Шуйских, которые думали уйти в Литву. Иван Юрьевич Шигона, быв несколько лет в опале, сделался после одним из первых любимцев Василиевых, равно как и Георгий Малый Траханиот, Грек, выехавший с великою Княгинею Софиею: пишут, что он впал в немилость от тайной связи с купцем Греческим Марком, осужденным в Москве за какую-то опасную для Церкви ересь. Зная способности и необыкновенный разум Георгия, Великий Князь возвратил ему свою милость, советовался с ним о важнейших делах и для того приказывал знатным чиновникам возить его нездорового во дворец на тележке. Муж славный в нашей церковной истории, Инок Максим Грек, был также в числе знаменитых, винных или невинных страдальцев сего времени. Судьба его достопамятна: расскажем обстоятельства.
Василий, в самые первые дни своего правления осматривая богатства, оставленные ему родителем, увидел множество Греческих духовных книг, собранных отчасти древними Великими Князьями, отчасти привезенных в Москву Софиею и лежавших в пыли, без всякого употребления. Он хотел иметь человека, который мог бы рассмотреть оные и лучшие перевести на язык Славянский: не нашли в Москве и писали в Константинополь. Патриарх, желая угодить Великому Князю, искал такого Философа в Болгарии, в Македонии, в Фессалонике; но иго Оттоманское задушило все остатки древней учености: тьма и невежество господствовали в областях Султанских. Наконец узнали, что в славной обители Благовещения, на горе Афонской, есть два Инока, Савва и Максим, богословы искусные в языках Греческом и Славянском. Первый в изнеможении старости не мог предприять дальнего путешествия в Россию: второй согласился исполнить волю Патриарха и Великого Князя. В самом деле нельзя было найти человека, способнейшего для замышляемого труда. Рожденный в Греции, но воспитанный в образованной Западной Европе, Максим учился в Париже, во Флоренции; много путешествовал, знал разные языки, имел сведения необыкновенные, приобретенные в лучших университетах и беседах с мужами просвещенными. Василий принял его с отменною милостию. Увидев нашу библиотеку, изумленный Максим сказал в восторге: «Государь! вся Греция не имеет ныне такого богатства, ни Италия, где Латинский фанатизм обратил в пепел многие творения наших богословов, спасенные моими единоземцами от варваров Магометовых». Великий Князь слушал его с живейшим удовольствием и поручил ему библиотеку; а ревностный Грек, описав все, еще неизвестные Славянскому народу книги, по желанию Государеву перевел Толковую Псалтирь с помощию трех Москвитян, Власия, Димитрия и Михайла Медоварцова. Одобренная Митрополитом Варлаамом и всем духовным Собором, сия важная книга, прославив Максима, сделала его любимцем Великого Князя, так что он не мог с ним расстаться и ежедневно беседовал о предметах Веры. Умный Грек не ослепился сею честию: благодаря Василия, убедительно требовал отпуска в тишину своей Афонской обители и говорил: «Там буду славить имя твое, скажу моим единоземцам, что мир еще имеет Царя Христианского, сильного и великого, который, если угодно Всевышнему, может осободить нас от тиранства неверных». Но Василий ответствовал ему новыми знаками благоволения и держал его девять лет в Москве: время, употребленное Максимом на переводы разных книг, на исправление ошибок в старых переводах и на сочинения душеспасительные, из коих знаем более ста. Имея свободный доступ к Великому Князю, он ходатайствовал иногда за Вельмож, лишаемых Государевой милости, и возвращал им оную, к неудовольствию и зависти многих людей, в особенности Духовенства и суетных Иноков Иосифова монастыря, любимых Великим Князем. Смиренный Митрополит Варлаам мало думал о земном; но преемник Варлаамов, гордый Даниил, не замедлил объявить себя врагом чужеземца. Говорили: «Кто сей человек, дерзающий искажать древнюю святыню наших церковных книг и снимать опалу с Бояр?» Одни доказывали, что он еретик; другие представили его Великому Князю злоязычником, неблагодарным, втайне осуждающим дела Государевы. Сие было во время развода Василиева с несчастною Соломониею: уверяют, что сей благочестивый муж действительно не хвалил оного; по крайней мере находим в Максимовых творениях «Слово к оставляющим жен своих без вины законны ». Любя вступаться за гонимых, он тайно принимал их у себя в келье и слушал иногда речи, оскорбительные для Государя и Митрополита. Например: несчастный Боярин Иван Беклемишев, жалуясь ему на вспыльчивость Великого Князя, сказал, что прежде достойные Церковные Пастыри удерживали Государей от страстей и несправедливости, но что Москва уже не имеет Митрополита; что Даниил носит только имя и личину Пастыря, не мысля быть наставником совести, ни покровителем невинных; что Максима никогда не выпустят из России: ибо Великий Князь и Митрополит опасаются его нескромности в чужих землях, где он мог бы огласить их слабости. Наконец умели довести Государя до того, что он велел судить Максима: обвинили его и заточили в один из тверских монастырей как уличенного в ложных толкованиях Св. Писания и догматов церковных: что, по мнению некоторых современников, было клеветою, вымышленною Чудовским Архимандритом Ионою, Коломенским Епископом Вассианом и Митрополитом.
