У гостиничного портного Карлу подобрали лифтерскую форму, на вид просто шикарную, с золотыми галунами и пуговицами, но, надев ее, он невольно содрогнулся – так жестко и зябко стиснул ему плечи форменный сюртук, к тому же под мышками неистребимо влажный от пота всех, кто носил его до Карла. Форму, однако, еще пришлось подгонять по его фигуре, особенно в груди, поскольку ни один из десяти наличных комплектов решительно не хотел на него лезть. Несмотря на потребовавшиеся пошивочные работы и крайнюю, казалось бы, придирчивость мастера – принесенная и якобы совершенно готовая форма дважды летела от его руки обратно на доделку, – вся процедура заняла не более пяти минут, и Карл покинул ателье уже законченным лифтером в облегающих брюках и весьма узком, несмотря на решительные опровержения мастера, кительке, который то и дело подбивал своего обладателя на робкие попытки дыхательных упражнений, дабы убедиться, что он еще способен дышать.
Затем Карл явился к одному из старших распорядителей, под чье начало он теперь поступал, – это был стройный, красивый мужчина лет сорока, с большим носом. Времени на разговоры с Карлом у него не было ни секунды, и он звонком немедленно вызвал другого лифтера – по случаю им оказался как раз тот мальчишка, которого Карл вчера видел. Старший распорядитель назвал его только по имени – Джакомо, но Карл даже это выяснил лишь потом, ибо в английском произношении имя изменилось до неузнаваемости. Этому мальчишке и было поручено показать Карлу все необходимое для лифтерской службы, но он проделал это столь запуганно и торопливо, что даже то, в сущности, немногое, что следовало показать, Карл от него не усвоил. К тому же Джакомо явно был не в духе, так как, очевидно, именно из-за Карла лишился вчера лифтерского места и теперь был придан в помощь горничной, что по каким-то соображениям, о которых он, впрочем, умалчивал, воспринималось им как бесчестье. Более всего Карла разочаровало, что лифтер, оказывается, лишь постольку имел дело с механикой лифта, поскольку нажатием кнопки приводил его в движение, тогда как ремонт двигателей и все прочие технические работы выполнялись гостиничными монтерами, так что Джакомо, например, за целых полгода службы ни разу не видел своими глазами ни машинного отделения в подвале, ни механизмов в самом лифте, хотя его, как он честно признался, это очень бы интересовало. Вообще это была монотонная работа, к тому же из-за двенадцатичасовых смен, попеременно то днем, то ночью, до того тяжелая, что, по мнению Джакомо, ее вообще невозможно выдержать, если не научиться хоть на минуточку иногда засыпать стоя. Карл на это ничего не сказал, но про себя подумал, что, наверно, именно это искусство и стоило Джакомо места.
Зато очень порадовало Карла, что лифт, который ему предстояло обслуживать, предназначался лишь для верхних этажей, и, значит, ему не придется иметь дело с богатыми постояльцами, самой капризной и привередливой публикой. Правда, на этом участке и всем тонкостям нового ремесла не обучишься, так что место это хорошо лишь для начала.
Первая же неделя работы убедила Карла, что лифтерская служба вполне ему по плечу. Латунные ручки, решетки и поручни его лифта всегда были отдраены до блеска, ни один из тридцати других лифтов не мог с ним тут соперничать, и они, наверно, сияли бы еще ослепительней, проявляй его сменщик хоть долю такого же усердия, вместо того чтобы пользоваться рвением Карла для прикрытия и поощрения собственной лености. Этот сменщик был урожденный американец, по имени Реннел, темноглазый форсистый парень с чуть впалыми щеками на гладком красивом лице. Предметом его особой гордости был элегантный костюм, в котором он в свободные от работы вечера, слегка надушившись, уходил в город, иногда он и в свою смену просил Карла подменить его вечером, ссылаясь на какие-то семейные обстоятельства и нимало не смущаясь тем, что его внешний вид подобным отговоркам никак не соответствует. Карл тем не менее вполне с ним ладил и даже любил, когда Реннел в такие вечера, перед тем как отправиться в город, неизменно останавливался перед ним возле лифта в своем нарядном костюме, еще раз бормотал какие-то извинения, натягивая перчатки на тонкие пальцы, и уж потом спешил по коридору к выходу. Хотя вообще-то, соглашаясь на такие подмены, Карл всего лишь оказывал дружескую услугу старшему товарищу по работе, что на первых порах считал только естественным, но вводить в привычку отнюдь не собирался. Ибо бесконечная езда в лифте вверх-вниз была все же достаточно утомительна, а уж и подавно вечером, когда ездить приходилось почти беспрерывно.
