскресшим в библиотеке! Я что так презирал людей своего времени и их вкус что я должен жить в аду и должен писать романы, которые я презирал давно? Эта нижняя половина вкуса среднего человека тоже провозглашает святость и неуязвимость, так что мы не должны говорить ничего плохого чтобы не быть должными искупать этот грех в аду?
Она говорит, «O, так ты тоже думаешь, я обыкновенная? Ты позволяешь себе быть обманутым несчастной иллюзией, что я из романа? Ты тоже, который, как я надеялась, сбрасывает видимое и стремится увидеть сущность вещей?»
Я: «Прости меня, но ты настоящая? Это печальнейшее сходство с этими глупыми изношенными сценами в романах для меня чтобы предположить, что ты не просто некий несчастный продукт моего бессонного мозга. Мое сомнение действительно подтверждается ситуацией, которая соответствует так полно сентиментальному роману?»
Она: «Ты негодяй, Как ты можешь сомневаться, что я реальна?»
Она падает на колени в ногах моей кровати, всхлипывая и держа в руках свое лицо. Мой Бог, она в конце концов реальна и я несправедлив к ней? Моя жалость просыпается.
Я: «Но ради Бога, скажи мне одно: со всей серьезностью должен ли я принять, что ты реальна?»
Она плачет и не
