Слева от него у окна сидели напротив друг друга два господина и говорили о ценах на товары. «Это коммивояжеры, – подумал Рабан и стал смотреть на них, ровно дыша. – Купец посылает их в деревню, они повинуются, они едут на поезде и в каждой деревне ходят отлавки к лавке. Иногда они разъезжают между деревнями в коляске. Надолго они нигде не задерживаются, ибо все нужно делать быстро, и они всегда должны говорить только о товарах. С какой же радостью можно отдаваться работе, которая так приятна!»
Младший рывком вынул записную книжку из заднего кармана штанов, полистал ее указательным пальцем, быстро увлажнив его языком, и затем прочел страницу, проводя по ней вниз тылом ногтя. Подняв глаза, он посмотрел на Рабана и, говоря теперь о ценах на пряжу, уже не отворачивал лица от него – так останавливают взгляд на чем-нибудь, чтобы не забыть ничего из того, что хотели сказать. Полузакрытую книжечку он держал в левой руке, заложив ее на прочитанной странице большим пальцем, чтобы легче было заглянуть в нее, если понадобится. Книжка дрожала, ибо этой рукой он ни на что не опирался, а вагон на ходу ударял по рельсам как молоток.
Другой коммивояжер, откинувшись назад, слушал и равномерно кивал головой. Видно было, что он согласен отнюдь не со всем и позднее выскажет свое мнение.
Рабан положил на колени сложенные горстями ладони и, наклонившись вперед, видел между головами вояжеров окно, а в окно огни, пролетавшие мимо, и другие, улетавшие назад вдаль. Речи вояжера он совершенно не понимал, не поймет он и того, что ответит другой. Тут нужна большая подготовка, ибо это люди, которые занимаются товарами с юных лет. А если ты не раз уже держал в руке шпульку с пряжей и не раз уже передавал ее покупателям, то ты знаешь ей цену и можешь говорить об этом, когда деревни бегут нам навстречу и мчатся мимо, когда они в то же время опрокидываются в глубину местности, где им суждено исчезнуть для нас. Однако же эти деревни населены, и, может быть, вояжеры ходят там от лавки к лавке.
Перед углом вагона в другом конце встал рослый мужчина, державший в руке игральные карты, и крикнул:
– Эй, Мария, а зефировые рубашки ты запаковала?
– Как же, – сказала женщина, сидевшая напротив Раба-на. Она задремала и, когда теперь этот вопрос разбудил ее, ответила себе под нос, словно говоря это Рабану.
– Вы едете на рынок в Юнгбунцлау, не так ли? – спросил ее энергичный вояжер.
– Да, в Юнгбунцлау.
– Там сегодня будет большой рынок, не правда ли?
Она была сонная, она опиралась левым локтем на синий узел, и голова ее тяжело лежала на ладони, которая вдавилась в мясо щеки до самой скулы.
– Как она молода, – сказал вояжер.
Рабан вынул из жилетного кармана деньги, полученные им у кассира, и пересчитал их. Он долго держал каждую монету стоймя между большим и указательным пальцами и еще вертел ее кончиком указательного на внутренней стороне большого туда и сюда. Он долго рассматривал изображение императора, потом обратил внимание на лавровый венок и на то, как он был укреплен на затылке ленточными узлами и бантами. Наконец он нашел, что сумма верна, и положил деньги в большой черный кошелек. Но когда ему затем захотелось сказать вояжеру: «Это супружеская пара, вы не думаете?»-поезд остановился. Шум движения прекратился, кондукторы стали выкрикивать название какого-то пункта, и Рабан ничего не сказал.
Поезд ехал так медленно, что можно было представить себе вращение колес, но вдруг он помчался по склону, и внезапно за окнами длинные прутья перил моста стали разбегаться врозь и снова сбегаться – так казалось.
Рабану понравилось теперь, что поезд так спешит, ибо он не хотел бы остаться на последней станции. «Если там темно, если никого там не знаешь, если так далеко до дома. Тогда там, наверно, и днем страшно. А иначе ли на следующей станции, или на прежней, или на более поздней, или в деревне, куда я еду?»
Коммивояжер вдруг заговорил громче. «Еще ведь далеко», – подумал Рабан.
– Сударь, вы же знаете это не хуже моего, эти фабриканты посылают своих людей в самые глухие углы, они добираются до паршивых лавочников, и думаете, они назначают им другие цены, чем нам, оптовикам? Сударь, позвольте сказать вам это, совершенно такие же цены, не далее как вчера я видел собственными глазами. По-моему, это подлость. Нас душат, при нынешних обстоятельствах нам просто вообще невозможно делать дела, нас душат.
Он снова взглянул на Рабана. Он стыдился слез, стоявших в его глазах; он прижал ко рту суставы пальцев левой руки, потому что его губы дрожали. Рабан откинулся назад и левой рукой тихонько подергал свои усы.
