Туман уже развеялся, вдали засверкали высокие горы, волнистый гребень их исчезал далеко-далеко в солнечном мареве. Вдоль дороги тянулись плохо обработанные поля, огибавшие большие, до черноты прокопченные фабрики. Многочисленные окна беспорядочно понастроенных тут и там доходных домов трепетали движением и светом, на хилых балкончиках суетились женщины и дети, а вокруг, то заслоняя их, то снова открывая, развевалось и надувалось парусом на утреннем ветру развешанное на веревках белье. Отведя взгляд от домов, можно было увидеть высоко в небе жаворонков, а ниже – ласточек, выделывающих курбеты чуть ли не над самой головой.
Многое напомнило Карлу о его родине, и он не знал, хорошо ли сделал, покинув Нью-Йорк и отправившись в глубь страны. В Нью-Йорке было море и в любое время – возможность вернуться на родину. И вот он остановился и объявил спутникам, что решил все-таки вернуться в Нью-Йорк. А когда Деламарш просто-напросто хотел потащить его дальше, он не позволил себя тащить и, заявил, что, вероятно, все-таки вправе распоряжаться собой. Пришлось вмешаться ирландцу и объяснить, что Баттерфорд гораздо лучше Нью-Йорка, но лишь после долгих уговоров Карл отправился с ними дальше. И все равно сдвинулся с места не раньше, чем сказал себе, что для него, наверное, лучше идти в такой город, откуда не так уж и легко вернуться на родину. Там он наверняка будет лучше работать и преуспеет, так как бесполезные мечтания не станут ему докучать. Теперь уже он потащил за собой эту парочку, и они так пылко радовались его энтузиазму, что без всяких упрашиваний поочередно несли чемодан, а Карл не мог взять в толк, чем он вызвал у них приступ этой неподдельной радости. Дорога пошла в гору, и когда они время от времени останавливались, то, обернувшись, видели ширящуюся с каждым часом панораму Нью-Йорка и его гавани. Ажурный мост, связывающий Нью-Йорк с Бруклином, висел над Ист-Ривер и, если прищуриться, словно бы подрагивал. Движения на нем видно не было, а под ним протянулась безжизненная гладкая лента воды. Оба города-колосса казались пустыми и никчемными. Домишки и дома-громадины практически сливались в одну сплошную массу. В невидимой глубине улиц, наверное, продолжалась своя жизнь, но с высоты ничего не было видно, кроме легкого марева, которое хотя и не двигалось, но выглядело так, будто его без труда можно разогнать. Даже порт, крупнейший в мире, угомонился, и только кое-где, видимо, под воздействием прежних впечатлений, угадывался продвигавшийся вперед корабль. Но следить за ним долго не представлялось возможным, он исчезал из виду, и найти его снова не удавалось.
Но Деламарш и Робинсон различали, судя по всему, гораздо больше; они указывали направо и налево, обводили жестом площади и парки, приводя их названия. У них в голове не укладывалось, что Карл пробыл в Нью-Йорке больше двух месяцев и не видел в городе почти ничего, кроме одной улицы. И они пообещали ему, если достаточно подзаработают в Баттерфорде, поехать с ним в Нью-Йорк и показать все достопримечательности, в первую очередь, конечно, те места, где можно великолепнейшим образом развлечься. После чего Робинсон во все горло затянул песню, а Деламарш в такт захлопал в ладоши; Карл узнал в ней мелодию из немецкой оперетты, с английским текстом она понравилась ему куда больше, чем нравилась дома. Так под открытым небом состоялось небольшое представление, в котором приняли участие все, только вот город внизу, который якобы развлекался под эту мелодию, похоже, знать об этом не хотел.
Раз Карл спросил, где расположены склады Якоба, и тотчас увидел, как Деламарш и Робинсон наставили указательные пальцы то ли на одну и ту же, то ли на разные, на много миль отстоящие друг от друга точки. Они зашагали дальше, и Карл спросил, когда они смогут, самое раннее, вернуться в Нью-Йорк с достаточным заработком. Деламарш ответил, что, вполне возможно, через месяц, так как в Баттерфорде нехватка рабочих и заработки высокие. Конечно, они сложат деньги в общий котел, чтобы по-товарищески выравнять случайную разницу в заработках. Общий котел Карлу не понравился, хотя он, как ученик, будет, конечно, зарабатывать меньше квалифицированных слесарей. Кроме. того, Робинсон упомянул, что, если в Баттерфорде работы не найдется, они волей-неволей двинутся дальше, чтобы наняться где-нибудь на ферму или, быть может, отправиться в Калифорнию на золотые прииски, что, судя по обстоятельному рассказу ирландца, было ему милее всего.
– Зачем же вы тогда стали слесарями, если теперь хотите податься на золотые прииски? – спросил Карл, с неудовольствием услышав о необходимости столь долгих и небезопасных путешествий.
