– Значит, людям, которые над тобой насмешничают, ты веришь, а тем, кто желает тебе добра, – нет.
– Но я ведь лучше знаю, какое у меня самочувствие, – возмутился Робинсон, но тут же опять захныкал.
– Ты как раз и не знаешь, что с тобой, нашел бы себе лучше приличную работу, вместо того чтоб прислуживать Деламаршу. Ведь, насколько я могу судить по твоим рассказам и по тому, что видел сам, это не служба, а рабство. Для человека такое невыносимо – тут я тебе верю. Но ты считаешь, что, раз ты друг Деламарша, бросать его ты не вправе. Это неверно; если он не понимает, что обрек тебя на жалкое существование, то у тебя нет ни малейших обязательств перед ним.
– Значит, по-твоему, Россман, я поправлюсь, если покончу с этой службой?
– Разумеется, – сказал Карл.
– Разумеется? – переспросил Робинсон.
– Вне всякого сомнения, – улыбнулся Карл.
– Тогда можно начать выздоровление прямо сейчас, – сказал Робинсон и посмотрел на Карла.
– Каким же образом?
– Ну, ведь ты возьмешь мою работу на себя, – ответил Робинсон.
– Кто тебе это сказал? – спросил Карл.
– Так это давнишний план. Его уже который день обсуждают. Началось все с того, что Брунельда выбранила меня за грязь в квартире. Я, конечно, обещал, что сию же минуту приведу все в порядок. Но ведь дело-то нелегкое. Например, в моем теперешнем состоянии я не могу повсюду ползать, чтобы вытереть пыль, посреди комнаты и то повернуться невозможно, а между шкафами, коробками тем более. Если хочешь аккуратно все вычистить, нужно опять-таки передвинуть мебель – и все это я должен делать один? Вдобавок надо соблюдать тишину, поскольку нельзя беспокоить Брунельду, которая почти не покидает комнату. Так вот, я хоть и обещал навести чистоту, но так ничего и не сделал. Когда Брунельда это заметила, она сказала Деламаршу, что дальше так дело не пойдет, необходимо нанять еще одного помощника. «Я не хочу, Деламарш, – сказала она, – чтобы ты упрекал меня в том, что я плохо вела хозяйство. Мне напрягаться нельзя, ты сам понимаешь, а Робинсона недостаточно; вначале он был бодрый и за всем присматривал, теперь же все время усталый и большей частью сидит в углу. А комната с такой уймой вещей, как наша, не может сама себя содержать в порядке». Деламарш задумался, что бы тут можно сделать, ведь в такой дом не возьмешь первого встречного, даже на пробу, потому что мы тут на виду. А поскольку я тебе верный друг и слышал от Ренелла, как ты надрываешься в гостинице, я предложил тебя. Деламарш тотчас согласился, хотя в свое время ты и обошелся с ним очень дерзко, и я, конечно, обрадовался, что могу оказать тебе услугу. Это место словно для тебя и создано, ты молодой, сильный и ловкий, а я уже ни на что больше не гожусь. Только не воображай, что тебя уже приняли на службу; если ты не понравишься Брунельде, мы тебя не возьмем. Стало быть, постарайся ей понравиться, а об остальном я позабочусь.
– А что будешь делать ты, если я останусь здесь в качестве слуги? – спросил Карл; он почувствовал облегчение – первый испуг, вызванный сообщениями Робинсона, прошел. Значит, Деламарш всего-навсего собирался сделать из него прислугу – будь у него планы пострашней, Робинсон наверняка бы проболтался, – но, если дело обстоит именно так, Карл сегодня же ночью распростится с ними. Силком никого служить не заставишь. И хотя ранее Карл тревожился, сумеет ли он после увольнения быстро найти хорошую и, по возможности, столь же солидную работу – иначе-то и с голоду помереть недолго! – теперь он готов был согласиться на что угодно, даже на тяготы безработицы, но служить здесь, как они задумали, ни за что не станет. Однако растолковывать это Робинсону он даже и не пытался, особенно потому, что сейчас все суждения ирландца будут окрашены надеждой на то, что Карл избавит его от работы.
– Итак, – начал Робинсон, сопровождая свои слова плавными жестами, – первым делом я все тебе объясню и покажу припасы. Ты человек образованный, и почерк у тебя наверняка красивый, а значит, ты мог бы прямо сейчас составить список наличных вещей. Брунельда давно об этом мечтает. Если завтра с утра будет хорошая погода, мы попросим Брунельду посидеть на балконе и спокойно, не тревожа ее, поработаем в комнате. Вот что самое главное, Россман. Ни в коем случае не тревожь Брунельду. Она все слышит, наверное, у нее, как у певицы, очень уж тонкий слух. К примеру, выкатываешь из-за шкафа бочонок виски, тут без шума не обойтись, бочонок тяжелый, вещей кругом тьма-тьмущая, сразу его не выкатишь. Брунельда, к примеру, спокойно лежит на канапе и ловит мух, которые ей изрядно докучают. Ты полагаешь, что она не обращает на тебя внимания, и катишь бочонок дальше. Она покуда лежит себе спокойно. Но в тот самый миг, когда ты меньше всего ждешь и почти совсем не шумишь, она вдруг садится, колотит обеими руками по канапе, так что пыль столбом – с тех пор как мы здесь, я канапе ни разу не выбивал, не могу, она же все время на нем валяется, – начинает страх как орать, словно мужик, и орет часами. Петь ей запретили соседи, а кричать никто запретить не может, вот она и кричит, впрочем, теперь это случается редко: мы с Деламаршем стали осторожны. Ведь ей это очень вредно. Как-то раз она упала в обморок, и мне – Деламарш куда-то ушел – пришлось привести соседа-студента, он обрызгал ее из большой бутыли какой-то жидкостью, ей это помогло, но жидкость была нестерпимо вонючая, запах даже сейчас ощущается, если понюхать канапе. Студент, само собой, наш враг, как и все здесь, ты тоже должен быть начеку и ни с кем не связываться.
