эфирною прохладою

вечер сходит с неба ясного

на луга и поле чистое —

незнакомка спит глубоким сном.

Ночь на облаке спускается

и густыя тьмы покровами

одевают землю тихую;

слышно ручейков журчание,

слышно эхо отдаленное,

и в кусточках соловей поет —

незнакомка спит глубоким сном.

Тщетно витязь дожидается,

чтобы грудь ее высокая

вздохом нежным всколебалася;

чтоб она рукою белою

хотя раз тихонько тронулась

и открыла очи ясные!

Незнакомка спит по-прежнему.

Он садится в голубом шатре и,

взирая па прекрасную,

видит в самой темноте ночной

красоту ее небесную, видит —

в тронутой душе своей

и в своем воображении;

чувствует ее дыхание

и не мыслит успокоиться

в час глубокая полуночи.

Ночь проходит, наступает день;

день проходит, наступает ночь —

незнакомка спит по-прежнему.

Рыцарь наш сидит как вкопанный;

забывает пищу, нужный сон.

Всякий час, минуту каждую

он находит нечто новое

в милых прелестях красавицы;

и — недели целой нет в году!

Здесь, любезные читатели,

должно будет изъясниться нам,

уничтожить возражения

строгих, бледнолицых критиков:

«Как Илья, хотя и Муромец,

хоть и витязь Руси древния,

мог сидеть неделю целую,

не вставая, на одном месте;

мог ни маковые росинки

в рот не брать, дремы не чувствовать?»

Вы слыхали, как монах святой,

наслаждаясь дивным пением

райской пестрой конопляночки,

мог без пищи п без сна пробыть

не неделю, но столетие.

Разве прелести красавицы

не имеют чародействия

райской пестрой конопляночки?

О друзья мои любезные!

если б знали вы, что женщины

могут делать с нами, бедными!..

Ах! спросите стариков седых;

Ах! спросите самого меня…

и, краснея, вам признаюся,

что волшебный вид прелестницы, —

не хочу теперь назвать ее! —

был мне пищею небесною,

олимпийскою амврозией;

что я рад был целый век не спать,

лишь бы видеть мог жестокую!..

Но боюся говорить об ней

и к герою возвращаюся.

«Что за чудо! — рыцарь думает. —

Я слыхал о богатырском сне;

иногда он продолжается

три дня с часом, но не более;

а красавица любезная…»

Тут он видит муху черную

на устах ее малиновых;

забывает рассуждения

и рукою богатырскою

гонит злого насекомого;

машет пальцем указательным

(где сиял большой златой перстень

с талисманом Велеславиным) —

машет, тихо прикасается

к алым розам белолицыя —

и красавица любезная

растворяет очи ясные!

Кто опишет милый взор ее,

кто улыбку пробуждения,

ту любезность несказанную,

с коей, встав, она приветствует

незнакомого ей рыцаря?

«Долго б спать мне непрерывным сном,

юный рыцарь! (говорит она)

если б ты не разбудил меня.

Сои мой был очарованием

злого, хитрого волшебника,

Черномора-ненавистника.

Вижу перстень на руке твоей,

перстень добрыя волшебницы,

Велеславы благодетельной:

он своею тайной силою,

прикоснувшись к моему лицу,

уничтожил заклинание

Черномора-ненавистника».

Витязь сиял с себя пернатый шлем:

чернобархатные волосы

по плечам его рассыпались.

Как заря алеет на небе,

разливаясь в море розовом

пред восходом солйца красного,

так румянец на щеках его

разливался в алом пламени.

Как роса сияет на поле,

серебренная светилом дня,

так сердечная чувствительность

в масле глаз его светилася.

Стоя с видом милой скромности

пред любезной незнакомкою,

тихим и дрожащим голосом

он красавице ответствует:

«Дар волшебницы любезный

мил и дорог моему сердцу;

я ему обязан счастием

видеть ясный свет очей твоих».

Взором нежным, выразительным

он сказал гораздо более.

