С одной стороны, они, собственно, не вправе претендовать на то, чтобы их впускали, следовательно, легальным путем они едва ли могут что-нибудь против этого чиновника предпринять, а кроме того, как уже упоминалось, должны остерегаться настраивать против себя чиновников.
Но, с другой стороны, всякий день, проведенный ими не в суде, для них потерян, поэтому проникнуть туда для них очень важно. В конце концов они сходятся на том, что должны этого старого господина утомить.
И вот, из их группы раз за разом высылается адвокат, который взбегает по лестнице и потом при максимально возможном — разумеется, пассивном — сопротивлении сбрасывается вниз, где его затем и ловит эта группа товарищей.
Так продолжается около часа, после чего старый господин, и без того уже истощенный ночной работой, действительно утомляется и возвращается в свою канцелярию. Те, внизу, поначалу вообще не хотят в это верить и сперва высылают вперед одного, чтобы он удостоверился, действительно ли путь свободен.
И уже только после этого они входят, вероятно, даже не осмеливаясь выражать недовольство.
Потому что адвокатам — а даже самые мелкие из них все-таки способны, по крайней мере отчасти, не замечать этих обстоятельств — и в голову не придет вводить какие-то усовершенствования или желать их осуществления, в то время как почти все обвиняемые, причем, что очень характерно, даже самые ограниченные из них, сразу же, едва только вступят в процесс, начинают обдумывать предложения по усовершенствованию и расходуют на это время и силы, которые можно было бы употребить иначе и значительно лучше.
А единственно правильным было бы смириться с существующими условиями. Если бы даже было возможно улучшить какие-то детали, хотя так считать — это просто бессмысленный предрассудок, — если бы даже в самом лучшем случае кто-то и добился чего-то полезного на будущее, то этим он неизмеримо больше повредил бы сам себе, поскольку привлек бы особое внимание всегда мстительного чиновничества. Все, что угодно, но только не привлекайте внимания!
Ведите себя тихо, как бы это ни казалось вам противоречащим всякому здравому смыслу!
Постарайтесь понять, что этот гигантский судебный организм в каком-то смысле всегда находится в неустойчивом равновесии и что тот, кто на своем месте что-то самостоятельно изменяет, тот сам выбивает опору у себя из-под ног и сам может загреметь, в то время как этот гигантский организм, даже слегка поврежденный в одном месте, с легкостью отыграется на другом — все ведь связано — и останется неизменным, если только не станет, что очень даже вероятно, еще недоступней, еще внимательней, еще суровей и безжалостней.
Так надо оставлять эту работу адвокатам, а не мешать им. В упреках, конечно, проку мало, особенно когда не представляется возможным объяснить все значение поводов к ним, но все же нельзя не заметить, как сильно К. навредил делу своим поведением в отношении директора канцелярий.
Этого влиятельного человека уже почти можно вычеркивать из списка тех, кого можно было бы попытаться употребить на благо К.
Даже сделанные вскользь намеки на этот процесс он явно намеренно пропускал мимо ушей. Чиновники ведь во многом — как дети. Часто невиннейшие вещи — к которым, впрочем, поведение К. отнести, к сожалению, нельзя — могут так их задеть, что они даже с лучшими друзьями перестают разговаривать, отворачиваются от них при встрече и противодействуют им во всем, в чем только могут.
Но, правда, потом они без всякой особой причины могут вдруг удивительным образом рассмеяться какой-нибудь маленькой шутке — на которую осмелились только потому, что все уже казалось безнадежным, — и помириться.
Так что иметь с ними дело одновременно и легко, и трудно, каких-то общих принципов тут, пожалуй, нет. Иногда даже удивляешься, как это одной-единственной обыкновенной жизни может хватить на то, чтобы набраться всего, что здесь требуется для мало-мальски успешной работы.
Бывают, конечно, мрачные часы — у кого их не бывает? — когда думаешь, что вообще ничего не сделал, тогда тебе кажется, что хорошо кончались только те процессы, которым с самого начала был предопределен благополучный исход, и он был бы благополучным и без посторонней помощи, в то время как другие, совершенно такие же процессы были заранее обречены на провал, несмотря на все хлопоты и на все маленькие кажущиеся успехи, по поводу которых было столько радости.
И тогда, конечно, уже все кажется ненадежным, и, отвечая на определенные вопросы, даже не решаешься отрицать, что хорошо, по существу, проходившие процессы именно с твоей помощью зашли не туда. Так считать — конечно, тоже своего рода самонадеянность, но это единственное, что остается.
Таким приступам — а это, естественно, всего лишь приступы и ничего более — адвокаты особенно подвержены тогда, когда какой-нибудь процесс, который они весьма удовлетворительным образом завели уже достаточно далеко, у них вдруг отбирают. Это, наверное, худшее, что может случиться с адвокатом.
Речь, конечно, не о том, что обвиняемый отказывается от ваших услуг, такого, наверное, вообще никогда не бывает; обвиняемый, который уже взял какого-то определенного адвоката, должен оставаться с ним, что бы там ни случилось.
Если уж он когда-то попросил помощи, то как же он сможет теперь продержаться в одиночку? То есть такого не бывает, но бывает другое — бывает, что процесс заходит в такие сферы, куда адвоката уже не допускают.
