только дамская сумочка и я думаю, что мне ничего не надо декларировать. Однако таможенник открывает мою сумку и, к моему удивлению, вытаскивает целых два матраца».
Пациентка вышла замуж во время моего лечения, которому она поначалу сильно сопротивлялась. Этиология этого невротического сопротивления стала ясна только через много месяцев, она совершенно не затрагивалась в инициальных снах. Все сны без исключения являются предвосхищением и касаются трудностей, ожидаемых у соответствующего врача.
Я надеюсь, что эти примеры наряду с другими, подобными, показывают, что сновидения часто являются антиципациями, при чисто каузалистской интерпретации полностью теряющими свой истинный смысл. Эти сны дают ясную информацию об аналитической ситуации, правильная оценка которой имеет огромное терапевтическое значение. Врач номер один, правильно оценив ситуацию, направил пациентку к врачу номер два. У последнего пациентка сама сделала выводы из сна и ушла по своей воле. Мое толкование хоть и разочаровало ее, но тот факт, что сон изобразил переход границы состоявшимся, решительно помог ей выдержать анализ, несмотря на все трудности.
Инициальные сновидения часто удивительно прозрачны и ясны. Но с продвижением анализа они вскоре теряют эту ясность. Если же в виде исключения она сохраняется, то можно быть уверенным, что анализ вообще не затронул существенную часть личности. Как правило, вскоре после начала лечения сны становятся менее прозрачными и четкими, что сильно затрудняет их толкование — в том числе и потому, что можно достигнуть уровня, на котором врач действительно больше не в силах охватить ситуацию. Доказательство этому — весьма субъективный (для врача) вывод о том, что сны становятся все непонятнее. Для сведущего нет ничего неясного, лишь непонимающему вещи представляются запутанными и смутными. Природа снов сама по себе ясная, они точно соответствуют истинному положению дел. Взглянув на такие сны в последующей стадии лечения или даже спустя годы, часто хватаешься за голову: как можно было быть таким слепым? То есть если мы в ходе анализа натыкаемся на сны, которые, в отличие от ясных инициальных сновидений, явно темны, врачу следует не обвинять их в запутанности или пациента в намеренном сопротивлении, а воспринимать это как признак своего начинающегося непонимания. Точно так же психиатр, называющий пациента запутанным, должен распознать свою проекцию и назвать путаником самого себя, так как своеобразное поведение больного мешает пониманию его патологии. Кроме того, терапевтически чрезвычайно важно своевременно дать себе в этом отчет, ведь ничто не вредит пациенту больше, чем постоянное (якобы) понимание. Он и так полагается на таинственное умение врача, провоцируя его профессиональное тщеславие, он буквально поселяется в самоуверенном «глубоком» понимании врача и теряет при этом всякое чувство реальности, что становится одной из существенных причин упорных переносов и задержек в лечении.
Понимание, как известно, — очень субъективный процесс. Он может быть односторонним, когда врач понимает, а пациент нет. В этом случае врач считает своей обязанностью убедить пациента, а если тот вдруг не поддается убеждению, то врач упрекнет его в сопротивлении. В этом случае, то есть когда понимание односторонне, можно спокойно говорить о непонимании, потому что в принципе не важно, понимает ли врач; но все зависит от того, понимает ли пациент. Поэтому понимание должно быть, скорее, взаимопониманием как плодом совместных размышлений. Опасность при одностороннем понимании состоит как раз в том, что врач составляет суждение о смысле сна на основании предвзятого мнения, соответствующего теории или даже истинного по существу. Но оно не вызовет добровольного согласия пациента и потому практически неверно; неверно еще и потому, что предвосхищает и тем самым парализует развитие пациента. Пациенту нельзя внушить истину, при этом мы обращаемся только к его голове, он должен сам дойти до этой истины — тогда мы достигнем сердца, что затрагивает глубже и действует сильнее.
Если же толкование врача соответствует только какой-либо теории или иному предвзятому мнению, то, даже если удастся убедить пациента или достичь известного успеха, причиной будет главным образом внушение, в отношении которого не следует тешиться иллюзиями. Конечно, в суггестивном воздействии нет ничего плохого, но его успех имеет свои пределы, оно также влияет на самостоятельность характера, что на длительную перспективу нежелательно. Тот, кто занимается аналитическим лечением, имплицитно верит в смысл и ценность сознавания, благодаря которому ранее бессознательные части личности подчиняются сознательному выбору и критике. Это ставит перед пациентом проблемы и требует сознательных оценок и решений. Но это означает, по существу, прямую провокацию этической функции и мобилизацию всей личности. Поэтому в отношении созревания личности аналитическое вмешательство стоит намного выше, чем внушение, представляющее собой нечто вроде волшебного средства, действующего во тьме и никогда не предъявляющего этических требований к личности. Внушение — всегда иллюзорное и лишь вспомогательное средство, поэтому его по возможности следует избегать как несовместимого с принципом аналитического лечения. Конечно, во избежание суггестии врач должен осознавать ее возможность. Бессознательно же для него остается более чем достаточно суггестивного воздействия.
Если мы хотим не допустить сознательного внушения, то следует рассматривать толкование сновидения как неверное до тех пор, пока не найдена формула, с которой пациент будет согласен.
