Скачать:TXTPDF
Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге

товарищей: перешептывались, что царицу отравили. Иван знал, что существуют такие медленные яды, которые убивают не сразу. Вот они отравили и уехали, и указать на них нельзя, потому что не было рядом. Значит — они.

Каким-то образом оба изгнанника узнали, в чем их обвиняют, и оба вызвались приехать и в глаза своим обвинителям сказать, что их совесть чиста. Тут уж другие бояре, которые ненавидели этих «выскочек», стали царя отговаривать: де, у отравителей-то глаз хуже, чем у василиска, одним взглядом могут и царя отравить. Судили их заочно. И заочным судом они были признаны виновными, только вот в чем? В честолюбии, упоении самовластием, претензиях на престол, только не в отравлении. Иван этого слова в приговор не вписал.

Боярским приговором Сильвестра сослали еще дальше — на Соловки, а Адашева бросили в дерптскую тюрьму, где через два месяца он и умер.

В то время как вершилось это «правосудие», бояре приносили новую клятву в верности, только бы не попасть в число изменников, как Адашев и Сильвестр. А митрополит советовал царю подумать о новой жене. Уже 18 августа он выразил желание жениться на польской принцессе. И с этого объявления о грядущей невесте изменилась дворцовая жизнь, точно все вернулось к тем дням, когда юный Иван на взмыленном коне с ватагой таких же юнцов наезжал на встречных прохожих и ради смеха их избивал. К тому куражу и пьяному разгулу, когда требовалось выказать удаль и найти развлечение в непристойных шутках.

«Еще многие Бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях, — пишет Карамзин, — сидели за светлою трапезою, с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали: их осмеивали, унижали: лили им вино на голову. Между новыми любимцами Государевыми отличались Боярин Алексей Басманов, сын его, Кравчий Федор, Князь Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов-Бел ьский, готовые на все для удовлетворения своему честолюбию.

Прежде они под личиною благонравия терялись в толпе обыкновенных Царедворцев, но тогда выступили вперед и, по симпатии зла, вкрались в душу Иоанна, приятные ему какою-то легкостию ума, искусственною веселостию, хвастливым усердием исполнять, предупреждать его волю как Божественную, без всякого соображения с иными правилами, которые обуздывают и благих Царей, и благих слуг Царских, первых в их желаниях, вторых в исполнении оных.

Старые друзья Иоанновы изъявляли любовь к Государю и к добродетели: новые только к Государю, и казались тем любезнее. Они сговорились с двумя или с тремя Монахами, заслужившими доверенность Иоаннову, людьми хитрыми, лукавыми, коим надлежало снисходительным учением ободрять робкую совесть Царя и своим присутствием как бы оправдывать бесчиние шумных пиров его.

Развратники, указывая Царю на печальные лица важных Бояр, шептали: «Вот твои недоброхоты! Вопреки данной ими присяге, они живут Адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства». Такие ядовитые наветы растравляли Иоанново сердце, уже беспокойное в чувстве своих пороков; взор его мутился; из уст вырывались слова грозные. Обвиняя Бояр в злых намерениях, в вероломстве, в упорной привязанности к ненавистной памяти мнимых изменников, он решился быть строгим и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самых Тацитовых летописях!..

Не вдруг, конечно, рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны; но Летописцы не могли проникнуть в ее внутренность; не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями: видели только дела ужасные, и называют тиранство Иоанново чуждою бурею, как бы из недр Ада посланною возмутить, истерзать Россию. Оно началося гонением всех ближних Адашева: их лишали собственности, ссылали в места дальние. Народ жалел о невинных, проклиная ласкателей, новых советников Царских; а Царь злобился и хотел мерами жестокими унять дерзость.

