— Я скоро снова приду, — сказал К.; внезапно решившись, он надел сюртук, забросил пальто на плечо и поспешил к двери, за которой девчонки теперь подняли крик.
К. казалось, что он видит этих кричащих девочек сквозь дверь.
— Но вы должны будете сдержать слово, — сказал художник, не последовавший за ним к двери, — иначе я сам приду к вам в банк с вопросами.
— Да откройте же дверь, — сказал К., дергая за ручку, которую, как он почувствовал по противодействию, держали снаружи девочки.
— Вы что, хотите, чтобы на вас накинулись девчонки? — спросил художник. — Воспользуйтесь лучше этим выходом, — и он указал на дверь за кроватью.
К., выражая свое согласие, бросился назад к кровати. Однако вместо того, чтобы открыть там дверь, художник полез под кровать и из-под нее спросил:
— Еще только одну минутку, — не желаете ли взглянуть на одну картину, которую я мог бы вам продать?
К. не хотел быть невежливым, ведь художник в самом деле принял в нем участие и обещал помогать и дальше, к тому же вследствие забывчивости К. еще совершенно не было речи о вознаграждении за эту помощь, поэтому К. не мог сейчас уклоняться и согласился на демонстрацию картины, хотя дрожал от нетерпения, мечтая выбраться из этого ателье.
Художник вытащил из-под кровати кучу необрамленных картин, которые были настолько покрыты пылью, что, когда художник попытался сдуть ее с верхнего холста, она взлетела удушающим облаком и медленно заклубилась перед глазами К.
— Степной пейзаж, — сказал художник и протянул К. картину.
На картине были изображены два чахлых деревца, стоящих далеко друг от друга в темной траве на многоцветном фоне заходящего солнца.
— Красиво, — сказал К. — Я беру ее.
К. необдуманно высказался столь кратко, поэтому он был рад, когда художник, вместо того чтобы обидеться, поднял с пола вторую картину.
— Эта вещь — парная к той, — сказал художник.
Возможно, вещь задумывалась как парная, но на ней нельзя было заметить ни малейшего отличия от первой картины: те же деревья, та же трава и тот же заход солнца. Но К. все это было не очень важно.
— Красивые пейзажи, — сказал он, — я возьму оба и повешу их у себя в кабинете.
— Похоже, мотив вам понравился, — сказал художник и потянул с пола третью картину, — и очень кстати, что у меня есть здесь еще одна похожая картина.
Но это была вовсе не похожая картина, это был совершенно тот же степной пейзаж. Художник хорошо использовал возможность продать старые картины.
— Я беру и эту тоже, — сказал К. — Сколько стоят эти три картины?
— Об этом мы поговорим после, — сказал художник. — Вы сейчас торопитесь, а мы ведь нашу связь не прерываем. Вообще, меня радует, что они вам понравились, я отдам вам все картины, которые у меня тут внизу.
Здесь исключительно степные пейзажи, я уже много степных пейзажей написал. Некоторые люди отвергают такие картины из-за того, что они слишком мрачные, но другие — и вы принадлежите к таким — любят как раз мрачное.
Но К. сейчас совершенно не воспринимал эти профессиональные наблюдения художника-вымогателя.
— Упакуйте все эти картины! — воскликнул он, прервав разглагольствования художника, — завтра придет мой секретарь и заберет.
— В этом нет необходимости, — сказал художник. — Думаю, я найду вам носильщика, который прямо сейчас пойдет с вами.
И наконец, наклонившись над кроватью, он отпер дверь.
— Наступайте без стеснений на кровать, — сказал художник, — так делают все, кто здесь входит.
К. и без этого приглашения не стал бы церемониться, да и вообще уже наступил одной ногой прямо на середину тюфяка, но, взглянув в этот момент сквозь открытую дверь, убрал ногу с кровати.
— Что это? — спросил он художника.
— Чему вы удивляетесь? — спросил тот, в свою очередь удивляясь. — Это судебные канцелярии. Вы что, не знали, что здесь помещаются судебные канцелярии? Но ведь судебные канцелярии помещаются почти на всех чердаках, почему же их не должно быть именно здесь?
Собственно, и мое ателье тоже относится к судебным канцеляриям, но суд предоставил его в мое распоряжение.
К. испугался даже не того, что и здесь обнаружил судебные канцелярии, он испугался главным образом себя, своей неосведомленности в судебных делах. Он считал одним из главных принципов поведения обвиняемого — всегда быть в состоянии готовности, никогда не позволять застигать себя врасплох, не смотреть, разинув рот, направо, если слева рядом с тобой стоит судья, — и именно этот принцип он раз за разом нарушал.
Перед ним открылся длинный проход, и из него дохнуло таким воздухом, в сравнении с которым воздух ателье освежал. По обеим сторонам прохода были поставлены скамейки — точно так же, как в коридоре той канцелярии, где находилось дело К.
По-видимому, существовали точные инструкции по устройству канцелярий. В данный момент наплыв посетителей здесь был не очень велик. Какой-то мужчина полулежал на скамье, закрыв голову руками, и, казалось, спал, другой стоял в полутьме в конце прохода. К. все-таки перелез через кровать, художник последовал за ним с картинами в руках.
Вскоре они встретили служителя суда — К. теперь уже узнавал всех служителей суда по золотой пуговице, которая выделялась среди прочих пуговиц на их цивильных костюмах, — и художник поручил ему сопровождать К. с картинами. К. не столько шел, сколько шатался из стороны в сторону, прижимая ко рту носовой платок.
