Как можно догадаться, с теоретической точки зрения комплексы необучаемы.
Я надеюсь, что принимая это с известной долей иронии, никто не станет сильно возражать против этой метафорической парафразы научной проблемы. Но даже самая трезвая оценка феноменологии комплексов не может обойти поразительный факт их автономии, и чем глубже проникаешь в их природу, — я бы даже сказал, в их биологию, — тем больше они раскрывают себя как осколочные психе. Психология снов вполне ясно нам показывает, как комплексы проявляются в персонифицированном виде, когда отсутствует сдерживающее сознание, подавляющее их, в точности напоминая фольклорных домовых, которые ночной порой шкодят в доме. Мы наблюдаем аналогичный феномен при некоторых психозах, когда комплексы становятся «слышны» и проявляют себя как «голоса», имеющие сугубо личностный характер.
Сегодня мы почти с уверенностью принимаем тот факт, что комплексы на самом деле являются осколочными психе. Этимологией их происхождения зачастую является так называемая травма, эмоциональный шок или нечто подобное, что откалывает небольшой кусочек психе. Естественно, одной из наиболее распространенных причин служит моральный конфликт, целиком возникающий из относительной невозможности полного самоутверждения сущности субъекта. Такая невозможность предполагает непосредственный раскол, независимо от того, известно ли об этом сознанию, или нет. Как правило, любой комплекс играет заметную роль в бессознательном, что, естественно, в той или иной степени гарантирует ему свободу действий. В подобных случаях его могущество в процессе ассимиляции становится особенно заметным, поскольку бессознательное помогает комплексам ассимилировать даже эго, в результате чего возникает мгновенное изменение личности, известное как идентификация с комплексом. В Средневековье это имело другое название: одержимость. Вероятно, никто не сочтет такое состояние безвредным, но, фактически, не существует принципиальной разницы между оговоркой. вызванной комплексом, и страшнейшим богохульством: разница заключается лишь в степени проявления. История языка дает нам бесчисленное множество примеров. Когда кто-нибудь испытывает сильный эмоциональный кризис, мы говорим: «Какой черт вселился в него сегодня?» «В него вселился дьявол», «в нее вселилась ведьма» и т. д. Используя эти довольно затертые метафоры, мы практически не задумываемся над их подлинным значением, хотя оно лежит на поверхности и отчетливо указывает на тот факт, что наивные или более примитивные люди не «психологизируют» вызывающие нарушения комплексы подобно нам, а рассматривают их как вполне самостоятельные существа, или как демонов. Затем уровни развития сознания создали настолько интенсивные эго-комплексы и эго-сознания, что комплексы лишись своей первоначальной автономии, как минимум в обыденной речи. Как правило, индивид говорит: «У меня есть комплекс,» или же предостерегающий голос доктора увещевает пациента-истерика: «Ваша боль не существует в действительности, вы просто вообразили, что она вам досаждает». Страх заражения, несомненно, является вольной фантазией пациента, и всяк старается убедить его, что он сам является автором галлюцинирующей идеи.
Нетрудно заметить, что, как правило, современная концепция проблемы решает ее исходя из факта, будто бы комплекс создан, или «придуман» пациентом, и что он не существовал бы вовсе, если бы пациент не приложил усилия к его претворению в жизнь. В противовес этому, в последнее время было доказано, что комплексы обладают значительной степенью автономности, и что органически недиагносцируемые, и, так сказать, «воображаемые» боли так же сильны, как и настоящие, и что страх заболевания не имеет ни малейшей склонности к исчезновению, даже если сам пациент, его доктор, и повседневная речь объединятся, утверждая, что это неболее, чем «воображение».
Здесь мы имеем интересный пример «апотропного» (Отвращающего беду. «Прим. ред.) мышления, которое полностью соответствует эвфемистическим именам, даваемым древними, классический пример чему являет «гостеприимное море». Точно так же, как Эринии («Фурии») назывались, весьма предусмотрительно и угодливо, Эвменидами («Благосклонными»), так и современный разум воспринимает все внутренние нарушения как свою собственную активность: он просто ассимилирует их. Это не делается, конечно, с открытым признанием апотропного эвфемизма, но с не менее бессознательной тенденцией сделать автономность комплекса нереальной, давая ей другое имя. Сознание ведет себя подобно человеку, услышавшему подозрительный шум на чердаке, и бегущему в подвал с целью убедить себя, что там нет грабителя, и шум был просто плодом его воображения. Фактически же ему не хватило духу подняться на чердак.
Не очевиден факт, что страх послужил мотивом, заставившим сознание объяснять комплексы как собственную активность. Комплексы кажутся настолько тривиальными, такими глупыми «ничтожествами», что мы явно стыдимся их, и делаем все возможное, чтобы их скрыть. Но если бы они на самом деле были столь «ничтожны», они не были бы столь болезненны. Болезненные, значит, причиняющие боль — нечто чрезвычайно неприятное, а, следовательно, весьма важное и заслуживающее серьезного отношения. Но мы всегда готовы сделать что-либо неприятное нереальным — насколько это возможно. Невротическая вспышка сигнализирует о том моменте, когда это уже невозможно осуществить примитивными магическими средствами апотропных жестов и эвфемизмов. С этого момента комплекс утверждается на поверхности сознания; его уже нельзя обходить, и он продолжает шаг за шагом ассимилировать эго-сознание, в точности как раньше эго-сознание пыталось ассимилировать его. Это в конечном счете приводит к невротической диссоциации личности.
