действует не только стихийно, но действительно может брать на себя инициативу. Просто не счесть случаев, когда люди застревали во вздорящей по пустякам бессознательности, только чтобы стать наконец невротиками. Благодаря такому неврозу, изобретенному бессознательным, они вытряхиваются из своей апатии, — и это происходит несмотря на их собственную лень и часто отчаянное сопротивление.
Все же, по-моему, было бы неверно думать, что в таких случаях бессознательное действует но преднамеренному и согласованному плану, стремясь реализовать определенные цели. Я ничего не обнаружил для поддержки этого предположения. Движущей силой — насколько мы вообще способны ее постичь — здесь, по-видимому, выступает одно лишь побуждение к самоосуществлению. Если бы это было делом некоторого общего телеологического плана, тогда все, кто обладает Избытком бессознательности, в обязательном порядке продвигались бы к более высокому уровню сознательности под действием неодолимого побуждения. Но это не совсем так. Широкие слои населения, несмотря на их печально известную бессознательность, никогда даже не приближаются к неврозу. Те немногие, кто наказан такой судьбой, и есть, собственно, “высшие” люди, по разным причинам слишком долго остававшиеся на примитивном уровне. Их натура не выносит долгого пребывания в том состоянии, которое является для них неестественным оцепенением. В результате узости своей сознательной перспективы и ограниченности своего существования они сберегают энергию, которая постепенно накапливается в бессознательном и, наконец, прорывается и форме более или менее острого невроза. Этот простой механизм вовсе не обязательно таит в себе какой-то “план”. Вполне понятного побуждения к самоосуществлению было бы достаточно для совершенно удовлетворительного объяснения его действия. Кроме того, здесь можно, по-видимому, говорить о задержке созревания личности.
Поскольку скорее всего нам еще очень далеко до заветной вершины абсолютной сознательности, то, вероятно, каждый из нас способен к расширению сознания, и соответственно можно допустить, что бессознательные процессы постоянно снабжают нас содержаниями, которые при условии их сознательною усвоения, способствуют расширению диапазона сознания. Рассматриваемое в этом отношении, бессознательное выглядит как поле опыта неограниченной протяженности. Если бы оно было просто реактивным по отношению к сознательному уму, его вполне можно было бы назвать психическим зеркальным миром. В таком случае, действительный источник всех содержаний и всякой активности находился бы в сознательной психике, а в бессознательном не было бы абсолютно ничего, кроме искаженных зеркальных отражений содержаний сознания. Творческий процесс был бы замкнут в сознательном уме, и все новое было бы не чем иным, как сознательным изобретением или умением. Эмпирические факты опровергают это. Любой творческий человек знает, что спонтанность составляет самое существо творческой мысли. Поскольку бессознательное — это не реактивное зеркальное отражение, а самостоятельная продуктивная активность, его сфера опыта образует автономный мир, о котором мы можем только сказать, что он воздействует на нас, как и мы на него, — то же самое. что мы можем сказать о нашем познании внешнего мира. И так же как материальные объекты выступают составляющими элементами этого мира, так психические факторы составляют объекты того, другого мира.