Когда они были уже недалеко от выхода, им навстречу высыпали те же девочки, ускользнуть от которых К., таким образом, не удалось. Они, очевидно, увидели, что вторая дверь ателье открыта, и обежали вокруг, чтобы проникнуть туда с этой стороны.
— Я не могу вас проводить дальше! — крикнул художник, смеясь под натиском девочек. — До свидания! И не раздумывайте слишком долго!
К. на него даже не оглянулся. На улице он взял первый попавшийся экипаж. Он хотел отделаться от этого служителя, чья золотая пуговица все время мозолила ему глаза, хотя никто, кроме него, ее, наверное, не замечал.
Служитель, проявляя рвение, полез было на козлы к извозчику, но К. согнал его вниз. Когда К. подъехал к банку, было уже далеко за полдень. Он с удовольствием оставил бы картины в пролетке, но побоялся, как бы не понадобилось при случае предъявить их художнику.
Поэтому он приказал отнести их в свой кабинет и запер в самом нижнем ящике стола, чтобы они не попались на глаза заместителю директора хотя бы в ближайшие дни.
Глава восьмая Коммерсант Блок. Увольнение адвоката
Наконец К. все-таки решился изъять у адвоката полномочия представительства. Хотя сомнения по поводу правильности таких действий у него не исчезли, однако убежденность в их необходимости перевесила.
Это решение отняло у К. много умственной энергии; в тот день, когда он должен был идти к адвокату, он работал особенно медленно, ему пришлось засидеться в кабинете допоздна, и, когда наконец он оказался перед дверью адвоката, было уже больше десяти часов вечера. Перед тем как позвонить, он еще раз подумал, не лучше ли уволить адвоката по телефону или письмом, личная беседа наверняка будет очень неприятной.
Но в конце концов К. решил не отказываться от нее, поскольку при всякой другой форме увольнения адвокат промолчал бы или ответил несколькими формальными словами, и К., если бы ему не удалось, к примеру, выяснить что-нибудь у Лени, никогда бы не узнал, как адвокат принял это увольнение и какие последствия для К. оно могло иметь, по мнению адвоката, пренебрегать которым не следовало.
Если же адвокат будет сидеть напротив К., то даже если из него, ошеломленного этим увольнением, мало что удастся выудить, К. легко поймет все, что нужно, по его лицу и поведению.
А если К. убедится в том, что все-таки неплохо было бы оставить защиту адвокату, то тогда он сможет и отменить его увольнение, — даже и такую возможность нельзя было исключать.
Первый звонок в дверь адвоката оказался, как обычно, бесполезным. Лени могла бы быть и порасторопней, подумал К. Но хорошо было уже то, что никто из посторонних, вопреки обыкновению, не вмешивался; не хватало только, чтобы начал надоедать какой-нибудь господин в шлафроке или кто-нибудь еще.
Нажимая на кнопку звонка вторично, К. оглянулся на другие двери, но в этот раз и они оставались закрыты. Наконец в смотровом окошечке адвокатской двери появились два глаза, но это были не глаза Лени.
Кто-то отпер дверь, однако вначале еще придержал ее, прокричал вглубь квартиры: «Это он!», и только после этого начал открывать ее. К. нажал на дверь, потому что уже слышал, как в дверях квартиры за его спиной быстро поворачивается в замке ключ.
Когда под его нажимом дверь наконец открылась, он буквально ввалился в переднюю и успел еще заметить, как Лени, предупрежденная криком открывателя двери, убегала по коридору, ведущему в глубь квартиры, в одной рубашке. Какое-то мгновение он смотрел ей вслед, а затем повернулся к этому открывателю дверей. Перед ним стоял низкорослый худой мужчина с большой бородой, в руке он держал свечу.
— Вы здесь служите? — спросил К.
— Нет, — ответил мужчина, — я здесь посторонний, просто адвокат — мой представитель, я пришел по юридическому делу.
— Без сюртука? — спросил К. и движением руки указал на неполноту костюма мужчины.
— Ах, простите! — сказал мужчина и осветил себя свечой, словно сам впервые видел, как он выглядит.
— Лени — ваша любовница? — коротко спросил К.
Он стоял, слегка расставив ноги, а руки, в которых была шляпа, сцепил за спиной. Уже то, что он был в плотном пальто, сообщало ему чувство огромного превосходства над этим тощим коротышкой.
— О Боже! — сказал тот и поднял, испуганно защищаясь, одну руку к лицу, — нет-нет, как вы можете так думать?
— Звучит убедительно, — сказал К., усмехаясь, — тем не менее идемте.
Он показал ему взмахом шляпы, чтобы тот шел вперед.
— Как хоть вас зовут? — спросил К. по дороге.
— Блок, коммерсант Блок, — ответил коротышка и повернулся представиться, но К. не позволил ему остановиться.
— Это ваше настоящее имя? — спросил К.
— Разумеется, — ответил тот, — а почему вы усомнились?
— Я подумал, что у вас могут быть причины скрывать ваше имя, — сказал К.
Он чувствовал себя так свободно, как это бывает, только когда где-нибудь вдали от дома разговариваешь с теми, кто ниже тебя; все, что касается тебя самого, оставляешь при себе и лишь равнодушно рассуждаешь о том, что интересует других, поднимаешь их этим над ними