Жена знатная, именем Мария, славилась в Москве Христианскими добродетелями и дружбою Адашева: сказали, что она ненавидит и мыслит чародейством извести Царя: ее казнили вместе с пятью сыновьями; а скоро и многих иных, обвиняемых в том же: знаменитого воинскими подвигами Окольничего, Данила Адашева, брата Алексеева, с двенадцатилетним сыном — трех Сатиных, коих сестра была за Алексием, и родственника его, Ивана Шишкина, с женою и детьми. Князь Дмитрий Оболенский-Овчинин, сын Воеводы, умершего пленником в Литве, погиб за нескромное слово. Оскорбленный надменностию юного любимца Государева Федора Басманова, Князь Дмитрий сказал ему: «Мы служим Царю трудами полезными, а ты гнусными делами содомскими!»

Басманов принес жалобу Иоанну, который в исступлении гнева, за обедом, вонзил несчастному Князю нож в сердце; другие пишут, что он велел задушить его. Боярин, Князь Михайло Репнин также был жертвою великодушной смелости. Видя во дворце непристойное игрище, где Царь, упоенный крепким медом, плясал с своими любимцами в масках, сей Вельможа заплакал от горести. Иоанн хотел надеть на него маску: Репнин вырвал ее, растоптал ногами и сказал: «Государю ли быть скоморохом? По крайней мере я, Боярин и Советник Думы, не могу безумствовать». Царь выгнал его и через несколько дней велел умертвить, стоящего в святом храме, на молитве; кровь сего добродетельного мужа обагрила помост церковный.

Угождая несчастному расположению души Иоанновой, явились толпы доносителей. Подслушивали тихие разговоры в семействах, между друзьями; смотрели на лица, угадывали тайну мыслей, и гнусные клеветники не боялись выдумывать преступлений, ибо доносы нравились Государю и судия не требовал улик верных. Так, без вины, без суда, убили Князя Юрия Кашина, члена Думы, и брата его; Князя Дмитрия Курлятева, друга Адашевых, неволею постригли и скоро умертвили со всем семейством; первостепенного Вельможу, знатного слугу Государева, победителя Казанцев, Князя Михайла Воротынского, с женою, с сыном и с дочерью сослали на Белоозеро. Ужас Крымцев, Воевода, Боярин Иван Шереметев был ввержен в душную темницу, истерзан, окован тяжкими цепями. Царь пришел к нему и хладнокровно спросил: «Где казна твоя? Ты слыл богачом». Государь! — отвечал полумертвый страдалец. — Я руками нищих переслал ее к моему Христу Спасителю. Выпущенный из темницы, он еще несколько лет присутствовал в Думе; наконец укрылся от мира в пустыне Белозерской, но не укрылся от гонения: Иоанн писал к тамошним Монахам, что они излишно честят сего бывшего Вельможу, как бы в досаду Царю. Брат его, Никита Шереметев, также Думный Советник и Воевода, израненный в битвах за отечество, был удавлен. Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, в монастырях стенали жертвы; но… тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим!»

Это действительно было не самое худшее время правления Ивана. Во всяком случае, не самое кровавое.

Бедняга Курбский, до которого известия о нововведениях дошли, бежал в Литву. Иван был взбешен. Но у него был свой роман с Литвой. Он назывался Ливонской войной — она заняла у него большую часть жизни. Как и предсказывал Адашев, она была проигрышной с самого начала.

Уже упоминалось, что в Ливонию Иван отправил тогда еще друга князя Курбского, летом 1560 года (того самого) царь усилил русское войско 60 000 конницы, многочисленными пушками и надежными воеводами, чтобы взять крепость Феллин. В крепости находился бывший магистр Ордена Фирстенберг. Командовал орденскими отрядами ландмаршал Бель. Немцы не смогли выстоять против русской силы, а ландмаршала привезли в Москву. Если Иван надеялся увидеть сломленного человека, он разочаровался. Рыцарь держался независимо и спокойно и в ответ на обвинения царя сказал просто: вы варвары, вы ведете войну как кровопийцы. Учитывая то, что делали русские войска в Ливонии с ее жителями, это было еще мягкое выражение. Дальше Иван слушать не стал: ландмаршалу отрубили голову.

