был счастлив. Однако для страны счастье Ивана означало новые бедствия: он был занят молодой женой и развлечениями.
«Никогда Россия не управлялась хуже, — пишет Карамзин. — Глинские, подобно Шуйским, делали что хотели именем юноши-Государя; наслаждались почестями, богатством и равнодушно видели неверность частных Властителей; требовали от них раболепства, а не справедливости. Кто уклонялся пред Глинскими, тот мог смело давить пятою народ, и быть их слугою значило быть господином в России. Наместники не знали страха — и горе угнетенным, которые мимо Вельмож шли ко трону с жалобами!»
Царь с челобитщиками поступал еще безжалостнее, чем с теми, на кого они шли жаловаться. Неожиданные перемены в Иване произошли как-то вдруг: он стал свидетелем московского пожара и народного мятежа. Москва и прежде горела, но этот пожар 1547 года был настоящим бедствием, город был похож на один громадный костер. Его пламя раздувала неслыханная для Москвы буря. Сгорело все, что могло гореть. Даже истлели царские палаты, казна, сокровища, оружие, иконы, древние хартии, книги, Мощи Святых. Около 1700 человек сгорело заживо.
Этот кошмар тут же использовали противники Глинских: в народе пошел слух, что старая «Княгиня Анна вынимала сердца из мертвых, клала в воду и кропила ею все улицы, ездя по Москве», то есть старуха наколдовала пожар. Обвинение в те времена более чем серьезное. Погорельцы отправились расправляться со всем колдовским родом Глинских. Дядю царя Юрия, который пытался Москву тушить, убили прямо в церкви, имение Глинских разграбили, а царь дрожал в загородном дворце и ожидал, когда его придут убивать.
Но прежде вдруг пришел некий человек по имени Сильвестр, он объявил царю, что огонь сожрал Москву за его прегрешения и легкомыслие. Открыв священное писание, этот странный инок стал зачитывать ему целые страницы, требуя раскаяния. И Иван раскаялся. Он обливался слезами и молил бога о прощении. С этой минуты он захотел полностью измениться и изменить свою страну.
Сильвестр вместе с молодым Алексеем Адашевым образовали тот центр, вокруг которого стали собираться люди, желающие сделать Московское царство сильным и счастливым государством. Но тогда, в час бунта, Иван перешел от слез к делу. Он вышел к разъяренной толпе и приказал стрелять в бунтовщиков. Этого оказалось вполне достаточно: толпа разбежалась.
После пожара Иван объехал город и оценил ущерб. Он велел позаботиться о погоревших: из казны им выдавали хлеб и обеспечивали кровом. Для бояр было большей неожиданностью обнаружить, что прежде равнодушный к управлению государством царь стал вникать во все дела этого государства. Больше власти из своих рук он не выпускал.
Приблизив Сильвестра и Адашева, царь начал отодвигать от государственных дел неугодных бояр и приближать угодных: «В Думу поступили новые Бояре: дядя Царицы, Захарьин, Хабаров (верный друг несчастного Ивана Бельского), Князья Куракин-Булгаков, Данило Пронский и Дмитрий Палецкий, коего дочь, Княжна Иулиания, удостоилась тогда чести быть супругою шестнадцатилетнего брата Государева, Князя Юрия Васильевича. Отняв у ненавистного Михайла Глинского знатный сан конюшего, оставили ему Боярство, поместья и свободу жить, где хочет; но сей Вельможа, устрашенный судьбою брата, вместе с другом своим, Князем Турунтаем-Пронским, бежал в Литву».
Перемен царь ожидал видеть во всем, но начал, как и Иван, с законов. В 1550 году был составлен из древних и новых законов Судебник, который заменил Уложение Ивана Третьего, к тому времени устаревшее. На 1551 год он назначил Священный собор, на котором обсуждались вопросы церковного и государственного управления. По количеству принятых Собором статей (сто) он был поименован Стоглавом.
«Одним из полезнейших действий оного, — обобщает нововведения Карамзин, — было заведение училищ в Москве и в других городах, чтобы Иереи и Диаконы, известные умом и добрыми свойствами, наставляли там детей в грамоте и страхе Божием: учреждение тем нужнейшее, что многие Священники в России едва умели тогда разбирать буквы, вытверживая наизусть службу церковную.
Желая укоренить в сердцах истинную Веру, отцы Собора взяли меры для обуздания суеверия и пустосвятства: запретили тщеславным строить без всякой нужды новые церкви, а бродягам-тунеядцам келии в лесах и в пустынях; запретили также, исполняя волю Государя, Епископам и монастырям покупать отчины без ведома и согласия Царского: ибо государь благоразумно предвидел, что они могли бы сею куплею присвоить себе наконец большую часть недвижимых имений в России, ко вреду общества и собственной их нравственности. Одним словом, сей достопамятный Собор, по важности его предмета, знаменитее всех иных, бывших в Киеве, Владимире и Москве».
Реформы не кончились Судебником и Стоглавом. Иван желал взять у западных стран все, что там имелось хорошего, — усовершенствованное оружие, ремесленников, художников, лекарей, аптекарей, типографщиков, знатоков языков древних и новых. А для упрочения своего государства он начал с «зачистки» всех ее возможных врагов. Пока — внешних.
Первым военным опытом стала для него Казань. Опыт был неудачным. Казань он не завоевал, а войско едва не погубил. В марте 1548 года неожиданно умер казанский хан Сафа-Гирей. На время в Казани образовалось безначалие, и Иван попробовал этим воспользоваться. Но второй казанский поход был столь же неудачен. Из осады ничего не вышло. Во время первого еще похода Иван присмотрел хорошее место для нового русского города, который стал бы подступом к Казани.