Тогда и дело, и обвиняемого, и все остальное у адвоката просто забирают, и тут уже не помогают даже самые лучшие связи с чиновниками, поскольку они и сами ничего не знают. Тут процесс вступает в такую стадию, когда уже не разрешается оказывать никакой помощи, когда им уже занимаются недоступные судебные инстанции, когда и обвиняемый уже недоступен для адвоката.
И тогда в один прекрасный день приходишь домой и обнаруживаешь на своем столе все те многочисленные заявления, которые ты с таким усердием и с такими радужными надеждами подавал по этому делу, — их вернули, поскольку переносить их в ту, новую стадию процесса не разрешается, и это просто ничего не стоящие клочки бумаги.
Это, однако, еще не значит, что процесс обязательно должен быть проигран, вовсе нет, по крайней мере, нет никаких решающих оснований для такого предположения, просто о процессе больше ничего не известно — и не будет ничего известно.
Но, к счастью, такие случаи это всего лишь исключения, и, если бы даже процесс К. оказался таким случаем, то пока что он от этой стадии все-таки еще далеко. Тут есть еще богатые возможности для адвокатской работы, и в том, что они будут использованы, К. может не сомневаться.
Заявление, как уже упоминалось, еще не передано, но это и не спешно, куда более важны вводные беседы с ключевыми чиновниками, а таковые уже имели место. Следует откровенно признать, что они проходили с переменным успехом.
Лучше пока что не раскрывать детали, которые только могли бы неблагоприятно повлиять на К., внушив ему слишком большие надежды или слишком большие опасения; достаточно сказать, что одни высказались очень благоприятно и к тому же изъявили полную готовность к сближению, тогда как другие выразились менее благоприятно, однако все же отнюдь не отказали в возможном содействии.
Таким образом, в целом результаты весьма обнадеживающие, но только не следует делать из этого каких-то конкретных выводов, поскольку все предварительные переговоры начинаются примерно так же, но какова цена этим предварительным переговорам, всегда становится видно только при дальнейшем развитии.
Во всяком случае, ничего еще не потеряно, и если бы удалось несмотря ни на что употребить на пользу дела и директора канцелярий — для чего уже предприняты попытки подойти к нему с разных сторон — тогда у нас будет, как говорят хирурги, чистая рана, и можно спокойно ожидать последующего.
В таких и такого рода речах адвокат был неистощим. Они повторялись при каждом посещении. Всегда имелись некие продвижения, но никогда нельзя было сообщить, каков характер этих продвижений.
Постоянно шла работа над первым заявлением, но оно было еще не готово, что при следующем посещении, как правило, оказывалось большим преимуществом, поскольку именно последнее время было крайне неблагоприятно для его подачи, чего никак нельзя было предвидеть заранее.
Если же К., совершенно замороченный этими речами, иногда замечал, что даже с учетом всех затруднений дело все-таки движется очень медленно, он слышал в ответ, что оно движется совсем не медленно, хотя, конечно, продвинулось бы уже намного дальше, если бы К. обратился к адвокату своевременно. Но, к сожалению, он упустил момент, и это упущение отрицательно скажется и в дальнейшем, как уже сказывается в настоящем.
Единственной живительной отдушиной во время этих визитов была Лени, всегда умевшая подгадать время так, чтобы принести адвокату чай в присутствии К. Затем, встав за спиной К. и вроде бы наблюдая, как адвокат с нетерпением жажды низко наклоняется над чашкой, наливает и пьет чай, она позволяла К. тайно овладевать ее рукой. Все происходило в полном молчании. Адвокат пил, К. сжимал руку Лени, а Лени иногда отваживалась нежно погладить К. по волосам.
— Ты еще здесь? — спрашивал адвокат, закончив.
— Я хотела унести посуду, — говорила Лени; происходило еще одно последнее пожатие руки, адвокат обтирал рот и с новыми силами начинал заговаривать К.
Чего хотел добиться этот адвокат — утешить или довести до отчаяния? Этого К. не знал, но вот в чем у него не было никаких сомнений, так это в том, что его защита попала не в те руки.
Может быть, все, что этот адвокат рассказывал, было и правильно, хотя его старания как можно больше выставлять на первый план себя были совершенно прозрачны, и, по всей вероятности, он еще никогда не вел такой большой процесс, каким, по его мнению, был процесс К., но уж очень подозрительны были эти его постоянно подчеркиваемые личные отношения с чиновниками.
Так ли уж верно, что он употребляет их исключительно на пользу К.? Адвокат никогда не забывал оговариваться, что речь идет только о низших чиновниках, находящихся в очень зависимом положении, для карьеры которых определенные повороты этого процесса могли, видимо, иметь какое-то значение.
А не может ли быть, что они используют этого адвоката для того, чтобы добиться таких, естественно, всегда неблагоприятных для обвиняемого поворотов? Возможно, они делают это не в каждом процессе, — конечно, это маловероятно, — и, очевидно, бывают и такие процессы, в которых они позволяют адвокату добиться каких-то успехов, потому что для них важно не повредить и его репутации.
Но если все действительно обстоит именно так, то каким образом они вмешаются в процесс К., являющийся, по заверениям