Феллин вскорости был взят и разграблен. За Феллином пали и многие другие городки и крепостные замки. Ливония уже так ослабла, что Орден понял: ему никогда больше не владеть этой землей. Так что магистр уступил Эзельское герцогство датскому королю для его брата Магнуса. Но в 1560 году (том самом) умер король Густав Ваза и к власти в Швеции пришел Эрик. Этот переговоров никаких вести не стал, а просто ввел войска в Эстляндию и объявил жителей подданными Швеции. Магистр как раз вел переговоры с польским королем о помощи.

Это рушило все планы. Теперь уж терять было нечего, и в 1561 году Кетлер передал все права Ордена на Ливонию Сигизмунду-Августу. Орден с этого дня свое существование прекратил. Сам Кетлер остался в Ливонии, но только на правах герцога Курляндского, вассала польского короля.

«Таким образом, — поясняет Карамзин, — земли Орденские разделились на пять частей: Нарва, Дерпт, Аллентакен, некоторые уезды Ервенские, Вирландские и все места соседственные с Россиею были завоеваны Иоанном; Швеция взяла Гаррию, Ревель и половину Вирландии; Магнус владел Эзелем; Готгард Кетлер Курляндиею и Семигалиею; Сигизмунд южною Ливониею. Каждый из сих Владетелей старался приобрести любовь новых подданных: ибо сам Иоанн, ужасный в виде неприятеля, изъявлял милость народу и Дворянству в областях завоеванных.

Но конец Ордена еще не мог быть концом бедствий для стесненной Ливонии, где четыре Северные Державы находились в опасном совместничестве друг с другом и где каждая из них желала распространить свое господство».

Именно эта опасная близость и стала для Москвы настоящим кошмаром. Шведы, которым такая ситуация тоже не нравилась, предупредили Ивана, что польский и датский короли пытаются убедить шведского Эрика вступить с ними в союз, хотя им бы хотелось иметь в союзе Москву, чтобы не дать Польше и Дании распространиться на восток.

Послы Ивана предложение проигнорировали, обидев шведов отзывом об их короле: «Густав славился мудростию, а Эрик еще неизвестен». Но мир заключили, точнее, продлили старый договор. Однако маниакальную идею женитьбы на польской принцессе в условиях войны Ивану пришлось забыть. Вместо этого он взял в жены хорошенькую дочку черкесского князя Темрюка, получившую крестильное имя Мария. Правда, к обидам литовским Иван причислил (о чем не раз поминал) отказ выдать за него Екатерину. И мечтал нанести литовскому войску сокрушительный удар. Литовцам поэтому приходилось держать войска по своей части Ливонии, что ослабляло оборону в самой Литве.

15 февраля 1563 года Иван взял Полоцк. Польский король, которому об этом донесли, сначала не хотел этому даже верить. Спустя месяц разнеслась радостная весть: Мария Темрюковна родила царю сына Василия. Правда, спустя еще месяц ликование сменилось трауром: младенец умер.

А в Ливонии меж тем разыгрывалась интересная партия: Дания и Польша начали войну против Швеции. Швеция пока побеждала. Датский король теперь уже сам стал искать союза с Иваном, но Иван молчал. Зато со шведским Эриком, которого между своими именовал не иначе как хищником, заключил перемирие на семь лет и признал, что захваченные Эриком города принадлежат Швеции.

Впрочем, перемирие Иван дал и Сигизмунду: после взятия Полоцка тот стал более сговорчив. В самой Литве было несладко: князь Вишневецкий со своими казаками и

Скачать:TXTPDF

товарищей: перешептывались, что царицу отравили. Иван знал, что существуют такие медленные яды, которые убивают не сразу. Вот они отравили и уехали, и указать на них нельзя, потому что не было