он заменил отца. Этот Сын, как мы уже достаточно в том убедились, прежде всех других добродетелей должен обладать безусловной праведностью. Бог и человек хотят избыть слепую неправедность.
Енох, будучи в экстатическом состоянии, обнаруживает, что он – сын человеческий, или, может быть, сын Божий, хотя ни рождением, ни судьбою он для этой участи, видимо, не предназначен [[45]: ftnref45 Автор «Книги Еноха» выбрал в качестве героя своего повествования Еноха, сына Иареда, «седьмого от Адама», который «ходил пред Богом» и вместо того чтобы умереть, просто исчез, т. е. был восхищен Богом. [«… И не стало его, потому что Бог взял его» (Быт. 5, 24).]]. Он переживает то же божественное вознесение, которое у Иова мы лишь предполагали или, скорее, рассудили, что оно было неизбежным. Иов и сам смутно подозревает что-то в этом роде, когда заявляет: «А я знаю, Искупитель [[46]: ftnref45 В немецком языке слово, обозначающее так же адвокат, защитник] мой жив» [[LXXIX]: ftnref45 [Иов. 19. 25.]]. Это в высшей степени примечательное высказывание при тогдашних обстоятельствах могло относиться только к Яхве-благосклонному. Однако традиционное христианское толкование данного места как антиципации Христа оправданно лишь постольку, поскольку благосклонный аспект Яхве в качестве его собственной ипостаси воплощается в Сыне человеческом, который у Еноха выступает агентом праведности, а в христианстве – ходатаем за человечество. Кроме того, Сын человеческий существует от века, и потому Иов имеет право к нему апеллировать. Если Сатана играет роль обвинителя и ябеды, то Христос, другой Сын Божий, играет роль адвоката и заступника.
В этих мессианских представлениях Еноха, несмотря на противоречие, так и подмывает (и это естественно) усмотреть христианские интерполяции. Однако такого рода подозрение кажется мне неоправданным по психологическим мотивам. Стоит только поразмыслить о том, что означает неправедность, мало того, аморальность Яхве для человека набожного образа мыслей! Ходить под грузом подобного представления о Боге было тяжелейшим испытанием. Некий ещё более поздний источник повествует нам о благочестивом мудреце, которому никак не удавалось прочесть до конца 89 псалом, «ибо ему становилось тяжко на сердце при чтении». Учитывая, с какой настойчивостью и категоричностью и учение самого Христа, и церковная догма последующих веков вплоть до наших дней отстаивали благость милосердного Отца небесного, избавление от страха Божьего, понятия Summum Bonum и privatio boni, можно судить о том, сколь несовместимы составляющие образа Яхве и сколь невыносимой кажется такая парадоксальность религиозному сознанию. Видимо, это переживание было ему свойственно уже в дни Иова.
Внутренняя нестабильность Яхве является предпосылкой как творения мира, так и того плероматического действа, трагический хор которого составляет человечество. Разбирательство с творением ведёт к внутренним переменам в самом Творце. Следы подобной тенденции в ветхозаветных писаниях проявляются начиная с VI в. всё сильнее. Двух первых кульминаций она достигает в трагедии Иова, с одной стороны, и в откровении Иезекииля, с другой. Иов неправедно страдает, Иезекииль же видит вочеловечение и развитие Яхве, а посредством титула «сын человеческий» ему уже дают понять: воплощение и четверичность Бога суть, так сказать, плероматические прообразы того, что произойдёт с человеком вообще (а не только с Сыном Божьим, от века существующим в Провидении) благодаря трансформации и вочеловечению Бога. Это и совершается у Еноха в интуитивном предвосхищении. Он экстатически становится сыном человеческим в плероме, а его вознесение на колеснице (как случилось и с Илией) прообразует восстание из мёртвых. Ведь для исполнения своей роли вершителя праведности ему необходимо очутиться в непосредственном соседстве с Богом, а в качестве предсуществующего Сына человеческого он уже не подвержен смерти. Но поскольку он – обыкновенный человек и, стало быть, как таковой смертен, то и остальные смертные в состоянии созерцать Бога не хуже его, и они могут осознать Спасителя, тем самым обретя бессмертие.
Все эти идеи уже в те времена могли бы быть найдены сознанием на основе существовавших предпосылок, если бы только кто-то хоть немного об этом задумался. Для этого не требовалось никаких христианских интерполяций. «Книга Еноха» антиципировала на широкую ногу, однако содержание её антиципации носилось в воздухе как пока ещё чистое откровение, не опустившееся на землю. Ввиду всех этих фактов при всём желании невозможно взять в толк, каким образом христианство, согласно распространённому мнению, ворвалось в мировую историю в качестве абсолютной новации. Христианство служит убедительнейшим примером того, как исторически подготавливаются, находя поддержку и обеспечение со стороны сложившихся воззрений окружающего мира, некоторые события.
12
Иисус появляется на сцене, прежде всего в качестве иудейского реформатора и пророка какого-то исключительно доброго Бога. Тем самым он спасает грозящую разрушиться религиозную связь с Богом. В этом смысле он фактически выступает как soter (Спаситель). Он предохраняет человечество от утраты общности с Богом и от скатывания в одностороннее сознание с его «разумностью». Эти процессы были бы равнозначны не более и не менее как диссоциации сознания и бессознательного и, таким образом, неестественному, т. е. патологическому состоянию, так называемой «бездушности», которая постоянно грозит человеку с древнейших времён. Всё снова и всё сильнее он опасно игнорирует иррациональные данности и потребности своей психики, воображая, будто воля и разум дают ему всевластие и тем самым деля шкуру неубитого медведя, что отчетливее всего проявляется в таких великих социально-политических претензиях, как национал-социализм и коммунизм: при одном страдает государство, а при другом – человек.
