То есть я должен употребить на этот процесс все, что я имею. Например, я забрал все деньги из моего дела, раньше моя контора занимала почти целый этаж, а сегодня хватает одной маленькой каморки во флигеле, где со мной работает один мальчишка-ученик.
Естественно, такой упадок наступил не только из-за оттока денег, но еще больше из-за оттока моей производительной силы. Когда ты хочешь чего-то добиться по своему процессу, ты уже почти не можешь заниматься ничем другим.
— Так вы, значит, сами тоже работаете в суде? — спросил К. — Я как раз об этом хотел что-нибудь узнать.
— Об этом я могу сообщить совсем немного, — сказал коммерсант. — Хотя поначалу я делал такие попытки, но вскоре вынужден был их оставить. Это очень изматывает и не приносит особых результатов. Даже просто работать там и вести переговоры оказалось совершенно невозможным, по крайней мере для меня. Там ведь просто сидеть и ждать — уже огромное напряжение. Вы же сами знаете, какой в канцеляриях тяжелый воздух.
— А откуда вам известно, что я там был? — спросил К.
— А я как раз был в зале ожидания, когда вы проходили.
— Какое удивительное совпадение! — воскликнул К., совершенно увлеченный и совершенно забывший свою прежнюю насмешливость. — Так вы меня видели! Вы были в зале ожидания, когда я проходил! Да, я там как-то раз проходил.
— Это совпадение не такое уж удивительное, — сказал коммерсант, — я там бываю почти ежедневно.
— Мне теперь, по всей вероятности, тоже придется чаще туда ходить, — сказал К., — но, пожалуй, с таким почетом, как в тот раз, меня уже встречать не будут. Ведь все вставали! Думали, наверное, что я судья.
— Нет, — сказал коммерсант, — мы тогда приветствовали служителя суда. А что вы тоже обвиняемый, мы знали. Такие сведения распространяются очень быстро.
— Значит, вы это уже знали, — сказал К., — но тогда мое поведение, наверное, показалось вам высокомерным. Там ничего такого не говорили?
— Нет, — сказал коммерсант, — напротив. Но это все глупости.
— И какие же именно глупости? — спросил К.
— Да зачем вы об этом спрашиваете? — с досадой сказал коммерсант. — Вы же, кажется, еще не знаете тамошних людей и, возможно, неправильно поймете. Вы не должны забывать, что в подобных обстоятельствах у людей всегда слетает с языка много такого, что идет уже не от рассудка; там слишком устают, и часто уже не могут сосредоточиться, и вместо рассудка полагаются на предрассудки. Я говорю о других, но я и сам нисколько не лучше.
Вот, например, один из таких предрассудков: многие заявляют, что можно по лицу обвиняемого, в особенности по линии губ, предугадать исход его процесса. Так вот, эти люди утверждают, что, судя по вашим губам, вы наверняка — и скоро — будете приговорены.
Я повторяю, это смехотворный предрассудок, и, кстати, в большинстве случаев он полностью противоречит фактам, но, когда живешь в этом обществе, трудно избежать влияния таких мнений. Вы даже не представляете себе, как сильно может воздействовать подобный предрассудок.
Вы ведь там заговорили с одним, да? Но он почти не в состоянии был вам отвечать. Естественно, там хватает причин для того, чтобы прийти в замешательство, но одной из этих причин были ваши губы. Он потом рассказывал, что на ваших губах он, как ему показалось, увидел печать и своего собственного приговора.
— На моих губах? — спросил К., вытащил карманное зеркальце и посмотрелся в него. — Я на моих губах ничего особенного увидеть не могу. А вы?
— Я тоже не могу, — сказал коммерсант, — совершенно ничего не могу.
— Как же суеверны эти люди! — воскликнул К.
— А я что говорю? — сказал коммерсант.
— Так они что же, много общаются, обмениваются мнениями, да? — спросил К. — А я до сих пор совсем в стороне держался.
— Не очень-то они общаются, — сказал коммерсант, — да это было бы и невозможно, ведь их так много. Да и общих интересов у них почти нет. А если в какой-то группе и возникает вера в какой-то общий интерес, то вскоре обнаруживается, что это было заблуждение. Сообща против этого суда никак не выступить.
Каждый случай расследуется особо, этот суд ведь самый дотошный из всех судов. Так что сообща тут ничего не добиться, тут только отдельно взятый обвиняемый иногда может чего-то втайне достичь, и, только когда уже достигнет, об этом узнают и другие, и никто не знает, как это получилось.
Так что тут никакой общности нет, и хотя время от времени они сходятся в залах ожидания, но там мало что обсуждается. А суеверные мнения существуют с давних пор и размножаются буквально сами по себе.
— Я видел этих господ там, в зале ожидания, — сказал К., — и это их ожидание показалось мне таким бессмысленным.
— Ожидание не бессмысленно, — сказал коммерсант, — бессмысленно только самодеятельное вмешательство. Я уже говорил, что у меня теперь, кроме этого, еще пять адвокатов. Можно было бы подумать — я и сам вначале так думал, — что теперь я мог бы полностью передоверить все дело им. Но это было бы совершенно неверно. Я еще меньше могу передоверить им дело, чем если бы у меня был только один адвокат. Вы, наверное, этого не понимаете?