– Да, Робинсон, – сказал Карл, – это очень тяжелая служба. Хорошенькое место ты мне подсудобил.
– Не беспокойся, – сказал Робинсон и покачал головой, закрыв глаза и открещиваясь от всех возможных претензий Карла. – У этого места, как нигде, есть свои преимущества. Ты будешь все время вблизи такой дамы, как Брунельда, даже спать изредка будешь в одной комнате с ней – уже одно это несет с собой, как ты понимаешь, различные приятности. Платить тебе будут щедро, денег здесь более чем достаточно, я-то, как друг Деламарша, не получал ничего; только когда я ходил в город, Брунельда обязательно давала мне кое-что, но тебе, естественно, будут платить, как всякому слуге. Ты ведь и есть слуга, ни больше ни меньше. Но самое главное, я весьма облегчу тебе службу. Сначала-то, само собой, я ничего делать не буду, мне надо отдохнуть, но, как только поправлюсь, можешь на меня рассчитывать. Обслуживание Брунельды я оставляю за собой, в том числе причесывание и одевание, если этим не станет заниматься Деламарш. На твоих плечах будут лишь уборка комнаты, закупки и тяжелая домашняя работа.
– Нет, Робинсон, – сказал Карл, – все это меня не прельщает.
– Не делай глупостей, Россман, – Робинсон приблизил лицо к лицу Карла, – не проморгай эту прекрасную возможность. Где ты сейчас найдешь место? Кто тебя знает? Кого знаешь ты? Мы, двое мужчин, уже многое испытавшие и набравшиеся опыта, неделями скитались в поисках работы. Это нелегко, да что там – отчаянно трудно.
Карл кивнул, удивляясь благоразумию Робинсоновых доводов Для него эти советы, однако же, не имели значения – ему здесь оставаться нельзя, в этом огромном городе наверняка найдется для него местечко; по ночам – он знал – все гостиницы и рестораны переполнены, требуется прислуга для постояльцев, а у него теперь есть какой-никакой опыт. О, он постарается быстро и незаметно где-нибудь пристроиться. Вон и в доме напротив располагался маленький кабачок, из него доносилась бравурная музыка. Главный вход был прикрыт только большим желтым занавесом, который временами, подхваченный сильным ветром, парусил над улицей. Но вообще вокруг стало потише. Большая часть балконов погрузилась в темноту, только поодаль некоторые были пока освещены, но едва задержишь на них взгляд, а люди уже встают и скрываются в квартире, кто-то из мужчин тянется к лампочке и, бросив последний взгляд в переулок, гасит свет.
«Вот и ночь наступила, – подумал Карл, – если я здесь еще останусь, то превращусь в одного из них». Он повернулся, чтобы отодвинуть балконную занавесь.
– Ты что это задумал? – сказал Робинсон, преграждая ему путь.
– Я хочу уйти, – сказал Карл. – Пусти меня! Пусти!
– Ты же не станешь ее тревожить, – воскликнул Робинсон, – ишь чего выдумал! – И, обхватив обеими руками шею Карла, он повис на нем всей тяжестью, стиснул ногами ноги Карла и таким манером свалил его на пол. Но в обществе лифтеров Карл немного научился драться и ударил Робинсона кулаком снизу в подбородок – правда, не в полную силу, осторожно. Тот еще успел быстро, с размаху угостить Карла коленом в живот, а потом схватился обеими руками за челюсть и взвыл так громко, что мужчина с соседнего балкона гулко хлопнул в ладоши и приказал: «Тихо вы!» Карл немного полежал, чтобы перетерпеть боль от тычка Робинсона. Он только повернул лицо к занавеси, тяжелой и недвижной, за которой пряталась темная комната. Казалось, в квартире никого больше нет; возможно, Деламарш с Брунельдой ушли и Карл уже совершенно свободен. От Робинсона, который и впрямь вел себя как сторожевой пес, он теперь отделался.
Тут откуда-то издалека донеслись ритмичные звуки труб и барабанов. Отдельные возгласы скоро слились в рев людской массы. Карл повернул голову и увидел, что все балконы снова ожили. Он медленно поднялся, полностью распрямиться пока не удалось, пришлось тяжело привалиться к перилам. Внизу по тротуару широким шагом маршировали молодые парни: руки с фуражками подняты
