Но это я только так, к слову. Так вот, я и подумал, что, может быть, Титорелли окажется вам в чем-то полезен, он знает многих судей, и хотя сам он никакого особого влияния иметь не может, но все же он может вам посоветовать, как подступиться к разным влиятельным людям.
И если даже сами по себе эти советы ничего не решают, то в ваших руках они, по-моему, могут приобрести большое значение. Вы ведь почти что адвокат. Я так всем и говорю: прокурист К. это почти что адвокат. О, у меня нет ни малейшего беспокойства за исход вашего процесса.
Ну так как, пойдете к Титорелли? По моей рекомендации он, безусловно, сделает все, что в его силах. Я в самом деле думаю, что вам стоит зайти к нему. Естественно, не обязательно сегодня — когда-нибудь, при случае.
Хочу еще добавить, что, разумеется, этот совет, который я даю вам, ни в малейшей степени ни к чему вас не обязывает, — действительно, вы же не обязаны идти к Титорелли. Нет, если вы полагаете, что можете обойтись без Титорелли, то, конечно, лучше совсем о нем забыть.
Может быть, у вас уже есть какой-нибудь тщательно разработанный план, а Титорелли может его нарушить. Нет, тогда, естественно, ни в коем случае не ходите туда! И, конечно, тут надо и над собой сделать усилие, чтобы пользоваться советами такого типа. Ну, это как вы захотите. Вот, тут рекомендательная записка, а тут адрес.
Разочарованный, К. взял письмо и сунул его в карман. Даже в самом лучшем случае польза, которую ему могла принести эта рекомендация, была несравненно меньше, чем вред, заключавшийся в том, что фабрикант знал о его процессе, и в том, что художник продолжал распространяться на эту тему. Он с трудом заставил себя сказать фабриканту, который уже направился к двери, несколько слов благодарности.
— Я схожу туда, — сказал он, прощаясь в дверях с фабрикантом, — или, поскольку я сейчас очень занят, напишу ему; может быть, он как-нибудь зайдет ко мне.
— Я же знал, — сказал фабрикант, — что вы найдете наилучшее решение. Правда, мне кажется, что лучше бы вам избегать приглашений таких людей, как этот Титорелли, сюда, в банк, для разговоров с ним о процессе. Да и не всегда бывает желательно оставлять в руках у таких людей свои письма. Но вы, конечно, все это продумали и знаете, что вам следует делать.
К. кивнул и проводил фабриканта до самого выхода из приемной. Несмотря на внешнее спокойствие, он был очень напуган, он испугался самого себя; собственно, о письме к Титорелли он сказал только для того, чтобы как-то показать фабриканту, что оценил по достоинству его рекомендацию и намерен, не откладывая, обдумать возможность встречи с Титорелли, но, ведь если бы он счел помощь Титорелли полезной, он бы, недолго думая, и в самом деле ему написал. А то, что это могло бы иметь опасные последствия, он понял только после замечания фабриканта.
Он что же, в самом деле уже так мало может полагаться на свой собственный рассудок? Если он способен откровенно, письмом пригласить в банк какого-то сомнительного человека, чтобы тут, будучи отделенным лишь дверью от заместителя директора, спрашивать у него совета по его процессу, то не было ли тогда возможно — и даже очень вероятно, что он не замечает и других опасностей — или навлекает их?
Ведь не всегда рядом будет стоять кто-то, кто сможет его предостеречь. И именно теперь, когда он должен был проявлять силу и собранность, проявлялись вот такие прежде чуждые ему сомнения в собственной бдительности!
Так что же, те затруднения при исполнении своих обязанностей, которые он испытывает в банке, теперь начнутся и в процессе? Сейчас, впрочем, он вообще уже не понимал, как могло быть, что он хотел писать этому Титорелли и приглашать его в банк.
К. все еще в недоумении качал головой, когда сбоку к нему подошел секретарь и обратил его внимание на троих господ, сидевших тут, в приемной, на скамье. Они уже давно ждали допуска к К. Теперь, когда секретарь заговорил с К., они встали, и каждый постарался воспользоваться благоприятной возможностью приблизиться к К. раньше других. Поскольку со стороны банка было весьма неучтиво заставлять их терять время здесь в ожидании допуска, то и они не намерены были теперь проявлять уважение.
— Господин прокурист, — начал один из них.
Но К. велел секретарю подать его зимнее пальто и, надевая его с помощью секретаря, сказал, обращаясь ко всем троим:
— Прошу прощения, господа, к сожалению, в данный момент я не имею времени принять вас.
Я очень прошу меня простить, но мне необходимо сделать один неотложный деловой визит, и я должен немедленно уйти. Вы ведь и сами заметили, насколько я уже тут задержался. Не будете ли вы так любезны прийти завтра или когда-либо еще. Или, может быть, мы обсудим все по телефону? Или, может быть, вы мне сейчас коротко скажете, в чем состоит ваше дело, и я вам потом дам обстоятельный письменный ответ. Впрочем, было бы лучше, если бы вы пришли как-нибудь в другой раз.