В 1552 году таковой был заложен и получил название Свияжска. Город был не просто заложен, а практически полностью и сразу поставлен: стены и церкви для него в разобранном виде привезли на судах по Волге. Чуваши, мордва и черемисы были тут же приписаны к новому городу и принесли присягу новому царю. Так что не удивительно, что, когда Казань в очередной раз взяли в осаду, вблизи находился хороший опорный пункт.
В Свияжске сидел наш претендент на казанский престол Шиг-Алей, и к нему из Казани десятками переходили татарские мурзы и князья. В самом городе разногласие привело к бунту крымцев, те бежали и погибли, сражаясь с русскими. А казанцы вынуждены были заключить перемирие и принять к себе Шиг-Алея, узаконив также передачу половины города под русское управление.
Жители этой русской части автоматически приписывались к Свияжску. Этот раздел не понравился даже Шиг-Алею, но его не спрашивали. Казанскую царицу с младенцем перевезли в Москву. «Весь город шел за нею до реки Казанки, — пишет историк, — где стояла богато украшенная ладия. Сююнбека тихо ехала в колеснице; пестуны несли ее сына. Бледная, слабая, она едва могла сойти на пристань и, входя в ладию, с умилением поклонилась народу, который пал ниц, горько плакал, желал счастия бывшей своей Царице. Князь Оболенский встретил ее на берегу Волги, приветствовал именем Государя и повез на судах в Москву с Утемиш-Гиреем и с семействами знатных Крымцев».
Назначенный царем Шиг-Алей оказался царем непредсказуемым: когда он понял, что часть его подданных держит сношения с ногайцами, то устроил во дворце резню. В ней участвовали как князья самого Алея, так и московские стрельцы. Когда Ивану об этом донесли, он решил полностью покончить с послаблениями Казани. Алея свели с царства и на его место поставили князя Микулинского.
Казань затихла, но ненадолго. Вдруг прошел слух, что русские полки идут резать татар. Горожане тут же заперли ворота и стали ждать осады. Русские же стали собирать войска и ставить их по всем городкам по Волге и Каме. В то же время ждали угрозы со стороны Крыма, так что на юге тоже готовили войско.
Но главную опасность просмотрели: ногайскому хану Едигеру-Махмеду удалось проскользнуть в Казань с 500 воинами. Его тут же нарекли казанским царем. В стане русских это вызвало переполох, теперь Казань можно было только взять не хитростью, а силой. Шиг-Алей советовал подождать до зимы, когда замерзнут болота и реки, но Иван ждать не желал. 16 июня он простился с беременной женой и отправился к войску.
Но в Коломне стало ясно, что с юга идет крымский хан, он вдруг появился под Тулой. Защитники Тулы боялись, что их сил не хватит. Первый приступ они отбили, хотя с ужасом думали о втором: воинов Тула отдала для похода на Казань, на стенах стояли жители. Второго приступа не было: появились полки царя. На этот раз хана удалось отогнать: он рассчитывал, что все силы русских брошены на Казань, и хотел пограбить Москву.
13 июля Иван вошел в Свияжск. Отсюда он велел писать грамотку к казанскому царю, чтобы тот не безумствовал и сдал город. Следом за грамотой на Казань пошли русские войска. Город обложили полностью со всех сторон 23 августа. Взять приступом Казань они не могли, стенобитные орудия давали не много толка, а вылазки татар были постоянными.
Неделю так промучившись, употребили и устрашающее средство: «привязать всех пленников к кольям перед нашими укреплениями, чтобы они умолили Казанцев сдаться. В то же время сановники Государевы подъехали к стенам и говорили Татарам: «Иоанн обещает им жизнь и свободу, а вам прощение и милость, если покоритесь ему». Казанцы, тихо выслушав их слова, пустили множество стрел в своих несчастных пленных сограждан и кричали: «Лучше вам умереть от нашей чистой, нежели от злой Христианской руки!» Сие остервенение удивило Россиян и Государя».
Испробовав устрашение и не получив результата, царь велел делать подкоп и закладывать порох. 5 сентября стены попробовали взорвать, русским даже удалось ворваться в город, но они тут же были отбиты. И хотя во время взрыва погиб и единственный для города источник чистой воды, казанцы не сдались. Они нашли другой источник, с плохой водой, но это для них было лучше, чем русский плен.
Тогда замыслили возвести временную башню выше городских стен, чтобы с нее обстреливать город. Построили. Казанцы не могли теперь применять тяжелых орудий, но беспрерывно продолжали обстреливать стрелков на этой башне. И сколько Иван ни слал грамоток с требованием сдачи, Казань не сдавалась.
«Уже около пяти недель, — описывает взятие города Карамзин, — Россияне стояли под Казанью, убив в вылазках и в городе не менее десяти тысяч неприятелей, кроме жен и детей. Наступающая осень ужасала их более, нежели труды и битвы осады; все хотели скорого конца. Чтобы облегчить приступ и нанести осажденным чувствительнейший вред, Иоанн велел близ Арских ворот подкопать тарасы и землянки, где укрывались жители от нашей стрельбы: 30 сентября они взлетели на воздух.
Сие страшное действие пороха, хотя уже и не новое для Казанцев, произвело оцепенение и тишину в городе на несколько минут; а Россияне, не теряя времени, подкатили туры к воротам Арским, Аталыковым, Тюменским. Думая, что настал час решительный, Казанцы высыпали из города и схватились с теми полками, коим велено было прикрывать туры.