Вскоре Карл научился и коротким, но почтительным поклонам, которые полагалось делать лифтерам, а чаевые подхватывал на лету. Монеты мигом исчезали в кармане его жилетки, и по его лицу никто бы не смог догадаться, насколько щедрым или, наоборот, скупым было вознаграждение. Перед дамами он распахивал дверь с едва заметным налетом галантности и следовал за ними в лифт с подчеркнутой осторожностью, ибо они, оберегая свои юбки, шляпки и оборки, ступали обычно нерешительней, чем мужчины. В самом лифте он старался держаться как можно неприметней, стоя вплотную к дверцам спиной к пассажирам и ухватившись за ручки, дабы в момент остановки раздвинуть дверцы как бы внезапно, никого, однако, при этом не испугав. Редко кто из гостей, случалось, трогал его за плечо, чтобы о чем-то узнать, и тогда он стремительно оборачивался, будто только того и ждал, и ясным, четким голосом отвечал на вопрос. Несмотря на то что лифтов в отеле было много, довольно часто – особенно вечерами после театра или по прибытии некоторых скорых поездов – в вестибюле возникала такая толкучка, что он, едва выпустив наверху очередную партию пассажиров, стремглав летел вниз забрать следующую. В таких случаях у него имелась возможность, подтягивая проходящий через кабину трос, увеличивать обычную скорость лифта, что, впрочем, запрещалось техническим предписанием и вроде бы было опасно. Карл никогда этого не делал, везя пассажиров, но, выпустив их наверху и зная, что внизу ждут новые, он забывал о всякой предосторожности и перебирал трос резкими, равномерными рывками не хуже заправского матроса. Он прекрасно знал, что другие лифтеры поступают точно так же, и не хотел упускать своих пассажиров. Отдельные постояльцы из тех, кто живет в гостинице подолгу, что, кстати, отнюдь не было здесь редкостью, уже стали дружески улыбаться Карлу, показывая, что признали в нем своего лифтера, и Карл принимал эти мелкие знаки отличия хоть и без ответной улыбки, но с видимым удовольствием. В те часы, когда работы было не слишком много, он успевал выполнять и разные мелкие поручения, например, принести гостю, которому лень было возвращаться, позабытую в номере вещицу, – тогда он один взлетал в своем, в такие минуты особенно ему послушном лифте наверх, входил в чужую комнату, полную диковинных, по большей части никогда прежде не виданных им вещей, разложенных вокруг или висящих на вешалках, вдыхал незнакомый запах чужого мыла, духов, зубного эликсира и, найдя, несмотря на обычно весьма приблизительные указания, то, что нужно, ни секунды не задерживаясь, спешил обратно. Порой он весьма сожалел, что не может выполнять более серьезные поручения – для таких надобностей в отеле имелись специальные слуги и рассыльные, которые совершали далекие поездки на велосипедах и даже на мотоциклах, Карл же мог услужить гостям только мелкими побегушками из номера в ресторан или в игорный зал, да и то лишь при благоприятном случае.
Когда он после двенадцатичасовой смены, трижды в неделю в шесть вечера, еще три раза – в шесть утра, приходил с работы, он был настолько измотан, что, никого и ничего вокруг не замечая, сразу направлялся к своей койке. Койка стояла в спальном зале лифтеров, ибо госпожа главная кухарка, чье положение в отеле, видимо, было все же не столь влиятельно, как ему показалось в первый вечер, хоть и прилагала усилия, дабы раздобыть для него отдельную комнатенку, и усилия эти в конце концов, возможно, далее увенчались бы успехом, но когда Карл увидел, с какими это сопряжено трудностями и как часто ей приходится вести по этому поводу долгие телефонные переговоры с его начальником, тем самым чрезвычайно занятым старшим распорядителем, он сам предложил от этой затеи отказаться и убедил главную кухарку в серьезности своего решения, сославшись на то, что не хочет вызывать зависть других лифтеров этим ничем пока не заслуженным преимуществом.
Правда, чем-чем, а спокойным местом для сна назвать этот спальный зал было никак нельзя. Поскольку каждый из обитателей по-своему распределял двенадцать часов свободного времени на еду, сон, развлечение и побочные заработки, в зале постоянно бурлила жизнь. Одни спали, натянув на голову одеяла, чтобы ничего не слышать, но если все же кто-то просыпался от шума, то в ярости так истошно вопил, требуя тишины, что неминуемо разбудил бы и мертвеца, не говоря уж об остальных спящих. Почти у каждого парня была своя трубка, это считалось здесь особым шиком, Карл тоже завел себе трубку и вскоре пристрастился к курению. Но на службе курить не разрешалось, и, как следствие этого запрета, здесь, в зале, всякий, кто сколько-нибудь бодрствовал, всенепременно и дымил. Вследствие чего каждая койка тонула в своем облаке дыма, а весь зал в общем сизом чаду. Невозможно было добиться, хотя большинство в принципе эту идею с готовностью поддерживало, чтобы ночью свет горел лишь в одном конце зала. Осуществись это предложение – и каждый, кто хотел спать, мог бы спокойно предаться сну в одной, темной половине зала, – а это был большой зал на сорок коек, – тогда как остальные в освещенной части могли бы играть в карты, в кости и
