власти державной рожденного: так, в часы искренности, говорил о Феодоре сам Иоанн, оплакивая смерть любимого, старшего сына. Не наследовав ума царственного, Феодор не имел ни сановитой наружности отца, ни мужественной красоты деда и прадеда: был росту малого, дрябл телом, лицом бледен, всегда улыбался, но без живости; двигался медленно, ходил неровным шагом, от слабости в ногах; одним словом, изъявлял в себе преждевременное изнеможение сил естественных и душевных».
Очевидно, жизнь рядом с Иваном полностью сделала из Федора отрешенного от жизни человека. Набожный и созерцательный, он жил в собственном выдуманном мире. Был ли он слабоумен? Этого никто подтвердить не может, но ум у него был устроен иначе, чем у Ивана. По своей смерти последний оставил правящую Думу из пяти вельмож: князя Мстиславского, боярина Юрьева, князя Шуйского, любимца своего Бельского и Бориса Годунова.
В первый же день эта Дума расправилась со всеми жестокими исполнителями Ивановой власти, кого сослав, кого отправив в тюрьму, но особое внимание было уделено Марии Нагой с малолетним Дмитрием — Дмитрий считался наследником Ивана, а про Нагих говорили, что те замышляют переворот. Марию с ребенком сразу взяли под стражу и вместе со всеми родственниками отправили в город Углич. Для постоянного пригляда за несчастной царицей назначили охрану. Бельский, который считался воспитателем царевича, в Углич за ними не поехал.
Это решило его судьбу. Тут же поползли слухи, что боярин собирается посадить на престол Дмитрия. Начался мятеж. Народ рвался к дворцу и требовал выдать изменника. Тогда народу объявили, что Бельский будет выслан из Москвы, его назначили воеводой в Нижнем Новгороде. В этом решении принял участие и Годунов: если от него ожидали, что Борис станет защищать друга, этого не случилось. Борис показал полную лояльность. В мире, где было принято вступать в ту или иную клику и стоять за своих подельников, Борис стоял только за самого себя.
Этому помогало то, что его сестра была женой Федора и Борис имел непосредственный доступ к царю как ближайший член семьи. Ему было тогда 32 года, то есть с Федором они были почти ровесники. И Федор больше верил Борису, чем кому-то другому. А свою жену царь любил нежной и преданной любовью. Само собой, при нем Борис стал возвышаться.
Карамзин считал, что у Бориса были все черты, достойные царя (пусть он и не был царского рода), но одна дурная особенность: если было выгодно, он не различал доброго и злого. Первое, что он сделал после мятежа, — расправился с возможными поджигателями, сослав их подальше от столицы. В этом видели объективность, но начинали страшиться роста его влияния на царя.
Борис выжидал. Свое влияние он показал только после законного венчания Федора Ивановича на царство. На этом венчании Борис держал скипетр, Юрьев и дядя Ирины Дмитрий Годунов — царский венец на золотом блюде, а сама Ирина сидела в короне под растворенным окном своей палаты. И во все царствование Федора венец (как символ власти) принадлежал царю, но скипетр (как сама власть) — Борису.
Новая Дума быстро убрала по всей стране наиболее одиозных наместников и судей, поставив людей, не замеченных в корыстолюбии и кровопролитиях. В то же время приходилось решать и насущные политические проблемы, доставшиеся от прежнего государя. Борису удалось быстро и безболезненно разобраться с мятежным Казанским царством, при нем было присоединено и Сибирское царство, которое начал завоевывать еще Иван. По всей сибирской земле Борис ставил укрепленные городки с гарнизонами. Туземное население смирилось.
«Около 1586 года Сибирь доставляла в казну 200 000 соболей, 10 000 лисиц черных и 500 000 белок, кроме бобров и горностаев», — пишет Карамзин. Это было отличное вливание в тощую казну. В отношении с другими странами Борис был предусмотрителен и благоразумен, напрасной войны он бы не затеял.
Сложнее были отношения с Баторием: тот хотел дожать русских и расширить плоды завоеваний, но Борис быстро понял, как следует себя держать: на требования послов он отвечал мягко, но твердо. Земли он никому уступать не собирался, на провокации не поддавался. Благополучно управлял за царя он лишь в связке с Юрьевым, но стоило тому умереть от старости, Мстиславский сразу же примкнул к ненавистнику Бориса Шуйскому.
Годунову тайно шепнули, что против него готовят заговор. Было следствие. Мстиславского постригли в монахи, кого-то сослали и отправили в тюрьму, но Шуйского не тронули: у Бориса не было доказательств его вины.
Разумная политика с Польшей тем временем принесла свои плоды. Хотя Баторий угрожал и требовал северных русских городов, сейм принял решение о продлении мира. Этим в Москве были и удивлены, и обрадованы.
Точно так же — мягко и осторожно — Годунов вел политику и со шведами. Он просто предложил выкупить у шведов те города, которые они брали по Плюсскому миру. Сначала в Швеции само предложение встретило ярость, стали раздаваться призывы к войне, но все завершилось переговорами о новом мире.
Сложнее было с южными наследниками Орды, но и тут Борис проявил верх изобретательности: терпеливо ссорил этих опасных соседей и сам же выступал инициатором их замирения. В конце концов хан Ислам сделал для себя выбор: гораздо разумнее грабить земли Батория, а доброго Федора (рукой которого водил Борис) оставить в покое.