Тут красавица приметила,

что одежда полотняная

не темница для красот ее;

что любезный рыцарь-юноша

догадаться мог легохонько,

где под нею что таилося…

Так седой туман, волнуяся

над долиною зеленою,

не совсем скрывает холмики,

посреди ее цветущие;

глаз внимательного странника

сквозь волнение туманное

видит их вершинки круглые.

Незнакомка взор потупила — закраснелася,

как маков цвет,

и взялась рукою белою

за доспехи богатырские.

Рыцарь понял, что красавице

без свидетелей желается

нарядиться юным витязем.

Он из ставки вышел бережно,

посмотрел на небо синее,

прислонился к вязу гибкому,

бросил шлем пернатый на землю

и рукою подпер голову.

Что он думал,

мы не скажем вдруг;

но в глазах его задумчивость

точно так изображалася,

как в ручье густое облако;

томный вздох из сердца вылетел.

Конь его, товарищ, верный друг,

видя рыцаря, бежит к нему;

ржет и прыгает вокруг Ильи,

поднимая гриву белую,

извивая хвост изгибистый.

Но герой наш нечувствителен

к ласкам, к радости товарища,

своего коня надежного;

он стоит, молчит и думает.

Долго ль, долго ль думать Муромцу?

Нет, недолго: раскрываются

полы светло-голубой ставки,

и глазам его является

незнакомка в виде рыцаря.

Шлем пернатый развевается

над ее челом возвышенным.

Героиня подпирается

копием с булатным острием;

меч блистает на бедре ее.

В ту минуту солнце красное

воссияло ярче прежнего,

и лучи его с любовию

пролилися на красавицу.

С кроткой, нежною улыбкою

смотрит милая на витязя

и движеньем глаз лазоревых

говорит ему: «Мы можем сесть

на траве благоухающей,

под сенистыми кусточками».

Рыцарь скоро приближается

и садится с героинею

на траве благоухающей,

под сенистыми кусточками.

Две минуты продолжается

их глубокое молчание;

в третью чудо совершается…

К самому себе

Прости, надежда!., и навек!

Исчезло все, что сердцу льстило,

Душе моей казалось мило;

Исчезло! Слабый человек!

Что хочешь делать? обливаться

Рекою горьких, тщетных слез?

Стенать во прахе и терзаться?..

Что пользы? Рока и небес

Не тронешь ты своей тоскою

И будешь жалок лишь себе!

Нет, лучше докажи судьбе,

Что можешь быть велик душою,

Спокоен вопреки всему.

Чего робеть? ты сам с собою!

Прибегни к сердцу своему:

Оно твой друг, твоя отрада,

За все несчастия награда —

Еще ты в свете не один!

Еще ты мира гражданин!..

Смотри, как солнце над тобою

Сияет славой, красотою;

Как ясен, чист небесный свод;

Как мирно, тихо все в природе!

Зефир струит зерцало вод,

И птички в радостной свободе

Поют: «Будь весел, улыбнись!»

Поют тебе согласным хором.

А ты стоишь с унылым взором,

С душою мрачной?.. Ободрись

И вспомни, что бывал ты прежде,

Как мудрым в чувствах подражал,

Сократа сердцем обожал,

С Катоном смерть любил, в надежде

Носить бессмертия венец.

Житейских радостен конец

Да будет для тебя началом

Геройской твердости в душе!

Язвимый лютых бедствий жалом,

Забвенный в темном шалаше

Всем светом, ложными друзьями,

Умей спокойными очами

На мир обманчивый взирать,

Несчастье с счастьем презирать!

Я столько лет мечтой пленялся,

Хотел блаженства, восхищался!..

В минуту все покрылось тьмой,

И я остался лишь с тоской!

Так некий зодчий, созидая

Огромный, велелепный храм

На диво будущим векам,

Гордился духом, помышляя

О славе дела своего;

Но вдруг огромный храм трясется,

Падет… упал… и нет его!..

Что ж бедный зодчий? Он клянется

Не строить впредь, беспечно жить…

А я клянуся… не любить!

1795

Выбор жениха

Лиза в городе жила,

Но невинною была;

Лиза, ангел красотою,

Ангел нравом и душою.

Время ей пришло любить…

Всем любиться в свете должно,

И в семнадцать лет не можно

Сердцу без другого жить.

