казакам, и даже крымскому хану, от которого ожидали деятельного участия в русском походе для возвращения трона природному царевичу. Помощь свою он скрывал. Причина тайны была понятна: это стало бы поводом для войны. Пока Самозванец выступал как частное лицо, мирный договор на 20 лет вперед считался не нарушенным.

Борис со своей стороны тоже боролся с Самозванцем. Он велел патриарху писать грамоты к западным христианам, заверяя клятвой, что Дмитрий мертв.

Тем временем Лжедмитрий собрал войска и двинулся на Москву. В октябре 1604 года войско его перешло границу. Только теперь Годунов опомнился: он стал собирать свои войска, чтобы отразить мятежников. Но было поздно. Народ переходил на сторону Самозванца. Скоро весь юг готов был встать под его знамя. Московские воеводы отступали. Причина была такова: многие подозревали, что Дмитрий мог чудом уцелеть, а вместо него был убит другой ребенок. Они боялись поднять руку на того, кто мог оказаться природным государем!

В 1605 году Годунов поставил во главе войска Василия Шуйского. Это была его роковая ошибка. В первой битве под Севском Шуйскому удалось потеснить Самозванца, Годунов радовался счастливому избавлению. Напрасно. Все больше и больше желающих стекалось в Путивль, чтобы умереть за природного царя. Кромы Шуйскому взять уже не удалось.

Борис в Москве вдруг занемог и скончался от апоплексического удара. Он еще успел благословить сына Федора на царство. Но судьба Федора была предрешена. Если Годунову покорялись, пусть и не любили, в последние пару лет, то его мягкому и наивному сыну никто покоряться не желал. Про Бориса говорили, что Бог сам покарал убийцу Дмитрия, а сидеть на троне его отродью позволить нельзя. Тем не менее народ был приведен к присяге.

Присяга была такова: «Царице Марии и детям ее, Царю Феодору и Ксении, обязываясь страшными клятвами не изменять им, не умышлять на их жизнь и не хотеть на Государство Московское ни бывшего Великого Князя Тверского, слепца Симеона, ни злодея, именующего себя Димитрием; не избегать Царской службы и не бояться в ней ни трудов, ни смерти».

Сам текст присяги вызывал сомнения. Федор удержать бразды правления сам не мог, так что сразу же около него возникли три роковые фигуры: князь Мстиславский, князья Василий и Дмитрий Шуйские. Воеводой назначили Федора Басманова. Однако мужественный воин внезапно перешел на сторону Самозванца. Карамзина эта странность потрясала: был верным, смог разбить Лжедмитрия в начале его похода и вдруг, получив все регалии власти, изменил.

Измена Басманова разом перекроила ход мыслей в войске: оно тоже стало передаваться Самозванцу. Кромские защитники братались с противником и клялись вместе идти отвоевывать Москву для природного царя. Желая подготовить в Москве общественное мнение, Самозванец послал туда двух сановников, Плещеева и Пушкина, чтобы те довели до слуха грамоту ко всем жителям Московии.

«Вы клялися отцу моему, — писал расстрига, — не изменять его детям и потомству во веки веков, но взяли Годунова в Цари. Не упрекаю вас: вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в Царствование Феодора Иоанновича, — жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовью и кротостию. Драгоценная кровь лилася… Но жалею о том без гнева: неведение и страх извиняют вас. Уже судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную в угодность Марии Годуновой и сыну ее? Им не жаль России: они не своим, а чужим владеют; упитали кровию землю Северскую и хотят разорения Москвы. Вспомните, что было от Годунова вам, Бояре, Воеводы и все люди знаменитые: сколько опал и бесчестия несносного? А вы, Дворяне и Дети Боярские, чего не претерпели в тягостных службах и в ссылках? А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались? Мы же хотим вас жаловать беспримерно: Бояр и всех мужей сановитых честию и новыми отчинами, Дворян и людей приказных милостию, гостей и купцев льготою в непрерывное течение дней мирных и тихих. Дерзнете ли быть непреклонными? Но от нашей Царской руки не избудете: иду и сяду на престоле отца моего; иду с сильным войском, своим и Литовским: ибо не только Россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнию. Самые неверные Ногаи хотели следовать за мною: я велел им остаться в степях, щадя Россию. Страшитесь гибели, временной и вечной; страшитесь ответа в день суда Божия: смиритесь и немедленно пришлите Митрополитов, Архиепископов, мужей Думных, Больших Дворян и Дьяков, людей воинских и торговых, бить нам челом, как вашему Царю законному».

Народ Московский слушал с благоговением и рассуждал так: «Войско и Бояре поддалися без сомнения не ложному Димитрию. Он приближается к Москве: с кем стоять нам против его силы? с горстию ли беглецов Кромских? с нашими ли старцами, женами и младенцами? и за кого? за ненавистных Годуновых, похитителей державной власти? Для их спасения предадим ли Москву пламени и разорению? Но не спасем ни их, ни себя сопротивлением бесполезным. Следственно не о чем думать: должно прибегнуть к милосердию Димитрия!»

В общем, народ письму поверил. Толпы пошли на Кремль, вытащили из палат жену и детей Бориса, заперли их в Борисовом доме под стражей, а имущество тех, кто был за Годунова, тут же расхитили.

3 июня знатнейшие вельможи явились на поклон к Самозванцу. Он пока что сидел в Туле. Москвичи спустя неделю свершили над Годуновыми свой суд: мать и сына они убили, а Ксению оставили в живых, не лишать ее жизни распорядился сам Лжедмитрий.