Эти правила обязательно надо учитывать в работе со сновидениями, неясными лишь потому, что ни врач, ни пациент их не понимают. Врач должен рассматривать такие сны как нечто совершенно новое, как информацию о неизвестных условиях, которые одинаково хорошо нужно понимать и ему, и пациенту. При этом само собой разумеется, что он отказывается от всяких теоретических предположений, и в каждом отдельном случае готов открыть новую теорию сновидений, ибо здесь необъятное поле деятельности для первопроходческой работы. То, что сны представляют собой лишь исполнение вытесненных желаний, — давно устаревшая точка зрения. Конечно, есть и сны, явно рисующие исполнившиеся желания или опасения. Но чего только в снах нет! Сны могут быть безжалостными истинами, философскими сентенциями, иллюзиями, дикими фантазиями, воспоминаниями, планами, предвосхищением событий, даже телепатическими видениями, иррациональными переживаниями и Бог знает чем еще. Нельзя забывать: почти половина нашей жизни протекает в более или менее бессознательном состоянии. Специфическим проявлением бессознательного является сновидение. Как у души есть дневная сторона, сознание, так у нее есть и ночная сторона, бессознательная психическая жизнь, которую можно было бы представить себе как подобное сновидению фантазирование. И как в сознании есть не только желания и опасения, но и бесконечное множество других вещей, так существует и большая вероятность того, что наша сновидящая душа обладает таким же, а может, даже и намного большим богатством смыслов и возможностей, чем сознание, принципиальная природа которого заключается в концентрации, ограничении и исключительности.
При таком положении дел было бы не только оправдано, но настоятельно необходимо не допускать при анализе априорного доктринерского ограничения смысла сновидения. Нужно помнить, что нередко бывают пациенты, которые в духе старой сентенции даже в своих снах воспроизводят технический или теоретический жаргон соответствующего врача: Canis рапет somniat, piscator pisces (Собаке снится хлеб, рыбаку рыба (лат.). -Прим. пер.)
Причем это совсем не значит, что рыбы, которые снятся рыбаку — всегда только рыбы и ничего больше. Нет языка, который нельзя было бы использовать иносказательно. Нетрудно представить, как это может сбить врача с толку; бессознательное как будто даже имеет известную тенденцию «закручивать» врача в его собственной теории до изнеможения. Поэтому именно при анализе сновидений я стараюсь как можно больше отрешиться от теории (конечно, не совсем, ибо немного теории всегда необходимо), чтобы правильно понимать вещи. Теоретически мы ожидаем, что сон вообще имеет смысл. Это не всегда так, ведь есть сны, просто непонятные — ни врачу, ни пациенту. Но это нужно допустить, чтобы вообще заниматься снами. Еще одна теория — что сон прибавляет сознательного понимания, а если это не так, то он недостаточно истолкован. Эту гипотезу мне приходится допускать, чтобы объяснить себе, почему я вообще анализирую сны. А вот все прочие теории, например, о функциях и структуре сновидения, — просто рабочие правила, подлежащие постоянной модификации. При этой работе ни на мгновение нельзя упускать из виду, что движешься по зыбкой почве, где единственной опорой является неуверенность. Так и хочется призвать толкователя снов: «Не думай, что понял!», чтобы он не спешил в своем толковании.
При неясном сне речь идет поначалу не о том, чтобы понять и истолковать, а о тщательном восстановлении контекста. Под этим я подразумеваю не безбрежное «свободное ассоциирование» по поводу образов сновидения, а тщательное сознательное освещение тех ассоциативных связей, которые объективно группируются вокруг них. Многих пациентов для этой работы еще нужно подготовить, потому что они, как и врач, имеют непреодолимую склонность сразу понимать и толковать, особенно под влиянием чтения или неудачного анализа. В таких случаях первым делом ассоциируют теоретически, толкуя, а не понимая, и часто застревают в этом. Как и врачу, пациенту хочется сразу «заглянуть за сон» в ошибочном допущении, что сон — просто фасад, скрывающий истинный смысл. Но так называемый фасад в большинстве домов совсем не иллюзия или обманчивое искажение, а соответствует содержанию дома и даже часто полностью выдает его. Поэтому картина сна и есть сам сон, она содержит весь смысл. Если я нахожу сахар в моче, то это сахар, а не просто фасад белка. То, что Фрейд называет «фасадом сновидения», это его неясность, являющаяся в действительности лишь проекцией непонимания. То есть о фасаде мы говорим только потому, что не понимаем сон. Поэтому лучше сказать, что речь идет о чем-то вроде непонятного текста, у которого вообще нет фасада, мы просто не можем его прочитать. Тогда не стоит толковать скрытое за ним сначала нужно попытаться его прочесть.
Как я уже сказал, лучше всего сделать это через восстановление контекста. Так называемое свободное ассоциирование не приведет к цели, как нельзя с его помощью расшифровать хеттскую надпись. Оно «выведет наружу» комплексы, но для этого сон не нужен, это с таким же успехом можно сделать на основании запрещающей таблички или предложения в газете. Свободное ассоциирование извлекает комплексы, и только в исключительных случаях смысл сновидения. Чтобы понять смысл сна, надо как можно ближе придерживаться его образов. Если снится еловый стол, то недостаточно ассоциации с собственным письменным столом, — уже по той простой причине, что стол сновидца сделан не из елового дерева. Однако во сне однозначно имеется в виду еловый стол. Если предположить, что сновидцу больше ничего не приходит в голову, то это затруднение имеет объективное значение, потому что оно намекает, что в непосредственном окружении образа господствует особая тьма, которая должна бы заставить задуматься. В нормальной ситуации возникли бы десятки ассоциаций с еловым столом, и то, что это не так, уже значительно. В этом случае