Удержал Борис и турецкую войну, свалив всю вину за стычки с турками на вольных казаков, причем литовских. Своего атамана Кишкина, злодействовавшего под Азовом, тут же отозвал в Москву. Еще одним удачным (хотя опасным из-за претензий турок) приобретением была Грузия: в 1586 году грузинский царь Александр перешел в подданство Москвы.
Обещал Борис и помощь персидскому царю против турок, за что последний передал всю Ширванскую землю. В то же время по мере разрастания Москвы на юге Борис ставил там крепости и городки. Если он обещал новым подданным мир и безопасность, то собирался эти обещания выполнить.
Но чем больше политика разумного равновесия приносила плоды, тем больше ненавидели Годунова Шуйские. Они сделали попытку отделить Федора от Бориса. Дело в том, что у Федора не было от Ирины детей, и поскольку прецедент развода уже существовал, то бояре умоляли царя взять себе другую жену. Так они бы отстранили Годунова. Но Годунов среагировал моментально: он мягко объяснил, что у Ирины еще могут быть дети, особо ссылаясь на огромную любовь Федора к жене. А претендентку, которую бояре предлагали вместо Ирины, княжну Мстиславскую, постриг в монашки.
Борис знал, кто стоит за заговором. Очень вовремя тут появился некий слуга Шуйских, который донес, что его господа готовят измену. Всех заподозренных, и не только семейство Шуйских, судили, признали виновными (не имея ничего, кроме слухов) и отправили кого в ссылку, кого в тюрьму. Только Ивану Скопину-Шуйскому, как не замеченному в заговоре, разрешили остаться в Москве. Шестерым московским купцам-заговорщикам всенародно отрубили головы. Двоих Шуйских (один был героем обороны Пскова) тихо удавили в тюрьме.
Впрочем, опасаться нужно было не только разговоров. Годунов представлял, что угрозой будет любой неожиданный наследник. Поэтому он выманил из Европы несчастную жену Магнуса, к тому времени уже почившего, Марию с маленькой дочкой Евдокией. Мария надеялась на жениха, но получила монашество, а ее дочь, как говорили, умерла не по своей воле. Так в те времена решались династические споры.
Между тем царь Федор стал претендовать на польский престол. В 1586 году умер Баторий, и трон был свободен. Литовская партия, которая и прежде желала посадить на него Федора, теперь желала использовать удачный шанс. Желал соединить все русские, литовские и польские земли в единой державе и Борис. Так что неизвестно, по своей ли воле Федор захотел стать польским королем (а он мог, учитывая посылку литовских послов и настойчивые уговоры) или за него так решил Борис, но Федор свои претензии на престол заявил. Только условия, которые он ставил польским панам, были для панов неприемлемы.
Так что, хотя Годунов ездил на переговоры и расписывал достоинства Федора, ничего из переговоров не получилось. Ни мягкость, ни терпение, ни красноречие Борису не помогли. Польские шляхтичи выбрали на этот престол двух претендентов — шведского короля и Максимилиана.
Литовские паны в ответ бросились умолять Федора принять королевский венец по латинскому обряду (в этом была главная загвоздка: Федор от православия отступать отказался), обещая, что при согласии они пойдут всей Литвой на Краков и утвердят его на престоле силой. Федор оказался в крайне неловком положении: силой он не хотел, но изменить православию боялся еще больше.
Пока он решал, как лучше поступить (и тут Годунов тоже был бессилен), паны, даже литовские, решение приняли. Королем избрали Сигизмунда. Федор обиделся, не столько за себя, сколько за Максимилиана. Как и отец, он был сторонником австрийского двора. И даже хотел помочь Максимилиану утвердиться силой, посылал для переговоров гонцов, тратил на это деньги, но все впустую. Максимилиан престола не желал. Годунову удалось раскрыть глаза царю на этот предмет: император Рудольф купил свободу своему брату Максимилиану ценой отказа от польского престола.
В 1589 году, во время очередного тура шведских переговоров, Федор вдруг радикально изменил к ним отношение. И Борис, очевидно, тут тоже оказался бессилен. Федор дал своему послу такой наказ: не хотим ни мира, ни перемирия, если Шведы, сверх Новогородских земель, ими захваченных, не уступят нам Ревеля и всей Эстонии. Проще было сказать: мы объявляем Швеции войну.
Зимой 1590 года русское войско пошло на Нарву. Город был взят. Другая часть войска прошлась по Эстляндии до Ревеля и по Финляндии до Абова. Шведы запросили мира. Они соглашались отдать все русские крепости, а вопрос об Эстляндии предстояло решить на новых переговорах.
Федор был счастлив. Но вместо обещанных переговоров шведский король ввел новые войска. Войска были снова разбиты. Вроде бы удача сопутствовала русским, но войну со шведами использовали польские послы на переговорах о мире, которые так все еще и велись. Они обвинили Федора в нарушении соглашения о шведах и требовали снова северных русских городов. Все же договоренность была достигнута, продлив перемирие на 12 лет. Москва обещала остановить на год войну со Швецией.
Снова установился мир. И, пожалуй, благодаря взвешенной политике Годунова. Что мог наделать Федор без Бориса, показывает пример с началом шведской кампании. Но Федор слушался Бориса. Жаль только, что был слаб здоровьем. И Борис размышлял, каково станет его будущее после смерти царя. По закону наследником назовут царевича Дмитрия. К власти придут Нагие. Они не дадут Борису ни шанса. Таким образом, по мнению Карамзина, у Годунова возникла мысль убить наследника.
По Карамзину, для начала Борис распустил слух о склонности царевича к жестокости и кровопролитию: «В Москве
