Она явно заблуждалась, К. ничего не собирался преувеличивать, он знал, что фрейлейн Бюрстнер всего лишь маленькая машинисточка, которая не должна долго ему сопротивляться. При этом он сознательно даже не принимал в расчет то, что он узнал о фрейлейн Бюрстнер от фрау Грубах. Все это он обдумывал на ходу, когда, едва кивнув, вышел из комнаты.
Он собирался сразу пойти к себе, но короткий смешок фрейлейн Монтаг, который раздался за его спиною в столовой, навел его на мысль, что он, пожалуй, мог бы устроить им обоим, и фрейлейн Монтаг, и капитану, один сюрпризик.
Он огляделся по сторонам и прислушался, выясняя, не возникнет ли помехи со стороны одной из окружающих комнат; везде было тихо, только из столовой доносились звуки разговора и из коридора, ведущего к кухне, — голос фрау Грубах. Случай, казалось, благоприятствовал; К. подошел к двери комнаты фрейлейн Бюрстнер и тихо постучал.
Никакого шевеления. Он постучал еще раз, но никакого ответа так и не последовало. Она спит? Или в самом деле нездорова? Или это она только потому прячется, что догадывается: так тихо может стучать только К.?
К. решил, что она прячется, постучал сильнее и наконец, поскольку стук никакого эффекта не давал, осторожно — и не без ощущения непристойности и, более того, ненужности совершаемого — открыл дверь. В комнате никого не было.
Впрочем, комната уже почти не напоминала ту, которую знал К. У стены теперь стояли друг за другом две кровати, на трех стульях у двери были навалены одежда и белье, шкаф стоял открытый. По-видимому, фрейлейн Бюрстнер ушла в то время, когда фрейлейн Монтаг в столовой объяснялась с К.
К. был не слишком обескуражен, он почти не рассчитывал так легко поймать фрейлейн Бюрстнер, в сущности, он предпринял эту попытку только назло фрейлейн Монтаг. Но тем мучительнее ему было увидеть, прикрывая эту дверь, что в открытых дверях столовой стоят, переговариваясь между собой, фрейлейн Монтаг и капитан.
Они, может быть, стояли там уже тогда, когда К. открывал эту дверь; они совершенно не показывали вида, что, возможно, наблюдают за К.; они тихо беседовали, и их взгляды отмечали движения К. лишь так, как это бывает, когда во время разговора рассеянно оглядываются по сторонам. Но на К. эти взгляды все же легли тяжелым грузом, и он торопливо прошмыгнул вдоль стены в свою комнату.
Глава пятая Глава пятая Каратель
В один из ближайших вечеров, когда К. проходил по коридору, отделявшему его кабинет от парадной лестницы — в этот день он уходил с работы почти что последним, только в экспедиции в круге света от маленькой лампы еще работали два клерка, — из-за двери одной комнатки, которую он всегда считал просто кладовкой и никогда сам туда не заглядывал, он услышал какие-то стоны.
В изумлении он остановился и прислушался, чтобы проверить, не ослышался ли он; некоторое время было тихо, но потом все-таки снова послышались стоны. Сперва он хотел позвать кого-нибудь из клерков: при случае мог понадобиться свидетель, но затем им овладело такое неодолимое любопытство, что он буквально рывком распахнул эту дверь. За ней, как он справедливо полагал, была кладовая.
Сразу за порогом валялись старые, вышедшие из употребления печатные бланки и пустые опрокинутые глиняные бутылки из-под чернил. Но в самой кладовке стояли, согнувшись из-за малой высоты помещения, трое мужчин. Свет давала укрепленная на одной из полок свеча.
— Что вы тут делаете? — с тревожной поспешностью, но негромко спросил К.
Один из троих, явно имевший власть над остальными и сразу привлекавший к себе внимание, был весь в темной коже; одежда была скроена так, что оставляла голыми шею, большой кусок груди и целиком руки. Он не ответил. Но двое других закричали:
— Господин! Нас должны наказать, потому что ты пожаловался на нас следователю.
Только теперь К. увидел, что это действительно были охранники Франц и Виллем и что третий держал в руке гибкую палку, собираясь употребить ее для наказания.
— Ну, — сказал К., уставившись на них, — я не жаловался, я только рассказал, что случилось в моей квартире. А вы вели себя далеко не безупречно.
— Господин, — сказал Виллем, в то время как Франц явно пытался спрятаться за ним от палки третьего, — если бы вы знали, как мало нам платят, вы бы лучше о нас думали. Мне нужно кормить семью, а Франц тут вот надумал жениться, каждый крутится, как может, одной работой не проживешь, даже самой напряженной.
Меня ваше тонкое белье соблазнило; естественно, охранникам это запрещено, так действовать, это было неправильно, но такова традиция, что белье достается охранникам, это всегда так было, поверьте мне, да это же и понятно, какое уж там значение имеют такие вещи для того, кто уже настолько несчастлив, что его арестовали? Но, конечно, если он все-таки официально это заявит, тогда нас карают.
— Ничего этого я не знал, к тому же я никоим образом не требовал вашего наказания, для меня это дело принципа.
— Франц, — повернулся Виллем ко второму охраннику, — разве я не говорил тебе, что господин не требовал нашего наказания? Теперь ты слышишь, что он даже не знал, что нас должны будут наказать.