Что же делать? где искать?

И кому люблю сказать?

Разве в свете появиться,

Всех пленить, одним плениться?

Так и сделала она.

Лизу люди окружили,

Лизе все одно твердили:

«Ты прельщать нас рождена!»

«Будь супругою моей! —

Говорит богатый ей, —

Всякий день тебе готовы

Драгоценные обновы;

Станешь в золоте ходить;

Ожерельями, серьгами,

Разноцветными парчами

Буду милую дарить».

Что ж красавица в ответ?

Что сказала? да иль нет?

Лиза только улыбнулась;

Прочь пошла, не оглянулась.

Гордый барин ей сказал:

«Будь супругою моею;

Будешь знатной госпожею:

Знай, я полный генерал!»

Что ж красавица в ответ?

Что сказала? да иль нет?

Генералу поклонилась,

Только чином не пленилась.

Лиза… далее идет;

Ищет, долго не находит…

«Так она и век проходит!..»

Ошибаетесь — найдет!

Лизе суженый сказал:

«Чином я не генерал

И богатства не имею,

Но любить тебя умею.

Лиза! будь навек моя!» —

Тут прекрасная вздохнула,

На любезного взглянула

И сказала: «Я твоя!»

1795

К бедному поэту

Престань, мой друг, поэт унылый,

Роптать на скудный жребий свой

И знай, что бедность и покой

Еще быть могут сердцу милы.

Фортуна-мачеха тебя,

За что-то очень невзлюби,

Пустой сумою наградила

И в мир с клюкою отпустила;

Но истинно родная мать,

Природа, любит награждать

Несчастных пасынков Фортуны:

Дает им ум, сердечный жар,

Искусство петь, чудесный дар

Вливать огонь в златые струны,

Сердца гармонией пленять.

Ты сей бесценный дар имеешь;

Стихами чистыми умеешь

Любовь и дружбу прославлять;

Как птичка, в белом свете волен,

Не знаешь клетки, ни оков —

Чего же больше? будь доволен;

Вздыхать, роптать есть страсть глупцов.

Взгляни на солнце, свод небесный,

На свежий луг, для глаз прелестный;

Смотри на быструю реку,

Летящую с сребристой пеной

По светло-желтому песку;

Смотри на лес густой, зеленый

И слушай песни соловья:

Поэт! Натура вся твоя.

В ее любезном сердцу лоне

Ты царь на велелепном троне.

Оставь другим носить венец:

Гордися, нежных чувств певец,

Венком, из нежных роз сплетенным,

Тобой от граций полученным!

Тебе никто не хочет льстить:

Что нужды? кто в душе спокоен,

Кто истинной хвалы достоин,

Тому не скучно век прожить

Без шума, без льстецов коварных;

Не можешь ты чинов давать,

Но можешь зернами питать

Семейство птичек благодарных;

Они хвалу тебе споют

Гораздо лучше стиходеев,

Тиранов слуха, лже-Орфеев,

Которых музы в одах лгут

Нескладно-пышными словами.

Мой друг! существенность бедна:

Играй в душе своей мечтами,

Иначе будет жизнь скучна.

Не Крез с мешками, сундуками

Здесь может веселее жить,

Но тот, кто в бедности умеет

Себя богатством веселить;

Кто дар воображать имеет

В кармане тысячу рублей,

Копейки в доме не имея.

Поэт есть хитрый чародей:

Его живая мысль, как фея,

Творит красавиц из цветка;

На сосне розы производит,

В крапиве нежный мирт находит

И строит замки из песка.

Лукуллы в неге утонченной

Напрасно вкус свой притупленный

Хотят чем новым усладить.

Сатрап с Лаисою зевает;

Платок ей бросив, засыпает;

Их жребий: дни считать, не жить;

Душа их в роскоши истлела,

Подобно камню онемела —

Для чувства радостей земных.

Избыток благ и наслажденья

Есть хладный гроб воображенья;

В мечтах, в желаниях своих

Мы только счастливы бываем;

Надежда — золото для нас,

Призрак любезнейший для глаз,

В котором счастье лобызаем,

Не сытому хвалить обед,

За коим нимфы, Ганимед

Гостям амврозию разносят,

И не в объятиях Лизет

Певцы красавиц превозносят;

Все лучше кажется вдали.

