Баторий не только предал Шведского Короля мести Иоанновой, но еще и сам угрожал ему войною за Эстонию: требуя сей области, он велел сказать Королю: «Ты воспользовался моими успехами и присвоил себе Нарву с другими городами Немецкими, собственность Польши»; а Король ответствовал: «Что приобретено кровию наших, то наше. Я был в поле, еще не видя знамен твоих. Вспомни, что вся Европа трепетала некогда имени Готфов, коих мы наследовали и силу и мужество: не боимся меча ни Русского, ни Седмиградского». Сия гордость, если и великодушная, могла иметь гибельные следствия для Швеции слабой, еще волнуемой изуверством ее Венценосца, ревностию его к Латинству и ссорою с братом, Герцогом Карлом. С одной стороны пылкий Баторий, сказав: «возьму, чего требую», готовился идти на Шведов; с другой — Иоанновы Воеводы Князья Михайло Катырев-Ростовский, Тюменский, Хворостинин, Меркурий Щербатой, выступив из Новагорода, шли к Нарве, Яме и за Неву в Финляндию: встретили неприятеля в Вотской пятине, в селе Лялицах и разбили его наголову. Иоанн прислал им золотые медали, отличив истинного виновника сей победы Князя Дмитрия Хворостинина, одного из Псковских Героев, который смял Шведов ударом своей передовой дружины. Второе дело, не менее важное и для нас счастливое, было на берегах Невы. Следуя совету изменника Афанасия Бельского, Генерал де-ла-Гарди неожиданно устремился к Нотебургу, или Орешку, чтобы взять его смелым приступом. Там начальствовали Воеводы Князь Василий Ростовский, Судаков, Хвостов: они бились неустрашимо; резали, топили Шведов в Неве; а Князь Андрей Шуйский спешил с конными дружинами из Новагорода для спасения сей важной крепости. Надменный де-ла-Гарди бежал.
Но Судьба помогла Швеции. Герой Баторий, сильный в битвах, увидел слабость свою на Сейме, где неблагодарные, своевольные паны, отвергнув все его предложения, внушенные ему истинною любовию к их отечеству, сказали решительно: «не хотим войны ни с Крымом, ни с Шведами; не даем ни людей, ни денег!» Ты Король, если верно исполняешь уставы Королевства, примолвил один из них, Яков Немековский: иначе ты Баторий, а я Немековский. Иоанн же, к радостному изумлению Шведов, вдруг остановив все движения наших войск, предложил де-ла-Гардию мир: Князь Лобанов и Дворянин Татищев съехались с ним в Шелонской пятине на реке Плюсе и 26 Маия (1583) заключили перемирие сперва на два месяца, а после на три года, оставив Яму, Иваньгород, Копорье в руках Шведов!.. Сия неожидаемая уступчивость изъясняется следующими обстоятельствами:
Во-первых, мир с Литвою казался не весьма надежным. Послы Баториевы, находясь в Москве для утверждения договора, объявили новые требования: хотели, чтобы Иоанн нигде не писался в титуле Ливонским и признал всю Эстонию законным Стефановым владением. Бояре только отчасти удовлетворили сему требованию, дав им грамоту с обязательством не воевать Эстонии в течение десяти лет. Иоанн присягнул, Баторий также, исполнять честно все условия; но Литовские Воеводы силою занимали места в уездах Торопецком, Луцком, Велижском; не хотели определить ясных границ между обеими державами; обижали, бесчестили наших сановников; затрудняли обещанный размен пленников: взяли за Федора Шереметева 20 тысяч золотых, или около 7000 рублей, и 280 соболей, за Князя Татева 4114, за Князя Хворостинина 3228, за Черемисинова 4457 рублей, но других держали в неволе. Стефан в ласковых сношениях с Царем то находил жалобы его справедливыми, обязываясь немедленно унять дерзость Литовских чиновников, то винил Россиян, оправдывая своих, и принудил Иоанна послать на границу (в Сентябре 1583 года) 2000 Детей Боярских и стрельцов, чтобы защитить ее жителей от дальнейших утеснений Витебского Воеводы Паца, который основал новую крепость на земле Российской. Одним словом, несмотря на всю малодушную терпеливость Иоаннову, неприятельские действия с сей стороны легко могли возобновиться.