— Не давай растрогать себя такими песнями, — сказал третий, с палкой, К., — это наказание так же справедливо, как и неотвратимо.
— Не слушай его, — начал Виллем, прервав себя лишь для того, чтобы быстро поднести ко рту руку, по которой прошлась палка, — нас накажут только потому, что ты на нас заявил. А так нам ничего бы не было, даже если бы и узнали, что́ мы сделали. Можно это назвать справедливостью?
Мы оба, но особенно я, очень хорошо себя проявили как охранники — ты сам должен признать, что, если смотреть с точки зрения наших органов, мы тогда хорошо поохраняли, — у нас была перспектива роста, и мы наверняка скоро тоже стали бы карателями, как вот этот, которому просто повезло, что никто на него не заявил, потому что такие заявления на самом деле большая редкость.
А теперь, господин, все пропало, нашей карьере — конец, и нас пошлют в такое место, где мы будем еще намного ниже, чем на этой охранной службе, и вообще, нас сейчас забьют этой позорной болезненной палкой.
— Разве эта гибкая палка причиняет такую сильную боль? — спросил К. и потрогал палку, которой помахивал перед ним каратель.
— Нам же придется раздеться совсем догола, — сказал Виллем.
— Ах так, — сказал К. и внимательно посмотрел на карателя; тот был загорелым, как матрос, и у него было свежее лицо дикаря.
— Нет никакой возможности избавить этих двоих от палки? — спросил его К.
— Нет, — сказал каратель и, усмехаясь, покачал головой. — Раздевайтесь, — приказал он охранникам и повернулся к К.: — Ты не должен во всем им верить, они от страха перед моей палкой уже слегка тронулись.
Вот, к примеру, то, что этот — он ткнул в сторону Виллема — рассказывает о своей возможной карьере, это просто смешно. Ты посмотри, какой он толстый, его же и палкой не сразу проймешь, в жиру завязнет. А ты знаешь, с чего он так разжирел? Манеру взял — у всех арестованных завтраки подъедать. Он у тебя-то разве завтрак не подъел? Ну вот, я же говорю. Но никто с таким животом никогда и никак не сможет работать палкой, это совершенно исключено.
— Есть и такие каратели, — заявил Виллем, в этот момент как раз расстегивавший брючный ремень.
— Нет, — сказал каратель и так огрел его палкой по шее, что тот съежился, — твое дело не слушать, а раздеваться.
— Я бы тебя хорошо отблагодарил, если бы ты отпустил их, — сказал К. и, не глядя уже на карателя — такие сделки лучше всего прокручиваются, когда с обеих сторон не поднимают глаз, — вытащил бумажник.
— Так ты, наверное, захочешь потом и на меня заявить, — сказал каратель, — чтобы и меня поставить под палку. Нет-нет!
— Ну, посуди сам, — сказал К., — если бы я хотел, чтобы этих двоих наказали, так ведь я бы не пытался сейчас их выкупить. Ведь я мог бы просто захлопнуть эту дверь, не желая больше ничего ни видеть, ни слышать, и пойти домой. Но я же этого не делаю, напротив, я всерьез пытаюсь освободить их; если бы я предполагал, что их должны будут — или хотя бы только могут — наказать, я никогда бы не назвал их имен. Я даже вообще не считаю их виновными, виновна эта организация, виновны высшие чиновники.
— Вот именно! — вскричали охранники и немедленно почувствовали палку своими уже обнаженными спинами.
— Если бы под твою палку попал какой-нибудь верховный судья, — сказал К., одновременно отжимая вниз уже готовую вновь подняться палку, — я бы уж точно не помешал тебе отхлестаться в свое удовольствие, больше того, я бы тебе еще денег дал, чтобы ты подкрепился для доброго дела.
— То, что ты говоришь, звучит вполне правдоподобно, — сказал каратель, — но я не позволяю себя подкупать. Раз я приставлен к палке, то и бросаю ее только по команде.
Охранник Франц, который, очевидно, в ожидании счастливого конца переговоров К. до сих пор вел себя довольно скромно, теперь, оставшись в одних штанах, вышел к двери, опустился на колени и, схватив руку К., прошептал:
— Если ты не можешь добиться пощады для нас обоих, то попытайся освободить хотя бы меня.
Виллем старше, чем я, и во всех отношениях не такой чувствительный, к тому же он несколько лет тому назад уже понюхал палки, а я еще не обесчещен, и я ведь так себя вел только из-за Виллема, потому что он мой учитель и в хорошем, и в плохом. Пока мы тут, там, внизу, перед банком, ждет моя бедная невеста, и мне так ужасно стыдно.
И он вытер свое совершенно мокрое от слез лицо об сюртук К.
— Я больше не жду, — сказал каратель, схватил обеими руками свою палку и набросился на Франца, в то время как Виллем, съежившись в углу на корточках, украдкой наблюдал, не смея повернуть головы. И тут раздался вой, который испускал Франц, вой нечленораздельный и неизменный, исходивший, казалось, не от человека, а от какого-то терзаемого инструмента, он наполнял весь коридор, его должен был слышать весь дом.
— Не ори, — крикнул К., не смог
