Скачать:TXTPDF
О Богдановиче и его сочинениях

ожидает писателя благоволение добрых сердец.

Говорят о зависти: но ее жалкие усилия нередко еще более способствуют торжеству дарований и всегда, как легкие волны, отражаются твердым подножием, на котором талант возвышается, в честь отечеству, ко славе разума и в память века…

Басня Психеи есть одна из прекраснейших мифологии и заключает в себе остроумную аллегорию, которую стихотворцы затмили наконец своими вымыслами. Древняя басня состояла единственно в сказании, что бог любви сочетался с Психеею (душою), земною красавицею, и что от сего брака родилась богиня наслаждения. Мысль аллегории есть та, что душа наслаждается в любви божественным удовольствием. Апулей, славный остроумец и колдун, по мнению народа римского, сочинил из нее любопытную и даже трогательную сказку, совсем не в духе греческой мифологии, но похожую на волшебные сказки новейших времен. Лафонтен пленился ею, украсил вымысл вымыслами и написал складную повесть, смешав трогательное с забавным и стихи с прозою. Она служила образцом для русской «Душеньки»; но Богданович, не выпуская из глаз Лафонтена, идет своим путем и рвет на лугах цветы, которые укрылись от французского поэта. Скажем без аллегории, что Лафонтеново творение полнее и совершеннее в эстетическом смысле, а «Душенька» во многих местах приятнее и живее и вообще превосходнее тем, что писана стихами: ибо хорошие стихи всегда лучше хорошей прозы; что труднее, то имеет и более цены в искусствах. Надобно также заметить, что некоторые изображения и предметы необходимо требуют стихов для большего удовольствия читателей и что никакая гармоническая, цветная проза не заменит их. Все чудесное, явно несбыточное принадлежит к сему роду (следственно, и басня «Душеньки»). Случаи неестественные должны быть описаны и языком необыкновенным; должны быть украшены всеми хитростями искусства, чтобы занимать нас повестию, в которой нет и тени истины или вероятности. Стихотворство есть приятная игра ума и богатее обыкновенного языка разнообразными оборотами, изменениями тона, особливо в вольных стихах, какими писана «Душенька» и которые, подобно английскому саду, более всякого правильного единства обнаруживают ум и вкус артиста. Лафонтен сам это чувствовал и для того нередко оставляет прозу; но он сделал бы гораздо лучше, если бы совсем оставил ее и написал поэму свою от начала до конца в стихах. Богданович писал ими, и мы все читали его; Лафонтен – прозою, и роман его едва ли известен одному из пяти французов, охотников до чтения. Правда, что есть люди, которые не любят стихов, – так же как другие не любят музыки и прекрасных женщин; но такая антипатия есть чрезвычайность, и мы из учтивости – ничего не скажем о сих людях!

Желая украсить гроб сего любезного поэта собственными его цветами, напомним здесь любителям русского стихотворства лучшие места «Душеньки». Она не есть поэма героическая; мы не можем, следуя правилам Аристотеля, с важностию рассматривать ее басню, нравы, характеры и выражение их; не можем, к счастию, быть в сем случае педантами, которых боятся грации и любимцы их. «Душенька» есть легкая игра воображения, основанная на одних правилах нежного вкуса; а для них нет Аристотеля. В таком сочинении все правильно, что забавно и весело, остроумно выдумано, хорошо сказано. Это, кажется, очень легко – и в самом деле, не трудно, – но только для людей с талантом. Пойдем же, без всякого ученого масштаба, вслед за стихотворцем; и чтобы лучше ценить его дарование, будем сравнивать «Душеньку» с Лафонтеновым творением.

Мы уже говорили о том, что Богданович не рабски подражал образцу своему. Например, в самом начале он весьма забавно описывает доброго царя, отца героини,

Который свету был полезен,

Богам любезен;

Достойно награждал,

Достойно осуждал;

И если находил в подсудных злые души,

Таким ослиные приклеивал он уши;

Завистникам велел, чтоб счастие других

Скучало взорам их

И не могли б они покоем наслаждаться;

Скупым определил у золота сидеть,

На золото глядеть

И золотом прельщаться,

Но им не насыщаться;

Спесивым предписал с людьми не сообщаться,

И их потомкам в казнь давалась та же спесь,

Какая видима осталась и поднесь.