Во-вторых, общий бунт внезапно вспыхнул в земле луговых Черемисов, столь опасный и жестокий, что Казанские Воеводы никак не могли усмирить его. Встревоженный Государь (в Октябре 1582 года) послал к ним войско с Князем Елецким; сведав же, что бунт не утихает, велел идти туда из Мурома знатнейшим Полководцам Князьям Ивану Михайловичу Воротынскому и мужественному Дмитрию Хворостинину. Новые вести еще более устрашили Москву: узнали, что Хан Магмет-Гирей, вопреки мирной грамоте, сносится с Черемисскими мятежниками и готов устремиться на Россию; что Ногаи, дотоле верные, им и Сибирским Царем возбуждаемые, грабят в Камских пределах. Надлежало вдруг действовать всеми силами: отрядили войско к Каме; другое под начальством Князей Федора Мстиславского, Курлятева, Шуйских, заняло берега Оки; третие плыло на судах Волгою к Свияжску. Хан не дерзнул вступить в Россию; но бунт Черемисский продолжался до конца Иоанновой жизни с остервенением удивительным: не имея ни сил, ни искусства для стройных битв в поле, сии дикари свирепые, озлобленные, вероятно, жестокостию Царских чиновников, резались с Московскими воинами на пепле жилищ своих, в лесах и в вертепах, летом и зимою; хотели независимости или смерти. Для стеснения мятежников Воевода Князь Туренин основал тогда крепость Козмодемьянск.
Таким образом, купив дорогою ценою перемирие с Литвою, чтобы потоптать Швецию, но, вместо успехов важных, имев стыд безмолвно уступить ей и города Эстонские и самую древнюю собственность России — снова опасаясь и Батория и Хана — наконец видя кровопролитный мятеж в восточных пределах своей Державы, Иоанн, как уверяют, изъявлял наружное спокойствие; по крайней мере не терял бодрости в делах государственных, внутренних и внешних; жил в Москве, уже оставив злосчастную Александровскую Слободу, где, для его воображения, обитала кровавая тень убитого им сына; присутствовал в Думе Боярской; угощал Послов Шаха Персидского, Султанова, Бухарских, Хивинских, находясь в тесном дружестве с преемником Тамасовым, Годабендом, как с неприятелем опасной для нас Оттоманской Империи, — Султану изъявляя учтивость, но ни слова не говоря ему ни о войне, ни о мире: дозволяя только его купцам ездить в Москву и на Азиатские парчи выменивать соболей — с Царями Держав Каспийских также имея единственно дела торговые. Но всего любопытнее были тогда сношения Двора Московского с Лондонским.
Торговля Англичан с 1572 года снова цвела в России: они снова хвалились милостию Царскою, везде находили управу, защиту, вспоможение, к досаде купцев Нидерландских и Немецких, которые своими происками и наветами хотели вредить им в мыслях Иоанновых, не жалея денег в Москве, подкупая Дьяков и Царедворцев. Елисавета также не внимала представлениям Держав Северных о вреде сей торговли для Европы, угрожаемой властолюбием Россиян и, сведав, что Король Датский требует пошлин с Английских мореходцев на пути их к берегам нашей Лапландии, писала о том (в 1581 году) к Иоанну. «Знаю, ответствовал Царь, что вероломный Фридерик Датский, желая лишить Россию сообщения с Европейскими Государствами, вступается ныне в Колу и Печенгу, древнюю собственность моего отечества: уничтожим его замыслы; очисти море и путь к Двине военными кораблями; а я велел ратным своим дружинам занять пристани Северного океана для охранения твоих гостей от насилия Датчан». Но Фридерик, объявив требования несправедливые, замолчал, не думая воевать с Россиею в диких пустынях Лапландских, и боясь оскорбить Англию, уже сильную флотами.