Такое развитие раскрывает комплекс в его изначальной мощи, которая, как я уже говорил, иногда превосходит даже силу эго-комплекса. Только потом человек в состоянии понять, что у эго был прямой смысл упражняться на комплексах в магии имен, потому что вполне очевиден факт, что то, чего я боюсь, весьма злобно и грозит поглотить меня. Существует большое количество людей, причисляемых к нормальным, со «скелетом в шкафу», о существовании которого нельзя упомянуть, чтобы не причинить им смертельную боль, так велик их страх перед сокровенным призраком. Все те люди, находящиеся на стадии делания своих комплексов нереальными, всякое упоминание невроза воспринимают как применимое к явно патологическим личностям, к категории которых они, конечно, не относятся. Как будто привилегия быть больными принадлежит только больным!
Тенденция делать комплексы нереальными путем ассимиляции не доказывает их пустячность, но напротив, говорит об их важности. Это негативное признание инстинктивного страха, который первобытный человек испытывает к предмету, движущемуся в темноте. Что касается примитивного человека, этот страх фактически появляется с приходом темноты, точно так же, как в нашем случае комплексы приглушены в дневное время, а ночью поднимают головы, прогоняя сон, или заполняя его кошмарами. Комплексы являются объектами внутреннего опыта, которые не встретишь на улице или в людных местах. Благодаря им и счастье, и горе личной жизни становятся глубже; они лары и пенаты, ожидающие нас у камелька, чье миролюбие опасно превозносить; они —»маленький народ», проделки которого тревожат нас ночью. Естественно, когда несчастье случается с нашими соседями, оно ничего не значит; но когда оно угрожает нам — тут уже необходим врач, чтобы оценить, какой же страшной угрозой может стать комплекс. Только когда вы повидали целые семьи, разрушенные комплексами морально и физически, и к какой беспримерной трагедии и безысходному горю могут они привести, вы сможете почувствовать всю силу реальности комплексов. Тогда вы поймете, насколько безответственно и не научно мнение, будто личность может «вообразить» комплекс. Подбирая медицинское сравнение, лучше всего вспомнить об инфекционных заболеваниях или злокачественных опухолях, которые также развиваются без малейшего участия сознательной мысли. Это сравнение все же не полностью адекватно, потому что комплексы не вполне патологичны по своей природе, но являются характерными выражениями психе, безотносительно того, дифференцирована ли психе, или же примитивна. Следовательно, мы безошибочно находим их следы у всех народов и во все эпохи. Старейшие письменные памятники свидетельствуют об этом; эпос о Гильгамеше мастерски описывает психологию комплекса силы, а Книга Товит в Ветхом Завете предлагает нам историю эротического комплекса вместе со способом его лечения.
Универсальная вера в духов является прямым выражением комплексной структуры бессознательного. Комплексы поистине являются живыми единицами бессознательной психе, и только основываясь на них, мы можем делать выводы о ее существовании и конституции. Бессознательное могло бы стать — согласно психологии Вундта — не более, чем рудиментом туманных или «скрытых» представлений, или «рудиментом сознания», как это называет Уильям Джеймс, если бы не помешал факт существования комплексов. Именно по этой причине Фрейд стал первооткрывателем бессознательного, — ведь он не просто опускал темные места в психологии, а исследовал их, простите за пренебрежительный эвфемизм, как «не оправданные с практической точки зрения». Via regia (Прямая дорога. — Прим. перев.) бессознательному, все же не сновидения, как принято считать, а комплексы, которые являются архитекторами снов и различных симптомов. Тем не менее, эта дорога не столь «пряма», поскольку путь, указанный комплексом, больше похож на заросшую и очень извилистую тропу, часто теряющуюся в подлеске и ведущую не столько в сердце бессознательного, сколько за его пределы.
Боязнь комплексов является плохим указателем, поскольку, все же, указывает не на бессознательное, а опять-таки на сознание. Комплексы настолько неприятны, что никто по собственной воле не согласится с тем. что поддерживающие их силы способны на что-либо положительное. Сознание неизменно уверено в том, что комплексы представляют собой нечто непристойное, и, таким образом, от них следует тем или иным способом избавиться. Несмотря на неопровержимые доказательства того, что все типы комплексов существовали всегда и повсюду, люди не могут заставить себя рассматривать их как естественный феномен жизни. Боязнь комплексов есть укоренившееся предубеждение, благодаря суеверному ужасу перед всем, что неблагоприятно и неподвластно нашему пресловутому просветлению. Этот страх является причиной сильнейшего сопротивления в период изучения комплексов, и необходима неординарная решительность для того, чтобы преодолеть его.
Страх и сопротивление являются указателями на прямом пути. к бессознательному, и совершенно очевидно, что то, на что они изначально указывают, является предвзятым мнением об этом самом предмете. Абсолютно естественно, что из-за чувства страха человек должен сделать заключение о кроющейся тут опасности, и, на основании желания сопротивляться, предположить здесь нечто отталкивающее. Пациенты поступают именно так. Так же поступает и широкая публика, и в конце концов, аналитик поступает точно таким же образом, чем и объясняется тот факт, что первой медицинской теорией бессознательного стала теория подавления, разработанная Фрейдом. Выводя сознание a posteriori (На основе опыта.? Прим. перев.) из природы комплексов, такой взгляд естественным образом рассматривает бессознательное как нечто составленное исключительно из несовместимых тенденций, подавленных по причине их аморальности. Ничто не может служить более убедительным доказательством того, что обладатель такого взгляда следовал чисто эмпирическим путем, и ни в малейшей степени не был подвержен влиянию философских рассуждении. Разговоры о бессознательном начались задолго до Фрейда. В философии впервые эту идею представил Лейбниц; Кант и Шеллинг также высказывали свое мнение по этому поводу, а Карус развил целую систему, на основе которой фон Гартманн построил зловещую Философию Бессознательного. Первая же медико-психологическая теория бессознательного имела столь же мало общего со своими предшественницами, как и с Ницше.