– Зачем я стал слесарем? – спросил Робинсон. – Конечно же не за тем, чтобы голодать. На золотых приисках хорошие заработки.
– Были когда-то, – заметил Деламарш.
– И остались, – заверил Робинсон и рассказал о множестве разбогатевших знакомых, которые по-прежнему жили там, теперь уже в безделье, разумеется, но по старой дружбе, само собой, помогут разбогатеть ему и его товарищам.
– Мы уж будем добиваться места в Баттерфорде, – заметил Деламарш, словно прочитав мысли Карла, по слова его не очень-то обнадеживали.
За день они только раз сделали остановку в гостинице, поели на воздухе за железным, как показалось Карлу, столиком полусырого мяса, разрезать которое с помощью ножа и вилки было невозможно, приходилось раздирать его на куски. Караваи хлеба были небольшие, и в каждом торчал длинный нож. К этой еде подали темное пойло, от которого жгло в глотке. Однако Деламаршу и Робинсону оно пришлось по вкусу, оба частенько пили за исполнение различных желаний и чокались, на секунду-другую сдвигая стаканы. За соседним столом сидели рабочие в блузах, испачканных известкой, и все пили такое же пойло. Автомобили, во множестве проезжавшие мимо, вздымали над столами клубы пыли. Из рук в руки переходила большая газета, возбужденно толковали о забастовке строительных рабочих, то и дело упоминалась фамилия Мака. Карл осведомился о нем и узнал, что это – отец его знакомого Мака, крупнейший строительный подрядчик в Нью-Йорке. Забастовка обходилась ему в миллионы, а то и грозила разорением. Карл решил, что это не более чем слухи, распускаемые плохо информированными, недоброжелательными людьми.
Этот обед был для Карла испорчен еще и потому, что было совершенно неясно, как за него расплачиваться. Казалось бы, чего проще – пусть каждый оплатит свою долю, но Деламарш и Робинсон невзначай заметили, что истратили последние деньги на прошлый ночлег. Часов, колец и вообще чего-либо ценного видно не было. И не мог же Карл обвинить их в том, что они заработали на продаже его костюма, – это оскорбление грозило полным разрывом. Но удивительнее всего, что ни Деламарш, ни Робинсон не беспокоились из-за оплаты, более того, они были в преотличнейшем настроении и друг перед другом строили куры официантке, грузно и величественно расхаживающей между столиками. Волосы свободно падали ей на лоб и щеки, и она снова и снова движением руки отбрасывала их назад. Наконец она подошла к их столу, положила на него руки и, естественно, вместо приветливых слов, ожидаемых от нее, спросила:
– Кто платит?
Никогда руки не взмывали быстрее, чем сейчас у Деламарша и Робинсона, – оба указали на Карла. Карл это предвидел и ничуть не всполошился; он не видел ничего дурного в том, что товарищи, от которых он тоже ожидал услуг, заставили его немножко раскошелиться, хотя куда порядочнее обговаривать такие дела заранее. Неприятно только, что деньги пришлось доставать из потайного кармана. Первоначально он намеревался сохранить деньги на самый крайний случай и, таким образом, стать пока на одну доску с товарищами. Преимущество, которое он имел благодаря этим деньгам, а главное – благодаря сокрытию денег от товарищей, с избытком уравновешивалось для них тем, что они с детства жили в Америке, располагали достаточными познаниями и опытом в поисках работы и, наконец, не привыкли жить в лучших условиях, чем теперешние. Прежним намерениям Карла насчет денег эта выплата сама по себе не должна была помешать, ведь, в конце концов, четверть доллара его не разорит, он мог положить монету на стол и сказать, что это – его единственное достояние и он готов им пожертвовать на совместное путешествие в Баттерфорд. Если идти пешком, такой суммы вполне достаточно. Но сейчас он не знал, достаточно ли у него мелочи, кроме того, она лежала кете с банкнотами где-то в глубине потайного кармана, а из него, если пожелаешь что-нибудь срочно относить, лучше всего высыпать содержимое на стол. Вдобавок его товарищам совершенно незачем знать о потайном кармане. К счастью, в данную минуту его товарищи больше интересовались официанткой, нежели тем, как Карл собирает деньги, чтобы расплатиться. Деламарш заманил официантку под предлогом выписки счета между собой и Робинсоном, и она могла отбиться от приставаний обоих, только отталкивая раскрытой ладонью лицо то одного, то другого. Тем временем Карл, вспотев от напряжения, собирал под столешницей в ладонь мелочь, монету за монетой разыскивая в потайном кармане и вытаскивая их оттуда. Наконец, хотя плохо разбирался пока в американских деньгах, он – просто по количеству монет – решил, что наскреб достаточную сумму, и выложил ее на стол. Звон монет тотчас