Одобряемый умом государственным, искренний союз сих двух Держав основывался и на личном дружестве Иоанновом к Королеве, питаемом рассказами Английских купцев в Москве о великих свойствах и делах Елисаветы, об ее красоте и любезности, о добром расположении и любви к Царю; писали даже, что он мыслил жениться на сей пятидесятилетней красавице: сказание, коего истина не подтверждается историческими современными свидетельствами; но Иоанн, в шестой или в седьмой раз женатый, в самый первый год сего несчастного брака, уже зная беременность Марии, действительно искал себе знатной невесты в Англии, чтобы еще более укрепить дружественную связь с Елисаветою!.. Предложим обстоятельства дела, столь любопытного, с некоторою подробностию.
Прислав в Москву лейб-медика, Роберта Якоби, Королева (летом в 1581 году) писала к Царю: «Мужа искуснейшего в целении болезней уступаю тебе, моему брату кровному, не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему свое здравие. Посылаю с ним, в угодность твою, аптекарей и цирюльников, волею и неволею, хотя мы сами имеем недостаток в таких людях». Беседуя с Робертом, Иоанн спросил у него, есть ли в Англии невесты, вдовы или девицы, достойные руки Венценосца? «Знаю одну, — сказал медик. — Марию Гастингс, тридцатилетнюю дочь Владетельного Князя Графа Гонтингдонского, племянницу Королевину по матери». Вероятно, что Роберт, угадав намерение Иоанново, благоприятное для выгод Англии, пленил его воображение описанием необыкновенных достоинств невесты: по крайней мере Царь немедленно отправил Дворянина Писемского в Лондон с следующим наставлением: «1) Условиться о тесном государственном союзе между Англиею и Россиею. 2) Быть наедине у Королевы и за тайну открыть ей мысль Государеву в рассуждении женитьбы, если Мария Гастингс имеет качества, нужные для Царской невесты: для чего требовать свидания с нею и живописного образа ее (на доске или бумаге). 3) Заметить, высока ли она, дородна ли, бела ли, и каких лет? 4) Узнать сродство ее с Королевою и сан отца; имеет ли братьев, сестер? Разведать о ней все, что можно. Буде Королева скажет, что у Государя есть супруга, то ответствовать: правда; но она не Царевна, не Княжна Владетельная, не угодна ему и будет оставлена для племянницы Королевиной. 5) Объявить, что Мария должна принять Веру Греческую, равно как и люди ее, которые захотят жить при дворе Московском; что наследником Государства будет Царевич Феодор, а сыновьям Княжны Английской дадутся особенные частные владения, или Уделы, как издревле водилось в России; что сии условия непременны, и что в случае Королевина несогласия тебе велено требовать отпуска». — 11 Августа (1582 года) отплыв из Колмогор, Писемский вышел на берег Англии 16 Сентября, в то время, когда заразительная болезнь, свирепствуя в Лондоне, принудила Елисавету удалиться в Виндзор и жить уединенно. Посла возили из деревни в деревню, угощали, знакомили с Англиею, но не могли унять его жалоб на скуку праздности в течение шести или семи недель. Наконец, 4 Ноября, он с Дьяком своим, Неудачею, и толмачом Бекманом был представлен Королеве в Виндзорском замке, среди многочисленного собрания Вельмож, Перов, сановников Двора и купцев Лондонского Российского Общества. Елисавета встала, слыша имя Иоанново; ступила несколько шагов вперед; взяв дары и письмо Государево, сказала с улыбкою, что не знает русского языка; спрашивала о здравии своего друга; изъявила сожаление о смерти Царевича; была весела, приветлива, и на слова Писемского, что Иоанн любит Королеву более всех иных Европейских Венценосцев, ответствовала: «люблю его не менее и душевно желаю видеть когда-нибудь собственными глазами». Она хотела знать, нравится ли Послу Англия и спокойно ли в России? Писемский хвалил Англию