Сухими фигами питаясь,

Но в мыслях царски наслаждаясь

Дарами моря и земли,

Зови к себе в стихах игривых

Друзей любезных и счастливых

На сладкий и роскошный пир;

Сбери красоток несравненных,

Веселым чувством оживленных;

Вели им с нежным звуком лир

Петь в громком и приятном хоре,

Летать, подобно Терпсихоре,

При плеске радостных гостей

И милой ласкою своей,

Умильным, сладострастным взором,

Немым, но внятным разговором

Сердца к тому приготовлять,

Чего… в стихах нельзя сказать.

Или, подобно Дон-Кишоту,

Имея к рыцарству охоту,

В шишак и панцирь нарядись,

На борзого коня садись,

Ищи опасных приключений,

Волшебных замков и сражений,

Чтоб добрым принцам помогать

Принцесс от уз освобождать.

Или, Платонов воскрешая

И с ними ум свой изощряя,

Закон республикам давай

И землю в небо превращай.

Или… но как все то исчислить,

Что может стихотворец мыслить

В укромной хижинке своей?

Мудрец, который знал людей,

Сказал, что мир стоит обманом;

Мы все, мой друг, лжецы

Простые люди, мудрецы;

Непроницаемым туманом

Покрыта истина для нас.

Кто может вымышлять приятно,

Стихами, прозой, — в добрый час!

Лишь только б было вероятно.

Что есть поэт? искусный лжец:

Ему и слава и венец!

1796

К неверной

Рассудок говорит: «Все в мире есть мечта!»

Увы! несчастлив тот, кому и сердце скажет:

«Все в мире есть мечта!»

Кому жестокий рок то опытом докажет.

Тогда увянет жизни цвет;

Тогда несносен свет;

Тогда наш взор унылый

На горестной земле не ищет ничего:

Он ищет лишь… могилы!..

Я слышал страшный глас, глас сердца моего,

И с прелестью души, с надеждою простился;

Надежда умерла: и так могу ли жить?

Когда любви твоей я, милая, лишился,

Могу ли что-нибудь, могу ль себя любить

Кто в жизни испытал всю сладость нежной страсти

И нравился тебе… тот жил, и долго жил;

Мне должно умереть: так рок определил.

Ах! если б было в нашей власти

Вовеки пламенно любить,

Вовеки в милом сердце жить,

Никто б не захотел расстаться с здешним светом;

Тогда бы человек был зависти предметом

Для жителей небес. — Упреками тебе

Скучать я не хочу: упреки бесполезны;

Насильно никогда не можем быть любезны.

Любви покорно все, любовь… одной судьбе.

Когда от сердца сердце удалится,

Напрасно звать его: оно не возвратится.

Но странник в горестных местах,

В пустыне мертвой, на песках,

Приятности лугов, долин воображает,

Чрез коп некогда он шел:

«Там пели соловьи, там мирт душистый цвел!»

Сей мыслию себя страдалец лишь терзает,

Но все несчастные о счастьи говорят.

Им участь… вспоминать, счастливцу… наслаждаться:

Я также вспомню рай, питая в сердце ад.

Ах! было время мне мечтать и заблуждаться:

Я прожил тридцать лет; с цветочка на цветок

С зефирами летал. Киприда свой венок

Мне часто подавала;

Как резвый ветерок, рука моя играла

Со флером на груди прелестнейших цирцей;

Армиды Тассовы, Лансы наших дней

Улыбкою любви меня к себе манили

И сердце юноши быть ветреным учили;

Но я влюблялся, не любя.

Когда ж узнал тебя,

Когда, дрожащими руками

Обняв друг друга, все забыв,

Двумя горящими сердцами

Союз священный заключив,

Мы небо на земле вкусили

И вечность в миг один вместпли, —

Тогда, тогда любовь я в первый раз узнал;

Ее восторгом изнуренный,

Лишился мыслей, чувств и смерти