Очевидно, что Иисус перевёл уже существовавшую традицию в свою личную действительность и возвестил благую весть: «Бог благоволит человечеству. Он – любящий Отец и любит вас, как и я вас люблю. Он послал меня, своего сына, искупить вашу старую вину». Он сам предлагает себя в качестве искупительной жертвы, которая обеспечит примирение с Богом. А чем больше желание установить между Богом и человеком по-настоящему доверительные отношения, тем больше должны бросаться в глаза мстительность и непримиримость Яхве по отношению к своим творениям. От Бога, который выступает как добрый отец, как сама любовь, можно было бы ожидать понимания и всепрощения. И то, что Высшее Благо принимает в качестве платы за милосердие человеческую жертву, а именно умерщвление собственного Сына, действует как внезапный шок. Христос, по-видимому, не обратил внимания на такой антиклимакс [[47]: ftnref47 Риторический приём снижения выразительной силы в ряду близких по значению слов (греч.). зд.: снижение, падение.], во всяком случае, все последующие столетия приняли его без возражений. Представьте только себе: Бог добра столь непримирим, что ублажить его можно лишь человеческой жертвой! [[48]: ftnref47 Идея Бога, самодовольного и самодостаточного, чистого акта, самодержавного властелина, ниже идеи Бога, страдающего, тоскующего по Другому, любящего и жертвенного. Идея Абсолютного сама по себе холодная идея. По-настоящему должен происходить двойной процесс – процесс очищения и освобождения идеи Бога от ложного антропоморфизма, при котором он является обижающимся и мстительным существом, и процесс гуманизации идеи Бога, при котором Бог является существом любящим, тоскующим, жертвенным.Николай Бердяев «Истина и откровение, Пролегомены к критике Откровения»Сноска добавлена в процессе создания FB2.] Такое положение вещей нестерпимо, и в наши дни невозможно безоговорочно его принять, ибо разве что слепой не видит резкого света, падающего с этой стороны на характер Бога и уличающего во лжи разглагольствования о любви и Summum Bonum.
Христос оказывается посредником двояким образом: он помогает человеку выстоять перед лицом Бога и утишает страх, вызываемый у человека этим существом. Он занимает важное промежуточное положение между двумя плохо сочетающимися крайностями – Богом и человеком. Фокус божественного действа заметно смещается на посредничающего Богочеловека. Он равно далёк как от божественного, так и от человеческого, а потому и начал характеризоваться символами целостности уже в первоначальном христианстве: ведь его понимали как объемлющего собою всё и как соединяющего противоположности. С ним ассоциировали и четверичность Сына человеческого, знаменующую развитое сознание (vide крест и тетраморфность). Это в целом соответствует положению вещей у Еноха, однако, с одним существенным исключением: Иезекииль и Енох оба носили титул «сын человеческий», но были обыкновенными людьми, в то время как Христос уже в силу происхождения [[49]: ftnref49 Вследствие непорочного зачатия уже Мария отличена от прочих смертных, её телесное вознесение только закрепляет это отличие], зачатия и рождения – герой и полубог в античном смысле слова. Он девственно зачат Духом Святым. Он – не тварный человек и потому не имеет предрасположенности ко греху. Инфекция зла для него исключена благодаря подготовке к воплощению. Стало быть, Христос занимает скорее божественную, нежели человеческую позицию. Он воплощает добрую сторону Божьей воли, и только её, и, значит, находится не точно посредине, ибо существенная черта тварного человека, греховность, не касается его. Грех изначально был привнесён на землю из придворных кругов Бога Сатаной, и это вызвало у Яхве такой гнев, что для его замирения потребовалось в конце концов принести в жертву собственного Божьего Сына. Как ни странно, Господь не удалил от себя Сатану сразу. У Еноха сатанинские инсинуации не допускает до Яхве особый архангел – Фануил, и лишь в конце времён Сатана должен быть брошен в бездну в виде взятой в оковы звёзды [[50]: ftnref49 Вероятно, «утренней звёзды». (См. Откр. 2, 28 и 22, 16.) Это планета Венера с присущими ей психологическими чертами, а вовсе не кто-то из malefici [злодеев], Сатурн или Марс.], и уничтожен (не так в «Апокалипсисе Иоанна», где он навечно остаётся в своей стихии).
Хотя в целом принято считать, что Христос, будучи принесён в жертву один раз, снял проклятье наследного греха и окончательно замирил Бога, всё-таки, кажется, Христос, должно быть, испытывал в этом отношении кое-какие опасения. Что будет с людьми, а особенно с его приверженцами, когда паства лишится Пастыря и они увидят, что с ними нет того, кто был им вместо отца? Правда, он заверяет учеников, что всегда будет с ними, мало того, что будет в них самих. Однако этого ему, видимо, недостаточно, и он обещает им, помимо всего прочего, что на его место будет послан от Отца другой paracletos (заступник, ходатай), который будет помогать им словом и делом и навек останется с ними [[LXXX]: ednref80 Иоан.14:16]. Исходя из этого можно предположить, что «правовой статус» всё ещё не выяснен окончательно и соответственно всё ещё существует какой-то дестабилизирующий фактор.
Ниспослание Параклета имеет, однако, и другой аспект. Этот дух истины и познания есть Святой Дух, зачавший Христа. Он – дух физического и духовного зачатия, который отныне должен обосноваться в тварном человеке. А поскольку он представляет третью ипостась Божества, то это равнозначно зачатию Бога в тварном человеке. Такое событие знаменует собой чрезвычайно сильное изменение статуса человека: ведь в известном смысле благодаря