В государственных бумагах сего времени находим, что знатные люди, недовольные Василием, обвиняли его в излишней надежности на самого себя, в неуважении советов, в упрямстве, нетерпении противоречий, несмотря на то, что он решил все дела именем Боярским. «Иоанн, — говорили они, — не употреблял сего выражения в бумагах, но охотно слушал противоречия и любил смелых; а Василий не чтит старых людей и делает все дела запершися сам-третей, у постели». Жаловались также на любовь его к новым обычаям, привезенным в Москву с Софииными Греками, которые, по их словам, замешали Русскую землю. Но все такие, можно сказать, легкие обвинения, если и справедливые, доказывая, что Василий не был чужд обыкновенных слабостей человеческих, опровергают ли сказание Летописцев о природном его добродушии? Снискав общую любовь народа, он, по словам Историка Иовия, не имел воинской стражи во дворце: ибо граждане служили ему верными телохранителями.
Великий Князь, как говорили тогда, судил и рядил землю всякое утро до самого обеда, после коего уже не занимался делами; любил сельскую тишину; живал летом в Острове, Воробьеве или в Москве на Воронцове поле до самой осени; часто ездил по другим городам и на псовую охоту, в Можайск и Волок Ламский; но и там не забывал Государства: трудился с Думными Боярами и Дьяками; иногда принимал Послов иноземных. Барон Герберштеин описывает так охоту Великокняжескую: «Мы увидели Государя в поле; оставили лошадей своих и приближились к нему. Он сидел на гордом коне, в богатом терлике, в высокой, осыпанной драгоценными каменьями шапке, с златыми перьями, которые развевались ветром; на бедре висели кинжал и два ножа; за спиною, ниже пояса, кистень. Подле него ехали с правой стороны Царь Казанский, Алей, вооруженный луком и стрелами, а с левой два Князя молодые, из коих один держал секиру, другой булаву, или шестопер; вокруг более трехсот всадников». Перед вечером сходили с коней; расставляли шатры на лугу. Государь, переменив одежду, садился в своем шатре на кресла, призывал Бояр и весело беседовал с ними о подробностях счастливой или неудачной ловли того дня. Служители подавали закуски, вино и мед. — Самые древние Князья наши, Всеволод I, Мономах и другие любили звериную ловлю; но Василий едва ли не первый завел псовую охоту: ибо Россияне в старину считали псов животными нечистыми и гнушались ими.
Двор его был великолепен. Василий умножил число сановников оного, прибавив к ним Оружничего, Ловчих, Крайчего и Рынд. Крайчий был то же, что ныне обер-шенк; а Рындами именовались Оруженосцы, молодые знатные люди, избираемые по красоте, нежной приятности лица, стройному стану: одетые в белое атласное платье и вооруженные маленькими серебряными топориками, они ходили перед Великим Князем, когда он являлся народу; стояли у трона и казались иноземцам подобием Ангелов Небесных; а в воинских походах хранили доспех Государев. — Смиренный в церкви, где — удаляя от себя многочисленных Царедворцев, он стоял всегда один у стены, близ дверей, опираясь на свой посох, — Василий любил пышность во всех иных торжественных собраниях, особенно в приеме иноземных Послов. Чтобы они видели множество и богатство народа, славу и могущество Великого Князя, для того в день их представления запирались все лавки, останавливались все работы и дела: граждане в лучшем своем платье спешили к Кремлю и густыми толпами окружали стены его. Из окрестных городов призывали Дворян и Детей Боярских. Войско стояло в ружье. Чиновники за чиновниками, одни других знатнее, выходили навстречу к Послам. В приемной палате, наполненной людьми, Царствовало глубокое молчание. Государь сидел на троне; близ него, на стене, висел образ; перед ним, с правой стороны, лежал колпак, с левой посох. Бояре сидели на скамьях в одежде, усеянной жемчугом, в высоких горлатных шапках. Обеды Великокняжеские продолжались иногда до самой ночи. В большой комнате накрывались столы в несколько рядов. Подле Государя занимали место братья его или Митрополит; далее Вельможи и чиновники, между коими угощались иногда и простые воины, отличные заслугами. В средине, на высоком столе, сияло множество золотых сосудов, чаш, кубков и проч. Первым блюдом были всегда жареные лебеди. Разносили кубки с мальвазисю и с другими Греческими винами. Государь в знак милости сам к некоторым посылал кушанье: тогда они вставали и кланялись ему; другие также вставали, из учтивости к ним: за что надлежало их благодарить особенными поклонами. Для сокращения времени гости могли свободно разговаривать друг с другом. Беседы веселые, благочинные без принуждения, нравились Василию. С иноземцами говаривал он за обедом весьма ласково; называл их Монархов великими; желал, чтобы они, утружденные дальним путем, насладились в Москве отдохновением и собрали новые силы для пути обратного; предлагал им вопросы, и проч. «Когда мы, — пишет Франциск да-Колло, Посол Максимилианов — ночью возвращались домой из Кремля, все улицы были освещены так ярко, что ночь казалась днем». — Сверх даров Послам ежедневно отпускалось в изобилии все для них нужное; считалось за обиду, если они что-нибудь покупали. Приставы смотрели им в глаза, ответствуя за малейшее неудовольствие сих почетных гостей.
Василий так же, как и родитель его, назывался только Великим Князем для России, употребляя следующий титул в сношениях с Державами иноземными : «Великий Государь Василий, Божиею милостию Царь и Государь всея Руси и Великий Князь Владимирский, Московский, Новогородский, Псковский, Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовской земли, и Черниговский, и Рязанский, и Волоцкий, и Ржевский, и Бельский, и Ростовский, и Ярославский, и Белозерский, и Удорский, и Обдорский, и Кондинский, и иных». Иоанн на предложение Императора дать ему Королевское достоинство ответствовал, как мы видели, гордо; а Василий на такое же предложение Папы Леона Х не ответствовал ни слова, вопреки басням иностранных Писателей,
