Юнг Карл Густав О природе психе.
Психология, пожалуй, более отчетливо, чем какая-либо другая наука, демонстрирует духовный перелом, знаменующий переход от классической эпохи к современности. История психологии[2 — Hermann Siebeck, Geschichte der Psychologie.] вплоть до XVII века сводится, по сути, к перечню доктрин, так или иначе касающихся души, однако для самой души как объекта исследования в них места так и не нашлось. Каждый мыслитель, казалось, обладал всей полнотой знания о ней как непосредственной данности нашего опыта и посему был убежден в ненужности любого дальнейшего, тем более объективного опыта. Такая позиция совершенно чужда современным умонастроениям, поскольку сегодня мы все полагаем, что для обоснования положения, претендующего на научность, помимо и превыше какой бы то ни было субъективной достоверности, необходим объективный опыт. Несмотря на это, даже сегодня по-прежнему сложно последовательно проводить чисто эмпирический или феноменологический подход в психологии, потому что изначальное наивное представление о том, что душа, будучи непосредственно данной нам в опыте, есть нечто наиболее познанное из всего познаваемого, остается одним из наших наиболее глубоко укорененных убеждений. Такого мнения придерживается не только каждый профан, но и каждый психолог — причем не только применительно к субъекту, но и, что гораздо существеннее, применительно к объекту. Он знает, или, скорее, уверен, что знает о том, что происходит в другом человеке и что тому нужно на самом деле. Это идет скорее не от высокомерного пренебрежения различиями, а от принимаемого по умолчанию допущения, что все люди схожи. В результате мы бессознательно склонны верить в универсальную истинность субъективного мнения. Я упомянул этот факт лишь затем, чтобы показать, что несмотря на все большее распространение эмпиризма в последние три столетия, изначальная установка отнюдь не исчезла. То, что она по сей день существует, лишь подтверждает, насколько сложен переход от старой, философской точки зрения к современной, эмпирической.
Естественно, приверженцы старых взглядов никогда не предполагали, что их доктрины суть не что иное, как психические феномены, поскольку исходили из наивного допущения, что посредством интеллекта, или разума человек способен фактически возвыситься над своим психическим состоянием и перейти в состояние надпсихическое и рациональное. Даже сегодня мало кто готов всерьез обсуждать, нельзя ли, в конечном счете, рассматривать суждения человеческого разума как симптомы определенных психических состояний[3 — В действительности это справедливо только для старой психологии. В настоящее время происходит значительное изменение точки зрения.]. Вопрос этот был бы весьма уместен, однако он чреват столь далеко идущими и революционными последствиями, что вполне объяснимо, почему и в прошлом, и в настоящем его старались во что бы то ни стало обойти. Мы все еще слишком далеки от ницшевского понимания философии и, по сути, теологии как «ancilla psychologiae» (Служанка психологии (лат.). — Прим. ред.), поскольку даже психолог не склонен рассматривать свои положения, хотя бы отчасти, как субъективно обусловленное верование. Можно сказать, что индивиды равны лишь в той мере, в какой они бессознательны, то есть не осознают своих действительных различий. Чем более бессознателен человек, тем больше он будет соответствовать общим канонам психического поведения. Однако чем больше он осознает свою индивидуальность, тем более явным будет его отличие от других субъектов, и тем меньше он будет отвечать общепринятым ожиданиям. Более того, его реакции становятся гораздо менее предсказуемыми. Это -следствие того факта, что индивидуальное сознание всегда более высоко дифференцированно и обладает большей широтой. Но чем шире раздвигаются рамки сознания, тем более дифференцированно восприятие и тем более оно свободно от коллективных правил, так как эмпирическая свобода воли растет пропорционально расширению рамок сознания.
По мере развития индивидуальной дифференциации сознания объективная обоснованность его суждений уменьшается и возрастает их субъективность, по крайней мере, в глазах окружающих. Поэтому, чтобы суждение стало обоснованным, оно должно иметь как можно больше ярых приверженцев, независимо от аргументов, выдвигаемых в его защиту. «Истинность» или «обоснованность» обозначают то, во что верит большинство, так как это подтверждает всеобщее равенство. Но дифференцированное сознание уже не принимает как само собой разумеющееся, что его собственные предпосылки так же применимы к другим, и наоборот. Это логически привело к тому, что в XVII столетии — чрезвычайно важном для развития науки — психология начала отпочковываться от философии, и первым, кто заговорил об «эмпирической», или «экспериментальной» психологии, стал Христиан фон Вольф (1679-1754)[4 — Psychologia empirica (1732).], заявивший таким образом о необходимости поиска новых оснований психологии. Психология должна была предварять философское рациональное определение истины, потому что становилось все более ясно, что никакая философия не обладает достаточной обоснованностью, чтобы в одинаковой мере отвечать всему разнообразию индивидуальных субъектов. И коль скоро оказалось, что относительно самих принципов философии также возможно неограниченное число различных субъективных суждений, чья обоснованность, в свою очередь, может быть подтверждена лишь субъективно, вполне закономерно возникла необходимость отказаться от философских аргументов, с тем чтобы их место занял опыт. Отныне развитие психологии развернулось в направлении естественных наук.
