проблему и может быть преодолена только в момент творчества. И восторженно пройти через творение означает создать смертоносные разрывы, которые обозначат конечность бытия по сравнению с вечностью. Стало быть, любое рождение покоится на смерти, точно так же, как все пространство покоится на разрыве, и быть ребенком, в любом случае, означает быть началом, которое является концом чего-то; но этот конец, в то же самое время, является началом, в котором прошлое закрывается и остается внизу. Ибо, ощущая себя как дитя расставания, дитя, в то же самое время, ощущает свое рождение из смерти и возрождение в себе того, что мертво. Оно ощущает себя, как что-то сотворенное, что «зачастую решение одной задачи лишь порождает новую.
Но вращающееся колесо рождений и смертей, в котором все одновременно является и началом, и концом, — это всего лишь обод: главное действие происходит в его центре. И в этом центре появляется «преображенная» Дафна. Бегущая от преследующего ее бога, спасающаяся от него с помощью преображения, душа становится лавровым деревом. Преображенная, она уже — не гонимый беглец; ее преображение — это ничем не стесненное развитие и, в то же самое время, это лавровый венок, венчающий, как поэта, так и бога-охотника.
У пламени из первой строчки стихотворения, в котором вещь обретает спасение путем ухода из долгого бытия в огненное преображение, в конце стихотворения появляется партнер; вечная беглянка становится деревом, навечно пустившем корни в бытие. Влюбленный в Дафну Аполлон, бог-охотник, вынуждает ее к преображению; и снова мы видим творческую сублимацию души, высшую форму любви. Ибо Дафна, укрывшаяся на высшем уровне своего растительного существования, теперь «чувствует себя лавром. Сейчас она — субъект закона и любви Орфея, о котором Рильке сказал: «Петь — значит просто быть.
Но, поскольку песня — это бытие, то это высшее бытие песни, пленяющей подобную лавру душу, не статично, но в вечном движении. Этот творческий дух песни также «насвистывает там, где его слушают. И хотя то, что поедается пламенем, и то, что бьет ключом, содержится в элементарной природе творчества, душа, преобразованная в процессе этого творения, становится другой и более высокой. Она становится партнером божественной песни, о которой сказано: «дыханье пустоты, дыханье Бога, Ветер. Дафна, пустив корни, хочет только одного — быть пойманной; она жаждет только высшего преображения — себя, Бога, нас.
Дафна, преображенная,