Торговка напротив проснулась и, улыбаясь, погладила себе лоб обеими руками. Коммивояжер говорил тише. Женщина еще раз приняла удобную для сна позу, она прикорнула на своем узле и вздохнула. На ее правом бедре натянулась юбка. За ней сидел господин в кепи и читал большую газету. Девушка напротив него, вероятно, его родственница, попросила его-и склонила при этом голову к правому плечу – открыть окно, ибо ей было очень жарко. Он сказал, не подняв глаз, что сейчас это сделает, только сначала дочитает какой-то раздел в газете, и показал ей, какой раздел он имеет в виду.
Торговка не смогла больше уснуть, она выпрямилась и поглядела в окно, потом долго смотрела на керосиновое пламя, желтевшее у потолка вагона. Рабан на минуту закрыл глаза.
Когда он открыл их, торговка как раз надкусывала покрытое коричневым мармеладом пирожное. Узел рядом с ней был развязан.
Коммивояжер молча курил сигару и все время делал вид, что стряхивает с ее кончика пепел. Другой копался острием ножа в механизме карманных часов, это было слышно.
Почти закрытыми глазами Рабан смутно увидел еще, как господин в кепи потянул за оконный ремень. Ворвался прохладный воздух, чья-то соломенная шляпа слетела с крючка. Рабан подумал, что он просыпается и потому его щеки так освежились, или что открывают дверь и тащат его в комнату, или что он как-то ошибается, и быстро уснул, глубоко дыша.
II
Подножка еще немного дрожала, когда Рабан теперь сходил с нее. В его лицо, вышедшее из вагонного воздуха, толкнулся дождь, и он закрыл глаза… На жестяной навес перед зданием станции дождь лил шумно, а на окрестный простор лишь так, что казалось, будто слышишь ровно дующий ветер. Подбежал босоногий мальчишка – Рабан не заметил откуда – и, запыхавшись, попросил позволить ему понести чемодан, потому что идет дождь. Но Рабан сказал: да, идет дождь, поэтому он поедет на омнибусе. В его услугах он не нуждается. В ответ мальчишка сделал такую гримасу, словно считал, что под дождем идти пешком, поручив чемодан носильщику, благородней, чем ехать, тотчас повернулся и убежал. Когда Рабан захотел позвать его, было уже поздно.
Видны были два горевших фонаря, и станционный служащий вышел из двери. Он, не мешкая, прошел под дождем к паровозу, стал там скрестив руки и подождал, пока машинист не наклонился над своим ограждением и не поговорил с ним. Позвали служителя, тотявился и был отослан назад. У многих окон поезда стояли пассажиры, и, поскольку смотреть им приходилось на обыкновенное станционное здание, взгляд их, наверно, был хмур, веки сжимались, как во время езды. Девушка, торопливо пришедшая на перрон с проселка под цветастым зонтиком от солнца, поставила раскрытый зонтик на землю, села и, разжав ноги, чтобы ее юбка скорее высохла, стала поглаживать кончиками пальцев натянувшуюся юбку. Горели только два фонаря, ее лицо нельзя было разглядеть. Служитель, который проходил мимо, выразил свое недовольство тем, что под зонтиком образуются лужи, он округлил перед собой руки, чтобы показать величину этих луж, а затем стал ладонями, то одной, то другой, грести воздух, как рыба, уходящая в глубину, чтобы разъяснить, что и движению этот зонтик мешает.
Поезд тронулся, исчез, как длинная раздвижная дверь, и за тополями по ту сторону рельсов открылась такая громада местности, что дух захватывало. Был ли то темный просвет, или то был лес, был ли это пруд или дом, где люди уже спали, была ли то колокольня или овраг между холмами – никто не осмелился бы туда сунуться, но кто бы смог удержаться?..
И когда Рабан еще раз увидел служащего – тот был уже перед ступенькой своей конторы, – он забежал вперед и задержал его:
– Простите, пожалуйста, далеко ли до деревни, мне нужно туда.
– Нет, четверть часа, но на омнибусе… дождь ведь идет – вы доедете туда за пять минут. Пожалуйста.
– Дождь идет. Неважная весна, – сказал в ответ Рабан. Чиновник положил правую руку на бедро, и сквозь треугольник, возникший между его рукой и туловищем, Рабан увидел девушку на скамейке, уже закрывшую зонтик.
– Если поедешь теперь в дачное место, чтобы остаться там, то пожалеешь. Собственно, я полагал, что меня встретят. Он посмотрел вокруг, чтобы придать этому достоверность.
– Вы опоздаете на омнибус, боюсь я. Он ждет недолго. Не за что благодарить… Пройдите вон там между изгородями.
Улица перед вокзалом не была освещена, только из трех окон первого этажа вокзального здания шел мутный свет, но доставал он недалеко. Рабан шел на цыпочках по грязи и кричал «Кучер!», и «Эй!», и «Омнибус!», и «Я здесь!» множество раз. Но, угодив в почти непрерывные лужи на темной улице, он шагал, опираясь уже на всю ступню, пока вдруг его лба не коснулась мокрая лошадиная морда.
Это был омнибус, он быстро поднялся в
