Замок. Роман, рассказы, притчи. Франц Кафка

«Я не рассказываю историй…»
Франц Кафка родился в Праге 3 июля 1883 года. Его отец Германн Кафка, происходивший из бедной еврейской семьи, благодаря недюжинной энергии выбился из нужды и открыл собственное галантерейное дело. Сыну он дал хорошее образование: Франц окончил гимназию, затем юридический факультет Пражского университета. Однако Франц не обладал напором отца: робкий по натуре, склонный к созерцательности, он не сделал деловой карьеры, оставаясь в течение четырнадцати лет скромным служащим страховой компании.

Кафка родился и жил на перекрестке эпох. XX век принес крушение трехсотлетнему австрийскому владычеству в его родной Богемии. В державные ворота Габсбургов ломилось новое время. Еще далеко от возделанных европейских полей, где–то на юге Африки, трубили военные трубы, еще не отлили на крупповских заводах «Большую Берту», еще казались незыблемыми, вечными монархии, но уже философы и поэты предчувствовали, что наступивший XX век чреват небывалыми социальными потрясениями.

Был ли Кафка провидцем? Не знаю. Во всяком случае, был тонким инструментом, улавливавшим даже еле слышные стоны человека, его боль. Проще всего объяснить странности творчества Кафки этой отзывчивостью, острой наблюдательностью молодого человека, по службе постоянно сталкивавшегося с человеческими драмами. Еще проще — наклеить ярлык «представитель мелкобуржуазной интеллигенции эпохи империалистической войны», как это сделано в Литературной энциклопедии тридцатых годов. Люди, близко знавшие Кафку, например, его ближайший друг писатель Макс Брод, отмечали его застенчивость и совестливость (смешно эти свойства характера определять как «мелкобуржуазные»). Можно говорить о том, что ранимый характер Кафки — результат домашних неурядиц, затяжного конфликта с отцом. Собственно, Кафка не знал счастья семейной жизни ни в родительском доме близ Староместской площади, ни в клетушках снятой им холостяцкой квартиры в Пражском Граде, на Златой улочке, где жили когда–то при императорском дворе алхимики. Не отсутствие ли домашнего тепла ощущается во многих произведениях Кафки?..

При всей своей замкнутости Кафка, однако, не был в стороне от общественных движений времени, интересовался социалистическими идеями. Но перейти от созерцания к активному участию препятствовали, вероятно, не только особенности натуры, но и двойственность его положения. Для чехов Кафка оставался немцем, ибо его родным языком и языком его прозы был немецкий (хотя владел он и чешским). Для немцев он оставался евреем.

Литературоведы называют Кафку экспрессионистом. Конечно, многое в творчестве Кафки — пессимизм, разлад с действительностью, усилившийся в годы первой мировой войны, — роднит его этим направлением в литературе и искусстве, провозгласившим единственной реальностью субъективный мир художника. Однако яркая индивидуальность не может быть уложена в прокрустово ложе эстетических дефиниций. И характеризуя феномен Кафки, мы давно уже не поминаем экспрессионизм, а говорим: «кафкианство».

Трудно определить, что такое кафкианство. Наверное, это когда страшно при виде жестокой несуразности бытия, когда тебя продирает холодком жуть от зрелища человека, безуспешно пытающегося спастись. Герои Кафки мучаются от того, что их не понимают, в чем–то обвиняют — они и сами не знают, в чем именно. Герой романа «Процесс» Йозеф К., преуспевающий банковский служащий, вдруг оказывается под следствием. Поначалу он хорохорится, пытается себя защитить — ведь он и на самом деле не преступил никаких законов и запретов. Но процесс идет, безжалостная судейская машина перемалывает свою жертву. Йозеф К., обессиленный, сдается и гибнет. А вот и материализация насилия — пыточная машина в новелле «В исправительной колонии». Офицер, обслуживающий ее, не нуждается в юридических основаниях, чтобы пустить в ход смертоносное устройство…

Все эти картины хорошо знакомы нам, живущим на исходе столетия. Как же увидел их Кафка? Или бациллы тотального подавления личности уже носились в воздухе накануне первой мировой войны?.. Не знаю, был ли провидцем скромный служащий страховой компании, живший в сердце Европы. Но самую страшную язву наступившего ХХ века — тоталитаризм — он провидел. И провидел самую страшную опасность тоталитарного строя — духовное рабство, которое он несет. Несомненно, прав А. Гулыга, сказавший, что роман Кафки «Замок» можно сравнить с контурной картой: «каждый в меру своих интересов, знаний, способностей, опыта должен заполнить предложенное автором схематическое изображение». Но есть в романе, как мне кажется, нечто объективное, инвариантное при любых толкованиях: ненависть автора ко всем формам подавления человека, сострадание за его униженность и болезненная мечта о его свободе.

Кафка однажды сказал о своих новеллах журналисту Густаву Януху: «Я не рисую людей, не рассказываю историй, это только картины, только картины». Действительность трансформировалась в воображении Кафки в причудливый условный мир, в котором человек, беззащитный перед силами зла, ведет жизнь, полную невзгод и тревог, — и щемящей нотой пронизывает бытие несбыточная мечта о покое и свободе.

Умер Франц Кафка 3 июня 1924 года от туберкулеза. При жизни у него вышло всего несколько небольших книжек — сборников новелл, хотя дарование его было замечено: еще в 1915 году он стал лауреатом премии Фонтане, одной из самых значительных литературных наград Германии. Он попросил Макса Брода сжечь все его рукописи — к счастью, Брод не выполнил завещания, и проза Кафки пришла к читателю, сделав всемирно знаменитым имя ее автора.