— Нет, — сказал К. и, чтобы попридержать слишком быстро говорившего коммерсанта, успокаивающе накрыл рукой его руку, — я только хотел бы вас попросить говорить чуть помедленнее, это ведь все для меня очень важные вещи, и я не успеваю их как следует усвоить.
— Хорошо, что вы мне об этом напомнили, — сказал коммерсант, — вы ведь еще новичок, еще молодой. Вашему процессу полгодика, верно? Да, я о нем слышал. Такой еще молодой процесс! Я-то эти вещи уже несчетное число раз передумал, они для меня самые самоочевидные вещи на свете.
— Вы, наверное, довольны, что ваш процесс уже так далеко продвинулся, — спросил К., он не хотел прямо в лоб спрашивать, в каком состоянии дело коммерсанта.
И ясного ответа не получил.
— Да, я тяну мой процесс уже пять лет, — сказал коммерсант и опустил голову, — а это не мало.
Он помолчал. К. прислушивался, не идет ли Лени. С одной стороны, он не хотел, чтобы она приходила, потому что у него было еще много вопросов и было нежелательно, чтобы Лени застала его за этим доверительным разговором с коммерсантом, но, с другой стороны, его злило, что она, несмотря на то, что он здесь, так долго остается у адвоката — намного дольше, чем нужно для того, чтобы подать суп.
— Я еще хорошо помню то время, — снова заговорил коммерсант, и К. немедленно обратился в слух, — когда мой процесс был примерно в том же возрасте, как теперь ваш. У меня был тогда только этот адвокат, но я не слишком был им доволен.
Вот сейчас-то я все и узнаю, подумал К. и оживленно закивал головой, словно мог этим подбодрить коммерсанта, чтобы тот сказал все, что нужно.
— Мой процесс, — продолжал коммерсант, — не продвигался, хотя расследования проводились; я на каждое являлся, собирал материалы, представил в суд все мои бухгалтерские книги, в чем, как я узнал позднее, совсем не было необходимости, снова и снова бегал к адвокату, и он подавал разные заявления…
— Разные заявления? — переспросил К.
— Конечно, — сказал коммерсант.
— Это для меня очень важно, — сказал К., — в моем случае он все еще работает над первым заявлением. Он ничего еще не сделал. Теперь я вижу, что он нагло пренебрегает мной.
— Могут быть разные основательные причины, по которым заявление еще не готово, — сказал коммерсант. — Кстати, мои заявления, как потом выяснилось, совершенно ничего не стоили. Я даже, благодаря любезности одного судейского чиновника, сам читал одно из них.
Оно было хотя и ученым, но, по существу, бессодержательным. Во-первых, очень много латыни, которой я не понимаю, потом на целые страницы общие обращения к суду, потом похвалы в адрес каких-то отдельных чиновников, имена которых хотя и не назывались, но посвященный, наверное, должен был их угадать, потом похвалы адвоката самому себе, в которых он буквально по-собачьи ползал перед судом на брюхе, и, наконец, исследования судебных дел всех времен, которые должны были чем-то напоминать мое. Впрочем, эти исследования, насколько я мог понять, были выполнены очень тщательно.
Я вовсе не хочу всем этим дать какую-то оценку работе этого адвоката, к тому же то заявление, которое я читал, было только одним из многих, но как бы там ни было — именно это я хочу сейчас сказать, — я тогда не видел никакого продвижения моего процесса.
— А какое продвижение вы хотели увидеть? — спросил К.
— Вполне разумный вопрос, — сказал, усмехаясь, коммерсант, — в таких делах очень редко можно увидеть какое-то продвижение. Но тогда я этого не знал. Я коммерсант, а тогда был им еще значительно больше, чем сейчас, я хотел ощутимого продвижения, все должно было уже близиться к концу или хотя бы надлежащим образом развиваться.
Вместо этого шли одни только расспросы, по большей части об одном и том же, ответы я уже выучил, как молитву; посыльные из суда приходили по нескольку раз на неделе в мою контору, ко мне на квартиру или еще куда-нибудь, где можно было меня встретить, это, естественно, мешало (сейчас по крайней мере в этом отношении стало немного лучше, телефонные звонки мешают значительно меньше), к тому же и среди моих деловых партнеров и, в особенности, среди моих родственников начали распространяться слухи о моем процессе, то есть неприятности сыпались со всех сторон, и при этом не было ни малейших признаков того, что в ближайшее время состоится хотя бы первое слушание дела.
Тогда я пошел к адвокату и высказал ему мои претензии. Он, правда, долго давал мне разъяснения, но решительно отказался сделать что-то так, как хотел я, заявив, что никто не может повлиять на назначение слушания, и настаивать на этом в заявлении, как я требовал, было бы просто неслыханным делом и погубило бы и меня, и его. Тогда я подумал: то, что не может или не хочет сделать этот адвокат, сможет или захочет сделать другой.
И
