плодах и щедро награждая за них селянина (377). Премудрая чувствует необходимость особенных законов для градских жителей, для определения их прав и выгод (393), для одобрения их промышленности и трудолюбия. Каждая мысль Ее о сем предмете есть важная истина для Законодателей. «Торговля бежит от притеснений и царствует там, где она свободна; но свобода не есть самовластие торгующих в странах вольных: например, в Англии они всего более ограничены законами[20]; но законы сии имеют единственною целию общее благо торговли, и купечество в Англии процветает (317–322)». – Сей же род людей прославляет государство науками (380), имеющими влияние и на благо других состояний.
Цветущие села и грады должны быть безопасны от внешних неприятелей, которые огнем и мечом могут превратить их в гробы богатств и людей: образуется воинское состояние, училище Героев, древний источник гражданских отличий, названных правами Благородства или Дворянства (365). Гражданин, для общего блага жертвующий не только спокойствием жизни, но и самою жизнию, есть предмет государственной благодарности; ее мера есть мера услуг его. Герои, спасители отечества, были везде первыми знаменитыми гражданами, пользовались везде особенными правами (361). Но чем же наградить воина, умирающего на поле славы? Народная признательность изобрела способ быть вечною, награждая отца в сыне: почесть важнейшая мраморных памятников! И так право наследственного Благородства есть священное для самого рассудка, для самой Философии – и полезное для общества: ибо дети знаменитых мужей, рожденные с великими гражданскими преимуществами, воспитываются в долге заслужить их личными своими достоинствами (374). Честь и слава, по словам бессмертного Монтескье, есть семя и плод Дворянства. Хотя первым источником оного были издревле одни воинские добродетели; но как правосудие нужно не менее побед для государственного благоденствия, то оно также может быть отличием сего рода людей (368), сих главных стражей отечества вне и внутри его. Но славные права Дворян, их не менее славные обязанности всегда ли будут только жребием некоторых счастливых поколений? Нет: добродетель с заслугою сообщают Благородство (363), – вещает Екатерина – и таким образом открывает путь славы для всех состояний. Что можно приобрести достоинствами, то можно утратить пороками: Монархиня означает и те, и другие. Если человек, который долгое время был для сограждан примером нравственного совершенства и любви к отечеству, рукою Государя возводится на степень Дворянства, то можно ли стоять на ней изменнику, вероломному, лживому свидетелю? Он свергается в толпу народную, где гражданское правосудие знаменует его стыдом и бесчестием (371).
Глава о государственной Экономии служит наставлением для всех Монархов, утешением для всех граждан, доказывая первым, что о свободе торговой можно сказать то же, что о свободе политической: она состоит не в воле делать все полезное одному человеку, а в воле делать все не вредное обществу.
Они суть только хранители общественного сокровища, и могут употреблять его единственно для блага народного; доказывая последним, что они, уделяя Государю часть своего избытка, утверждают тем собственное благосостояние; что они платят дань не Государю, а самим себе, или друг другу. Если пастыри и земледельцы хотят, чтобы стада и поля их были целы, то нужно воинство для отражения внешних хищников; если купечество желает безопасности для кораблей своих, то надобен флот, готовый наказать дерзостного оскорбителя их Флагов. Внутренняя безопасность, полезные заведения, удобность пути для сообщения людей, соединение рек, наконец, самое великолепие Двора, изображающего величие народа, – одним словом, все предметы государственных расходов имеют в предмете общую пользу (575–579). Но Монархиня желает облегчить сию необходимость для народа и предписывает Законодателю искать новых, удобнейших способов для разделения налогов, сравнивая их с легкими парусами, долженствующими ускорять плавание корабля, а не бременить его (601). Самое же вернейшее средство умножить государственные богатства есть умножить народ и привести в цветущее состояние земледелие, ремесла, торговлю, художества, науки (603–618).
Всякая часть законодательства представляется важною и спасительною под мудрым пером Екатерины. Она первая изобразила все великие должности сберегательной власти или Благочиния. Во многих землях имя Полиции означает единственно наушников Правительства и ужас не только злых людей, но и самых добрых. Монархиня превращает ее в благодетельное судилище нравов и порядка для всей Империи. Полиция, соблюдая тишину, обуздывает вредную роскошь, старается искоренять и даже предупреждать нравственное зло, бесчинство, обманы; печется о безопасности, физическом благосостоянии народа, чистоте воздуха, здравой пище, твердости знаний, украшении городов и сел, о приятной удобности путешественников, – наконец, печется о бедных и больных. Сия деятельная часть Правительства, – сей, так сказать, неусыпный Аргус его, не присваивая себе уголовного и гражданского суда, исправляет людей легкими наказаниями и спасает порок от преступления (527–566).
Предложив в сем «Наказе» самую лучшую основу для политического образования России, Екатерина заключает его священными, премудрыми мыслями, которые, подобно фаросу, в течение времен должны остерегать все Монархии от политического кораблекрушения. Сограждане! Да обновится внимание ваше: Ее глас вечной Судьбы, открывающей нам причину государственных бедствий!