Е. Войскунский

Замок
1
Прибытие

К. прибыл поздно вечером. Деревня тонула в глубоком снегу. Замковой горы не было видно. Туман и тьма закрывали ее, и огромный Замок не давал о себе знать ни малейшим проблеском света. Долго стоял К. на деревянном мосту, который вел с проезжей дороги в Деревню, и смотрел в кажущуюся пустоту.

Потом он отправился искать ночлег. На постоялом дворе еще не спали, и, хотя комнат хозяин не сдавал, он так растерялся и смутился приходом позднего гостя, что разрешил К. взять соломенный тюфяк и лечь в общей комнате. К. охотно согласился. Несколько крестьян еще допивали пиво, но К. ни с кем не захотел разговаривать, сам стащил тюфяк с чердака и улегся у печки. Было очень тепло, крестьяне не шумели, и, окинув их еще раз усталым взглядом, К. заснул.

Но вскоре его разбудили. Молодой человек с лицом актера — узкие глаза, густые брови — стоял над ним рядом с хозяином. Крестьяне еще не разошлись, некоторые из них повернули стулья так, чтобы лучше видеть и слышать. Молодой человек очень вежливо попросил прощения за то, что разбудил К., представился — сын кастеляна Замка — и затем сказал: «Эта Деревня принадлежит Замку, и тот, кто здесь живет или ночует, фактически живет и ночует в Замке. А без разрешения графа это никому не дозволяется. У вас такого разрешения нет, по крайней мере, вы его не предъявили».

К. привстал, пригладил волосы, взглянул на этих людей снизу вверх и сказал: «В какую это Деревню я попал? Разве здесь есть Замок?»

«Разумеется, — медленно проговорил молодой человек, а некоторые окружающие поглядели на К. и покачали головами. — Здесь находится Замок графа Вествеста».

«Значит, надо получить разрешение на ночевку?» — переспросил К., словно желая убедиться, что ему эти слова не приснились.

«Разрешение надо получить обязательно, — ответил ему молодой человек и с явной насмешкой над К., разведя руками, спросил хозяина и посетителей: — Разве можно без разрешения?»

«Что же, придется мне достать разрешение», — сказал К., зевнув и откинув одеяло, словно собирался встать.

«У кого же?» — спросил молодой человек.

«У господина графа, — сказал К., — что еще остается делать?»

«Сейчас, в полночь, брать разрешение у господина графа?» — воскликнул молодой человек, отступая на шаг.

«А разве нельзя? — равнодушно спросил К. — Зачем же тогда вы меня разбудили?»

Но тут молодой человек совсем вышел из себя. «Привыкли бродяжничать? — крикнул он. — Я требую уважения к графским служащим. А разбудил я вас, чтобы вам сообщить, что вы должны немедленно покинуть владения графа».

«Ну довольно ломать комедию, — нарочито тихим голосом сказал К.‚ ложась и натягивая на себя одеяло. — Вы слишком много себе позволяете, молодой человек, и завтра мы еще поговорим о вашем поведении. И хозяин, и все эти господа могут все подтвердить, если вообще понадобится подтверждение. А я только могу вам доложить, что я тот землемер, которого граф вызвал к себе. Мои помощники со всеми приборами подъедут завтра. А мне захотелось пройтись по снегу, но, к сожалению, я несколько раз сбивался с дороги и потому попал сюда так поздно. Я знал и сам, без ваших наставлений, что сейчас не время являться в Замок. Оттого я и удовольствовался этим ночлегом, который вы, мягко выражаясь, нарушили так невежливо. На этом мои объяснения кончены. Спокойной ночи, господа!» И К. повернулся к печке. «Землемер?» — услышал он чей–то робкий вопрос за спиной, потом настала тишина. Но молодой человек тут же овладел собой и сказал хозяину голосом достаточно сдержанным, чтобы подчеркнуть уважение к засыпающему К., но все же достаточно громким, чтобы тот услыхал: «Я справлюсь по телефону». Значит, на этом постоялом дворе есть даже телефон? Превосходно устроились. Хотя кое–что и удивляло К.‚ он, в общем, принял все как должное. Выяснилось, что телефон висел прямо над его головой, но спросонья он его не заметил. И если молодой человек станет звонить, то, как он ни старайся, сон К. обязательно будет нарушен, разве что К. не позволит ему звонить. Однако К. решил не мешать ему. Но тогда не было смысла притворяться спящим, и К. снова повернулся на спину. Он увидел, что крестьяне робко сбились в кучку и переговариваются; видно приезд землемера — дело немаловажное, Двери кухни распахнулись, весь дверной проем заняла мощная фигура хозяйки. И хозяин, подойдя к ней на цыпочках, стал что–то объяснять. И тут начался телефонный разговор. Сам кастелян спал, но помощник кастеляна, вернее, один из его помощников, господин Фриц, оказался на месте. Молодой человек, назвавший себя Шварцером, рассказал, что он обнаружил некоего К., человека лет тридцати, весьма плохо одетого, который преспокойно спал на соломенном тюфяке, положив под голову вместо подушки рюкзак, а рядом с собой — суковатую палку. Конечно, это вызвало подозрения, и так как хозяин явно пренебрег своими обязанностями, то он, Шварцер, счел своим долгом вникнуть в его дело как следует, но К. весьма неприязненно отнесся к тому, что его разбудили, допросили и пригрозили выгнать из владений графа, хотя, может быть, рассердился он по праву, так как утверждает, что он землемер, которого вызвал сам граф. Разумеется, необходимо, хотя бы для соблюдения формальностей, проверить это заявление, поэтому Шварцер просит господина Фрица справиться в Центральной канцелярии, действительно ли там ожидают землемера, и немедленно сообщить результат по телефону.

Стало совсем тихо, Фриц наводил справки, а тут ждали ответа. К. лежал неподвижно. Он даже не повернулся