Время Смуты

Царствование Лжедимитрия

1605–1606

Смерть семьи Годуновых Карамзин считал последней страницей истории старой России — с царствования Лжедмитрия, по его мнению, начался отсчет нового времени.

Странный, конечно, отсчет, но в чем-то историк прав: правление Лжедмитрия навсегда изменило Московию. Оно привело к шести годам непрерывной гражданской войны, более известной как Смутное время.

Для народа возвращение природного царя (а народ верил безоговорочно) было реставрацией истинной династии. Когда эта реставрация состоялась, вдруг оказалось, что новый царь принес в замшелую Москву европейские веяния. И то, что не смог сделать Годунов с его школами и закупкой иностранных специалистов, смог этот человек — царского или не царского рода — неважно. Он просто показал, насколько свободнее и солнечнее в Европе.

Москва от этого в ужасе отшатнулась, но будущие русские цари вынуждены были перенимать у Европы то, что прежде считалось грехом и развратом. Очень медленно, шаг за шагом они снова входили со своим народом в семью европейских народов. Войти им удалось только при Петре Великом. Но они старались.

Москва, поверившая в чудесное спасение Дмитрия, ждала его с распростертыми объятьями. Убедившись, что главный враг патриарх Иов смещен со своего поста, а Годуновы обезврежены, Самозванец начал движение из Тулы в Москву. Это было триумфальное шествие. Ни одного другого будущего царя не встречали с такими надеждами и такой трогательной любовью.

«20 Июня, в прекрасный летний день, — пишет Карамзин, — Самозванец вступил в Москву, торжественно и пышно. Впереди Поляки, литаврщики, трубачи, дружина всадников с копьями, пищальники, колесницы, заложенные шестернями, и верховые лошади Царские, богато украшенные; далее барабанщики и полки Россиян, Духовенство с крестами и Лжедимитрий на белом коне, в одежде великолепной, в блестящем ожерелье, ценою в 150 000 червонных: вокруг его 60 Бояр и Князей; за ними дружина Литовская, Немцы, Козаки и стрельцы.

Звонили во все колокола Московские. Улицы были наполнены бесчисленным множеством людей; кровли домов и церквей, башни и стены также усыпаны зрителями. Видя Лжедимитрия, народ падал ниц с восклицанием: «Здравствуй отец наш, Государь и Великий Князь Димитрий Иоаннович, спасенный Богом для нашего благоденствия! Сияй и красуйся, о солнце России!»

Лжедимитрий всех громко приветствовал и называл своими добрыми подданными, веля им встать и молиться за него Богу. Невзирая на то, он еще не верил Москвитянам: ближние чиновники его скакали из улицы в улицу и непрестанно доносили ему о всех движениях народных: все было тихо и радостно.

Но вдруг, когда Лжедимитрий чрез Живой мост и ворота Москворецкие выехал на площадь, сделался страшный вихрь: всадники едва могли усидеть на конях; пыль взвилась столбом и заслепила им глаза, так что Царское шествие остановилось. Сей случай естественный поразил воинов и граждан; они крестились в ужасе, говоря друг другу: «Спаси нас, Господи, от беды! Это худое предзнаменование для России и Димитрия!»

Тут же люди благочестивые были встревожены соблазном: когда расстрига, встреченный Святителями и всем Клиром Московским на лобном месте, сошел с коня, чтобы приложиться к образам, Литовские музыканты играли на трубах и били в бубны, заглушая пение молебна. Увидели и другую непристойность: вступив за Духовенством в Кремль и в Соборную церковь Успения, Лжедимитрий ввел туда и многих иноверцев, Ляхов, Венгров: чего никогда не бывало и что казалось народу осквернением храма. Так расстрига на самом первом шагу изумил столицу легкомысленным неуважением к святыне!..

Оттуда спешил он в церковь Архистратига Михаила, где с видом благоговения преклонился на гроб Иоаннов, лил слезы и сказал: «О родитель любезный! Ты оставил меня в сиротстве и гонении; но святыми твоими молитвами я цел и державствую!» Сие искусное лицедействие было не бесполезно: народ плакал и говорил: «То истинный Димитрий!» Наконец расстрига в чертогах Иоанновых сел на престол Государей Московских».

Впрочем, сразу вводить новые порядки Лжедмитрий побоялся. Он понимал, что московские люди могут возмутиться. Поэтому начал с доброго дела: помилования всех узников и объявления прочих милостей. Пострадавшие при Борисе и даже еще ранее, при Иване, могли возблагодарить его за этот поступок.

Далее Лжедмитрий объявил, что все желающие подать челобитную будут судимы им самим справедливым судом. Отпустил он своей волей и всех иностранцев, которых было немало в его войске. Но тут случился казус: поляки уходить из Москвы не собирались…

Органы управления Московии он постарался привести к европейскому образцу, изменив состав Думы (он ввел туда от духовенства, кроме Патриарха, еще четырех митрополитов, а думцев назвал сенаторами — что выглядело, конечно, забавно, если учесть, каковы были думцы в той Москве, — и увеличил их число до 70). Очевидно, он хотел учредить дееспособный орган, сходный по строению с Сеймом, — другой образец для подражания он вряд ли имел. Для венчания на царство ему требовалось избрать нового Патриарха, и он назначил грека Игнатия, кипрского митрополита, что не посягало на православие, но в то же время греческий изгнанник не держался ничьей стороны.

Для разрешения всех народных сомнений он устроил торжественную встречу со