«Империя близка к своему падению, как скоро повреждаются ее начальные основания; как скоро изменяется дух Правления, и вместо равенства законов, которые составляют душу его, люди захотят личного равенства, несогласного с духом законного повиновения; как скоро перестанут чтить Государя, начальников, старцев, родителей. Тогда государственные правила называются жестокостию, уставы – принуждением, уважение – страхом. Прежде имение частных людей составляло народные сокровища; но в то время сокровище народное бывает наследием частных людей, и любовь к отечеству исчезает (502–506). – Что истребило наши две славные Династии, говорит один Китайский Писатель: то, что они, не довольствуясь главным надзиранием, единственно приличным Государю, хотели управлять всем непосредственно и присвоили себе дела, которые должны быть судимы разными государственными Правительствами. Самодержавство разрушается, когда Государи думают, что им надобно изъявлять власть свою не следованием порядку вещей, а переменою оного, и когда они собственные мечты уважают более законов (510–511). – Самое вышнее искусство Монарха состоит в том, чтобы знать, в каких случаях должно ему употребить власть свою: ибо благополучие Самодержавия есть отчасти кроткое и снисходительное правление. Надобно, чтобы Государь только ободрял и чтобы одни законы угрожали (513–515). Несчастливо то государство, в котором никто не дерзает представить своего опасения в рассуждении будущего, не дерзает свободно объявить своего мнения (517). – Все сие не может понравиться ласкателям, которые беспрестанно твердят земным Владыкам, что народы для них существуют. Но Мы думаем, и за славу Себе вменяем сказать, что Мы живем для Нашего народа. Сохрани Боже, чтобы, по совершении сего законодательства, какой-нибудь народ на земле был счастливее Российского! Тогда не исполнилось бы намерение Наших законов – несчастие, до которого Я дожить не желаю!» (520).
Я верю своему сердцу: ваше, конечно, то же чувствует… Сограждане! Сердце мое трепещет от восторга: удивление и благодарность производят его. Я лобызаю Державную руку, которая, под божественным вдохновением души, начертала сии священные строки! Какой Монарх на троне дерзнул – так, дерзнул объявить своему народу, что слава и власть Венценосца должны быть подчинены благу народному; что не подданные существуют для Монархов, но Монархи для подданных? Мы удивляемся Философу, который проповедует Царям их должности; но можно ли сравнять его смелость с великодушием самодержавной Екатерины, Которая, утверждая престол на благодарности подданных, торжественно признает Себя обязанною заслуживать власть Свою? Ядовитая лесть, которая вьется и шипит вокруг Государей, могла ли уязвить такое геройское сердце? Нет! Гнусный гад, пресмыкаясь во прахе, не ужалит орла, под небесами парящего!.. И сие великое движение пылкой души, сии в восторге произнесенные слова: «Сохрани Боже, чтобы какой-нибудь народ был счастливее Российского!» – не суть ли излияние и торжество страстной добродетели, которая, избрав себе предмет в мире, стремится к нему с пламенною ревностию, и самую жизнь в рассуждении его ни за что считает? Так, Екатерина преломила бы скипетр Царский, свергла бы венец с главы Своей, возненавидела бы власть Свою, если бы они не служили Ей средством осчастливить Россиян!
Ее «Наказ» долженствовал быть для Депутатов Ариадниною нитию в лавиринфе государственного законодательства; но он, открывая им путь, означая все важнейшее на сем пути, содержит в своих мудрых правилах и душу главных уставов, политических и гражданских, подобно как зерно заключает в себе вид и плод растения.
Уже Депутаты Российские сообщали друг другу свои мысли о предметах общего Уложения, и жезл Маршала гремел в торжественных их собраниях. Екатерина невидимо внимала каждому слову, и Россия была в ожидании… Но Турецкая война воспылала, и Монархиня обратила Свое внимание на внешнюю безопасность государства.
Сограждане! Принесем жертву искренности и правде; скажем что Великая не нашла, может быть, в умах той зрелости, тех различных сведений, которые нужны для законодательства. Да не оскорбится тем справедливая гордость народа Российского! Давно ли еще сияет для нас просвещение Европы? И мудрость Ликургов была ли когда-нибудь общею? Не всегда ли великое искусство государственного образования считалось небесным вдохновением, известным только некоторьм избранным Душам? Оставляя суеверные предания древности о Нимфах Эгериях, можем согласиться, что Нумы всех веков имели нужду в чрезвычайных откровениях Гения. Сколько мудрости потребно Законодателю? Сколь трудно знать человеческое сердце, предвидеть все возможные действия страстей, обратить к добру их бурное стремление или остановить твердыми оплотами, согласить частную пользу с общею; наконец – после высочайших умозрений, в которых дух человеческий, как древле Моисей на горе Синайской, с невидимым Божеством сообщается, – спуститься в обыкновенную сферу людей и тончайшую Метафизику преобразить в устав гражданский, понятный для всякого!
Но собрание Депутатов было полезно: ибо мысли их открыли Монархине источник разных злоупотреблений в государстве. Прославив благую волю Свою, почтив народ доверенностию, убедив его таким опытом в Ее благотворных намерениях, Она решилась Сама быть Законодательницею России.
Едва умолкли громы войны, в самый первый год счастливого мира Екатерина обнародовала новое «Учреждение для Губерний», которое составляет вторую важную эпоху в Ее правлении и которое, мало-помалу, удивительным образом пременило Россию как в умах, так и во нравах.
Государства, подобно человеку, имеют разные нравственные возрасты: мудрый Законодатель следует взором своим за их изменениями, и от времени до времени обновляет систему свою, прибавляя или иначе располагая части ее. Что в века Петра Великого было достаточно для скорого производства дел, то во дни Екатерины уже не ответствовало новым потребностям Россиянина. Сограждане! Опыт и размышление открывают нам сию любопытную истину: «Что быстрые шаги человека к Философии и к гражданскому совершенству до некоторого отдаления бывают самые беспокойные». Разум, помраченный невежеством, есть тихое, заросшее травою блато, которого сонные воды не знают никакого бурного волнения; но первые лучи Философии, пробуждая мысленную силу, рождают сомнение за сомнением, которые волнуют душу в Океане