У Лафонтена нет о том ни слова. И как все приятно сказано! Как перемена стихов у места и счастлива! – Любезное имя, которым Богданович назвал свою героиню, представляет ему счастливую игру мыслей, которой Лафонтен мог бы позавидовать:

Звалась она Душа по толку мудрецов;

А после, в повестях старинных знатоков,

У русских Душенькой она именовалась,

И пишут, что тогда

Изыскано не без труда

К ее названию приличнейшее слово,

Которое еще для слуха было ново.

Во славу Душеньке у нас от тех времен

Поставлено оно народом в лексиконе

Между приятнейших имен,

И утвердила то любовь в своем законе.

Это одно гораздо лучше всякого подробного описания Душенькиных прелестей, которого нет ни у Богдановича, ни у Лафонтена: ибо они не хотели говорить слишком обыкновенного. – Жалобы Венеры в русской поэме лучше, нежели во французской сказке, где она также в стихах. Читатели могут судить:

Амур, Амур! Вступись за честь мою и славу;

Яви свой суд, яви управу.

Ты знаешь Душеньку иль мог о ней слыхать:

Простая смертная, ругаяся богами,

Не ставит ни во что твою бессмертну мать;

Уже и нашими слугами

Осмелилась повелевать

И в областях моих над мной торжествовать.

Могу ли я сносить и видеть равнодушно,

Что Душеньке одной везде и все послушно?

За ней гоняяся, от нас отходят прочь

Поклонники, друзья, Амуры и Зефиры.

…………………………………………..

Юпитер сам по ней вздыхает день и ночь,

И слышно, что берет себе ее в супруги:

Гречанку наглую, едва ли царску дочь,

Забыв Юнонины и верность и услуги!

Какой ты будешь бог, и где твой будет трон,

Когда от них другой родится Купидон,

Который у тебя отнимет лук и стрелы

И нагло покорит подвластны нам пределы?

Ты знаешь, как сыны Юпитеровы смелы:

По воле ходят в небеса

И всякие творят на свете чудеса.

И можно ли терпеть, что Душенька собою,

Без помощи твоей, во всех вселяет страсть,

Какую возжигать один имел ты власть?

Она давно уже смеется над тобою

И ставит в торжество себе мою напасть.

За честь свою, за честь Венеры

Яви ты строгости примеры;

Соделай Душеньку постылою навек

И столь худою,

И столь дурною,

Чтоб всякий от нее чуждался человек;

Иль дай ты ей в мужья, кто б всех сыскался хуже;

Чтобы нашла она себе тирана в муже

И мучила себя,

Жестокого любя;

Чтобы ее краса увяла

И я покойна стала.

Лафонтенова Венера, сказав, что из Пафоса бежали к Душеньке все игры и смехи, продолжает:

L’un de ces jours je lui vois pour époux

Le plus beau, le mieux fait de tout l’humain lignage,

Sans le tenir de vos traits ni de vous;

Sans vous en rendre aucun hommage.

Il naîtra de leur mariage

Un autre Cupidon qui d’un de ces regards

Fera plus mille fois que vous avec son dards.

Prenez y gard; il vous y fait songer.

Rendez la malheureuse, et que cette cadette

Malgré les siens épouse un étranger,

Qui ne sache où trouver retraite;

Qui soit laid, et qui la maltraite,

La fasse consumer en regrets superflus,

Tant que ni vous ni moi nous ne la craignions plus[10].

Для чести русского таланта мы не побоялись длинной выписки. Богданович и мыслями и выражениями побеждает опасного совместника. Он гораздо приличнее заставляет сказать Венеру, что сам Юпитер может жениться на Душеньке, а не лучший из смертных красавцев, от которого нельзя было родиться второму Купидону. Стихи: «Ты знаешь, как сыны Юпитеровы смелы» – «И столь худою, и столь дурною» – «И мучила себя, жестокого любя», – живы и прекрасны; Лафонтеновы только изрядны, кроме: «Sans le tenir de vos traits, ni de vous»[11], где одно сказано два раза для наполнения стиха. – Венерино шествие у Лафонтена эскиз, у Богдановича картина. Первый сказал: «l’un (Тритон) lui tient un miroir fait de cristal de roche»[12], а второй:

Несет отломок гор кристальных

На место зеркала пред ней.