Эти предложения К. привели господ, ожидание которых теперь оказывалось совершенно напрасным, в такое изумление, что они молча уставились друг на друга.
— Итак, мы договорились? — спросил К., отворачиваясь к секретарю, который теперь принес ему и шляпу.
Сквозь открытую дверь кабинета К. было видно, что снегопад на улице очень усилился. Поэтому К. поднял воротник пальто и застегнул его высоко под подбородком.
Как раз в этот момент из соседнего кабинета вышел заместитель директора, посмотрел, усмехаясь, на то, как К. в зимнем пальто ведет переговоры, и спросил:
— Вы собираетесь уходить, господин прокурист?
— Да, — сказал К., собравшись, — я должен нанести деловой визит.
Но заместитель директора уже повернулся к клиентам.
— А эти господа? — спросил он. — Мне кажется, они уже давно ждут.
— Мы уже договорились, — сказал К.
Но тут сдержанность покинула господ, они окружили К. и заявили, что не ждали бы тут часами, если бы у них не было важных дел, которые должны быть обсуждены теперь же, причем обстоятельнейшим образом и без свидетелей.
Заместитель директора некоторое время слушал их, наблюдая в то же время за К., который держал в руке шляпу и то здесь, то там очищал ее от соринок, и затем сказал:
— Господа, есть один очень простой выход.
Если вы согласитесь удовлетвориться мною, я с большой охотой возьму на себя эти переговоры вместо господина прокуриста. Ваши дела, естественно, должны быть обсуждены безотлагательно. Мы тоже деловые люди, как и вы, и умеем ценить время деловых людей, как оно того стоит. Не угодно ли пройти сюда?
И он открыл дверь в приемную его кабинета.
Как все-таки этот заместитель директора ухитрялся присвоить себе все, что К. сейчас поневоле вынужден был отдавать! Но не отдает ли К. больше, чем это безусловно необходимо?
В то время как он с некими неопределенными и — он должен был себе в этом признаться — очень слабыми надеждами бежит к какому-то неизвестному художнику, здесь его авторитету наносится непоправимый ущерб.
Вероятно, было бы намного лучше, если бы он снова снял это свое зимнее пальто и вернул себе хотя бы двоих из этих господ, которым ведь все равно придется еще ждать в соседней приемной. К., возможно, и попытался бы это сделать, если бы не увидел в этот момент в своем кабинете заместителя директора, который искал там что-то на стеллаже так, словно он был его собственный. Когда К. в возбуждении приблизился к двери, тот воскликнул:
— Ах, так вы еще не ушли!
Он на мгновение повернул к К. лицо — складки крутого лба говорили, казалось, не о возрасте, а о силе — и тут же снова продолжил поиски.
— Я ищу копию одного договора, — сказал он, — которая, как утверждает представитель фирмы, должна быть у вас. Вы не поможете мне ее найти?
К. сделал шаг вперед, но заместитель директора сказал:
— Спасибо, я уже нашел, — и с большим пакетом бумаг, в котором была, конечно, не только копия договора, но и еще многое другое, вновь вернулся в свой кабинет.
Сейчас я ему не противник, сказал себе К., но если мои личные трудности когда-нибудь кончатся, то воистину он будет первым, кто почувствует это на своей шкуре — и сильнее, чем кто-либо.
Немного утешенный этими мыслями, К. сказал секретарю, который давно уже держал для него открытой дверь в коридор, чтобы тот при случае доложил директору, что он ушел с деловым визитом, и, почти счастливый от того, что может какое-то время целиком посвятить своему делу, покинул банк.
Он сразу же поехал к художнику, который жил в предместье, примыкавшем к городу со стороны, прямо противоположной той, в которой находились канцелярии суда. Это была еще более бедная окраина, дома были еще темнее, а улицы были полны грязи, которая от таявшего снега медленно расползалась в слякоть.
В доме, где жил художник, была открыта только одна створка больших ворот, другая стояла закрытой, но там, внизу, в кирпичной кладке была пробита дыра, из которой, как раз когда подошел К., полилась отвратительная желтая дымящаяся жижа; несколько напуганных крыс метнулись от нее в близкий канал.
Внизу у лестницы лежал лицом вниз маленький ребенок, он плакал, но его почти не было слышно из-за перекрывавшего все звуки грохота, доносившегося с другой стороны подворотни из мастерской жестянщика. Дверь мастерской была открыта, трое подручных стояли полукругом вокруг какой-то заготовки и били по ней молотками.
Большой лист белой жести, висевший на стене, отбрасывал сноп бледного света, который пробивался между двумя подручными и освещал лица и рабочие фартуки. К. заметил все это лишь мельком, он хотел как можно быстрее все здесь закончить, расспросить в двух словах этого художника и сразу же возвратиться обратно в банк.
Если он добьется здесь хоть малейшего успеха, это еще сможет хорошо отразиться на его сегодняшней работе в банке. К четвертому этажу ему пришлось снизить скорость, он совсем запыхался, ступени и этажи были непомерно высокие, а художник жил, должно быть, на самом верху, в какой-нибудь мансарде.
К тому же воздух был очень тяжелым, у лестницы не было никакого пролета, узкие