За время своего существования философия так или иначе сохраняла в своей сфере влияния широкую область «рациональной», или «спекулятивной» психологии, и потребовались столетия, чтобы последняя смогла постепенно развиться в естественную науку. Этот процесс преобразования продолжается и сегодня. Психология как предмет по-прежнему в большинстве университетов преподается под эгидой философского факультета и остается в руках профессиональных философов, в то время как «клиническая» психология все еще находит пристанище на медицинском факультете. Поэтому формально ситуация остается во многом сродни средневековой, так как даже естественные науки признаются только в качестве «Фил. II», под маской естественной философии[5 — В англо-саксонских странах существует степень «Doctor Scienti, а психологи обладают большей независимостью.]. По крайней мере в течение двух последних столетий было вполне очевидно, что философия превыше всего зависит от психологических предпосылок, хотя делалось все возможное, чтобы завуалировать самостоятельность эмпирических наук, пока не стало ясно, что открытие вращения земли и существования спутников Юпитера больше невозможно замалчивать. Но изо всех естественных наук психология в наименьшей степени была способна отстоять свою независимость.
Эта «нерешительность» представляется мне знаменательной. Психология оказалась в положении, сравнимом с положением психической функции, сдерживаемой разумом: только те ее компоненты, которые согласуются с преобладающей тенденцией сознания, получают право на существование. Все, что не согласуется с этой тенденцией, по сути дела, отрицается как несуществующее, вопреки тому факту, что есть множество явлений и симптомов, доказывающих противоположное. Любой человек, знакомый с этими психическими процессами, знает, к каким уловкам и самообману приходится прибегать, чтобы избавиться от таких неудобств. То же самое происходит и с эмпирической психологией: как дисциплина, подчиненная общей философской психологии, экспериментальная психология рассматривается в качестве уступки естественнонаучному эмпиризму, однако облекается при этом в специальную философскую терминологию. Что же касается патопсихологии, то она остается в ведении медицинских факультетов как несуразное приложение к психиатрии. «Клиническая» психология, как и следовало ожидать, не особенно признается в университетах или вовсе не признается[6 — В настоящее время ситуация несколько улучшилась.].
Если я несколько категорично высказываюсь по этому поводу, то лишь затем, чтобы прояснить состояние психологии на переломе XIX и XX веков. Точка зрения Вундта вполне отражает тогдашнюю ситуацию — еще и потому, что из его школы вышел целый ряд замечательных психологов, которые задавали тон в начале XX века. В своих «Очерках по психологии» Вундт говорит: «Любой психический элемент, который исчезает из сферы сознания, следует называть бессознательным в том смысле, что мы предполагаем возможность его восстановления, то есть повторного появления в актуальной взаимосвязи психических процессов. Наши знания об элементе, ставшем бессознательным, не простираются дальше этой возможности. «…» Поэтому для психологии он не имеет значения, разве что как предрасположенность к усвоению будущих компонентов. «…» Предположения относительно «бессознательного» состояния или »бессознательных процессов» любого рода «…» совершенно бесплодны для психологии. Конечно, существуют сопутствующие факторы упомянутой психической предрасположенности, некоторые из них можно прямо продемонстрировать, о других можно судить по различным данным нашего опыта»[7 — Пер. С.Н. Judd, pp. 227-28, из Grundriss der Psychologie. [Выделено Юнгом].].
«Психическое состояние нельзя рассматривать в качестве психического, пока оно не достигло по крайней мере порога сознания», — вот характерное для представителя школы Вундта суждение. Этот довод предполагает, или, скорее, сводится к утверждению, что только сознательное является психическим, а значит все психическое является сознательным. Автор, как видим, говорит «психическое состояние», логично же было бы сказать «состояние», поскольку, является ли такое состояние психическим, как раз и следует обсудить. Следующий довод гласит: простейшее психическое явление — ощущение, так как оно не разложимо посредством анализа на более простые явления. Следовательно то, что предшествует, или лежит в основании ощущения, ни в коей мере не является психическим, а только физиологическим. Ergo, бессознательного не существует.
И.Ф. Гербарт (I.F. Herbart) однажды сказал: «Когда представление [идея] опускается ниже порога сознания, оно продолжает жить в латентном состоянии, будучи постоянно готово пересечь порог и вытеснить другие представления». В такой постановке данное утверждение, вне всяких сомнений, некорректно, поскольку, к сожалению, все истинно забытое вовсе не имеет тенденции снова пересекать порог. Скажи Гербарт не «представление», а «комплекс» в современном смысле этого слова, и его утверждение было бы совершенно правильным. Едва ли будет ошибкой предположить, что он действительно подразумевал нечто в этом роде. В этой связи оппонент бессознательного со стороны философии, делает много проясняющее замечание: «Стоит только согласиться с этим, и мы окажемся во власти всевозможных гипотез относительно бессознательной жизни, гипотез, которые невозможно проверить никакими наблюдениями»[8 — Guido Villa, Einleitung in die Psychologie der Gegenwart, p. 339.]. Очевидно, что этот мыслитель не может не замечать фактов, но боязнь столкнуться с трудностями оказывается для него решающей. И каким же образом он знает, что эти гипотезы не могут быть проверены наблюдением? Для него это просто a priori. А наблюдения Гербарта он вовсе не принимает во внимание.
Я упоминаю этот случай не ради его позитивного значения, а лишь потому, что он весьма полно отражает устаревшую философскую точку зрения на эмпирическую психологию. Сам Вундт полагает, что если говорить о «так называемых бессознательных процессах, то речь идет не о бессознательных психических элементах, а только о более смутно осознаваемых», и что «вместо гипотетических бессознательных процессов мы можем подставить фактически наблюдаемые или, по крайней мере, менее гипотетические сознательные процессы»[9 — Wilhelm Wundt, Grundzuge der physiologischen Psychologie, III, p. 327.]. Эта точка зрения подразумевает явное отрицание бессознательного как психологической гипотезы. Случаи «раздвоения сознания» он объясняет как «изменения индивидуального сознания, которые очень часто происходят постепенно и последовательно, но в силу крайне искаженного истолкования фактов они замещаются множественностью индивидуальных сознаний». Последние, поясняет Вундт,