Сей вид приятность объявляет

И радость на ее челе.

«О, если б вид сей, – он вещает, —

Остался вечно в хрустале!»

Но тщетно он того желает!

Исчезнет сей призрак, как сон;

Останется один лишь камень – и проч.

Лафонтен говорит: «Thétis lui fait ouïr un concert de Sirènes»[13]. Богданович:

Сирены, сладкие певицы,

Меж тем поют стихи ей в честь,

Которым будешь ты, о сын мой, превзойден.

Поберегись же: надо сделать так,

Чтоб несмотря на все родни ее старанья,

Увел ее уродина, чужак,

Чтоб ведать ей одни скитанья,

Побои, брань и нареканья,

Чтоб тщетно плакала и мучилась она,

Униженная, – нам с тобою не страшна.

Мешают с былью небылицы,

Ее стараясь превознесть.

…………………………….

Сама Фетида их послала

Для малых и больших услуг

И только для себя желала,

Чтоб дома был ее супруг! [14]

Последняя черта забавна. Фетида рада веселить Венеру, но с тем условием, чтобы влюбчивый бог морей не выезжал к ней навстречу трезубцем своим! – Лафонтен:

Tous les vents attentifs retiennent leur haleines;

Le seul Zéphir est libre, et d’un souffle amoureux

Il caresse Venus, se joue à ses cheveux;

Contre ses vêtements par fois il se courrouce.

L’onde pour la toucher à longs flots s’entrepousse

Et d’une égale ardeur chaque flot à son tour

S’en vient baiser les pieds de la mère d’Amour[15].

Французские стихи хороши, но русские еще игривее и живее:

Летят обратно беглецы,

Зефиры, древни наглецы.

Иной власы ее взвевает;

Но вдруг, открыв прелестну грудь,

Перестает на время дуть,

Власы с досадой опускает

И, с ними спутавшись, летит.

Гонясь за нею, волны там

Толкают в ревности друг друга,

Чтоб, вырвавшись скорей из круга,

Смиренно пасть к ее ногам.

Так стихотворцы с талантом подражают. Богданович не думал о словах Лафонтеновых, а видел перед собою шествие Венеры и писал картину с натуры.

Что француз остроумно говорит прозою, то русский не менее остроумно, и еще милее, сказал в стихах. Все любовники оставляют красавицу. Народ приходит в ужас от небывалого чуда, и Венера грозит государству еще новыми бедствиями, если не принесут ей в жертву самой Душеньки…

Но царь и вся родня

Любили Душеньку без меры;

Без ней приятного не проводили дня:

Могли ль предать ее на мщение Венеры?

И все в единый глас,

Богине на отказ,

Ответствовали смело,

Что то несбыточное дело.

Иные подняли на смех ее олтарь;

Другие стали горько плакать;

Другие ж, не дослушав, такать,

Когда лишь слово скажет царь;

Иные Душеньке в утеху говорили,

Что толь особая вина

Для ней похвальна и славна,

Когда, к стыду богинь, ее боготворили;

И что Венеры к ней и ненависть и месть

Ее умножат честь.

Царевне ж те слова хотя и лестны были,

Но были бы милей,

Когда бы их сказал какой любовник ей.

От гордости она скрывала

Печаль свою при всех глазах;

Но втайне часто унывала,

Себя несчастной называла

И часто в горестных слезах

К Амуру так взывала:

«Амур, Амур, веселий бог!

За что ко мне суров и строг?

Давно ли все меня ласкали?

В победах я вела часы;

Могла пленять, любить по воле:

За что ж теперь в несчастной доле?

К чему полезны мне красы?

Беднейшая в полях пастушка

Себе находит пастуха;

А я одна —,

Не быв дурна, не быв лиха!»

Сия жалоба Душеньки отменно любезна своею простотою. Но в доказательство нашего беспристрастия согласимся, что темный ответ оракула лучше выражен во французских стихах. Отчаяние красавицы и

Скачать:TXTPDF

ожидает писателя благоволение добрых сердец. Говорят о зависти: но ее жалкие усилия нередко еще более способствуют торжеству дарований и всегда, как легкие волны, отражаются твердым подножием, на котором талант возвышается,