Идея объективности психического — отнюдь не новое открытие. Фактически, она относится к самым ранним и всеобщим приобретениям человечества: ведь это не что иное, как убежденность в реальном существовании мира духов. Мир духов, безусловно, не был изобретением в том смысле, в каком добывание огня трением было таковым; уверенность в существовании мира духов в гораздо большей степени является результатом опыта, сознательного принятия действительности, ни в чем не отличающегося от сознательного принятия материального мира. Я сомневаюсь, чтобы вообще существовали такие примитивные народы, которые не были бы знакомы с магическим воздействием или магическим веществом. (“Магический” — просто другое слово для обозначения “психического”.) Вероятно, столь же очевидно, что практически все примитивные народы признают существование духов (В случаях сообщения обратного, нужно всегда помнить: боязнь духов иногда так велика, что люди фактически будут отрицать существование каких-либо духов из страха перед ними. Я сам столкнулся с этим среди племен, обитающих на горе Элгон.). “Дух” — это психический факт. Так же как мы отличаем нашу собственную телесность от других, “не наших” тел, так и примитивы — если они вообще имеют какое-либо понятие о “душах” — проводят различие между их собственными душами и духами, причем последние воспринимаются ими как чужие и “находящиеся где-то там”. Духи — объекты внешней перцепции, тогда как собственная душа (или одна из душ там. где допускается их множественность) хотя и считается по существу состоящей с родстве с духами, обычно не является объектом так называемого чувственного восприятия (sensible perception). После смерти душа (или одна из многих душ) становится духом, который продолжает жить вместо умершего человека, часто демонстрируя заметное ухудшение характера, что отчасти противоречит идее личного бессмертия. Батаки (Joh. Warnecke, “Die Religion der Batak”, в Julius Boehmcn (Reel.).) с острова Суматры доходят до утверждения, будто люди, бывшие добрыми в этой жизни, после смерти превращаются в злых и опасных духов. Почти все, что примитивы говорят о тех выходках, которые духи проделывают над живыми, равно как и их общее представление о внешности reveants (Привидений (фр.). — Прим. пер.), до последней детали соответствуют феноменам, установленным в ходе спиритических сеансов (spiritualistic experience). И так же как сообщения из “загробного мира” могут, вероятно, рассматриваться в качестве активности “отломленных” кусков души, так эти первобытные духи могут пониматься как проявления бессознательных комплексов (Ср. “The Psychological Foundations of Belief in Spirits”, в The Structure and Dynamics of the Psyche (Collet-led Works, Vol. 8).). Важное значение, придаваемое современной психологией “родительскому комплексу”, объясняется прямым продолжением опыта первобытного человека в отношении опасной власти родовых духов. Даже та ошибка суждения, что ведет дикаря к опрометчивому предположению, будто духи — это реальности внешнею мира, находит свое продолжение в нашем (лишь отчасти верном) допущении, что фактические родители ответственны за родительский комплекс. В старой теории травмы фрейдовского психоанализа и даже за ее пределами это допущение претендует на статус научного объяснения. (Именно с целью избежать путаницы я отстаивал термин “родительский образ”) (Этот термин (“imago”) был занят психоанализом, однако в аналитической психологии его в значительной степени заменили термины “изначальный образ родителя” или “родительский архетип”. — Ред. Thе Collected Works.).
Простой человек, конечно, не сознает того, что его ближайшие родственники, оказывающие на него непосредственное влияние, создают у него образ, лини, отчасти являющийся их копией, отчасти же состоящий из элементов, получаемых от себя самого. Имаго, или образ родителей постепенно создается благодаря воздействию родителей, дополняемому специфическими реакциями ребенка; и именно поэтому такой образ отражает объект с весьма существенными “оговорками”. Конечно, простой человек верит, что его родители таковы, какими он их видит. Этот образ бессознательно проецируется, и когда родители умирают, проективный образ продолжает действовать, как если бы он был духом, который существует сам по себе. Дикарь в этом случае говорит о духах родителей, возвращающихся но ночам (revenants), тогда как современный человек называет это отцовским или материнским комплексом.
Чем больше ограничено поле сознания человека, тем многочисленнее психические содержания [images], которые посещают его в качестве квазивнешних видений: либо в образе духов, либо в виде магических сил, спроецированных на живых людей (волшебников, ведьм и т. д.). На несколько более высокой ступени развития, где уже существует идея души, не все такие “образы” [imagos] продолжают проецироваться (там же, где это случается, даже деревья и камни говорят). Какой-то из комплексов становится уже достаточно близким сознанию, чтобы больше не ощущаться чужим. Теперь он становится “своим”, даже “принадлежащим” субъекту. Тем не менее, ощущение того, что он “принадлежит”, поначалу еще не настолько сильно, чтобы комплекс воспринимался как субъективное содержание сознания. Он остается как бы на ничейной земле между сознательным и бессознательным, в полутени, отчасти принадлежащим или родственным сознательному субъекту, отчасти же являясь автономным существом, каковым и предстает перед сознанием. Во всяком случае, этот комплекс необязательно послушен намерениям субъекта; он может даже занимать более высокое положение по сравнению с субъектом, почти всегда являясь источником вдохновения, предостережения или “сверхъестественной” информации. Психологически такое содержание можно было бы объяснить как частично автономный комплекс, который еще не полностью интегрирован. Архаические души, Ба и Ка египтян, представляют собой комплексы такого рода. На еще более высокой ступени развития и, особенно, среди западных цивилизованных народов этот комплекс всегда женского рода (anima и yuch) (Душа (лат. и греч.). — Прим. пер.) — факт, в отношении которого нет недостатка в более глубоких и убедительных соображениях.
