панов думных. Богатые давали деньги бедным на предприятие, коего целью было расхищение целой Державы. Выставили знамена, образовалось войско; и весть за вестию приходила к жителям Северским, что скоро будет у них Димитрий».
И он объявился. Точнее, сначала пришли в город Стародуб двое странников, которые поведали тайну, что Дмитрий с войском уже движется на помощь. Народ возопил и стал расспрашивать, где их царь. Тогда один из странников скромно потупился и сказал: «Он здесь». Он даже перенес пытки и только потом открыл, что его спутник и есть царевич Дмитрий.
Атаман Заруцкий, который отлично знал первого Дмитрия, упал к ногам второго. Ему теперь было все равно, кто станет иконой похода, он хотел свести с трона Василия. Движение разом охватило весь юг, новый Дмитрий вел народ на Москву.
На этом ужасающем фоне в Москве праздновали взятие Тулы. Во всех церквах провели благодарственные молебны. По случаю такой радости помиловали чуть не половину пленных, только часть утопили, часть удавили, часть повесили, а немцев (они были среди восставших) в полном комплекте отправили в Сибирь. Но не успели отпраздновать Тулу, как снова вспыхнул бунт в Калуге. Тут уж был виноват сам Василий: он решил подавить мятежников руками других мятежников и отправил 4000 донских казаков, взятых в Туле, отвоевать ему Калугу. Донцы отвоевали: они явились в калужский стан к московским воеводам, выгнали их, взяли власть и соединились с восставшей Калугой. А из Литвы подходили отчаянные мятежные паны, им тоже было дело до московского трона.
В декабре 1607 года Лжедмитрий Второй вошел в Орел. Здесь он спокойно перезимовал, еще больше усилился и двинулся на Москву. Шуйский понял, что теперь должен идти самозванцу навстречу. Встреча состоялась 13 апреля 1608 года под Болховом. Шуйский был разбит, часть его воевод бежала в Москву, часть укрылась в Болхове. Шуйский сведал об измене, нашел изменников, тут же приказал их пытать в Москве, выведать правду и казнить или сослать, последнее определялось знатностью: менее виновных, но не знатных, казнили, а более виновных, но князей — сослали.
Но пока Шуйский выискивал измену, Лжедмитрий обошел его ставку и отправился к Москве другим путем.
Встал новый самозванец лагерем в селе Тушино, чтобы видом своего войска пугать московских воевод. Он слал в Москву письма, разоблачающие Василия, но ответа не получал. Против него на Ходынке встали части Василия. Между двумя неприятелями регулярно происходили кровавые стычки. Воспользовавшись самозванцем, поляки снова стали требовать возвращения московских пленников. Королевские послы теперь приходили к Василию прямо из тушинского лагеря!
Только к концу июля договорились о размене. И только договорились, как отряд Рожинского ударил по Москве из Тушинского лагеря. Василий поспешил избавиться от пленников (и, как он думал, от тушинских поляков). Но только освобожденные отъехали, тушинский лагерь усилился отрядами Сапеги, а Лисовский по дороге взял и потерял Коломну. Сапега оказался противником серьезным. Посланные на него воеводы были разбиты.
Несчастную Марину меж тем везли к Смоленской границе, но выехать она так и не смогла. По дороге ее перехватил отряд Зборовского. Ей вручили письмо от самозванца. Все это время Марина не имела даже понятия, что ее Дмитрий давно мертв. Теперь, читая письмо, она обливалась слезами счастья.
Карамзин считал, что Марина знала о его смерти, но в этом он не прав. В своем дневнике Марина Мнишек описала тот кошмар, который пережила, — как она вдруг поняла, что ей придется играть роль счастливой жены воскресшего мужа, ей шепнул это польский шляхтич, на полдороге в Тушино повернув назад, и все полдороги до лагеря самозванца она рыдала. Потом, увидев «воскресшего», она только играла назначенную ей роль.
Марину продал Мнишек. Ему требовались деньги. Так тушинский лагерь обзавелся «воссоединенной семьей». Уже и народ в Москве стал сомневаться, что Дмитрий был убит, и даже в том, что он не спасся во младенчестве. Но большинству было и вовсе все равно, кто царь, а кто мятежник: «Столица уже не имела войска в поле: конные дружины неприятельские, разъезжая в виду стен ее, прикрывали бегство Московских изменников, воинов и чиновников, к Самозванцу; многие из них возвращались с уверением, что он не Димитрий, и снова уходили к нему. Злодейство уже казалось только легкомыслием; уже не мерзили сими обыкновенными беглецами, а шутили над ними, называя их перелетами.
Разврат был столь ужасен, что родственники и ближние уговаривались между собою, кому оставаться в Москве, кому ехать в Тушино, чтобы пользоваться выгодами той и другой стороны, а в случае несчастия, здесь или там, иметь заступников. Вместе обедав и пировав (тогда еще пировали в Москве!), одни спешили к Царю в Кремлевские палаты, другие к Царику, так именовали второго Лжедимитрия. Взяв жалованье из казны Московской, требовали иного из Тушинской — и получали! Купцы и Дворяне за деньги снабдевали стан неприятельский яствами, солью, платьем, оружием, и не тайно: знали, видели и молчали; а кто доносил Царю, именовался наушником.
Василий колебался: то не смел в крайности быть жестоким подобно Годунову и спускал преступникам; то хотел строгостью унять их и, веря иногда клеветникам, наказывал невинных, к умножению зла».
Положение Шуйского становилось все хуже. Настолько хуже, что он отправил Скопина-Шуйского к шведскому королю, договариваться о войне против Польши. Многие города между тем целовали крест новому самозванцу. В Ростове мятежники захватили митрополита Филарета (отца будущего царя Михаила Романова). Его босого и полуголого привезли в Тушинский лагерь, но Лжедмитрий встретил его ласково, одел в дорогие одежды, препоясал золотым поясом и нарек патриархом. Правда, для безопасности патриарха держали в заключении, использовали только по мере надобности.
Пока Скопин-Шуйский добирался до шведов, большая часть Московского царства передалась на сторону самозванца. На Москву собирался идти Сигизмунд. В таких условиях встал вопрос: что делать и кто виноват? Если на первый можно было ответить — сделать все, чтобы спасти страну (как это будет лучше, каждый представлял по-своему), то на второй ответ был ясен: Шуйский.
17 февраля Шуйского попытались отрешить от власти. Но первая попытка не удалась. Против «снятия с должности царя» выступил Гермоген, а вслед за ним и Дума. Когда Василия попытались вытащить из дома, он устыдил недовольных: «Чего хотите? Если убить меня, то я пред вами и не боюсь смерти; но свергнуть меня с Царства не можете без Думы земской. Да соберутся великие Бояре и чины государственные, и в моем присутствии да решат судьбу отечества и мою собственную: их суд будет для меня законом, но не воля крамольников!»
Пытались Шуйского убить, но эта попытка провалилась. А тем временем к Москве подходили шведы. Шли они, конечно, не из любви к соседу: Шуйский обещал хорошо заплатить и подарить за услугу Кексгольм.
Появление шведов было своевременным. Войско Делагарди понемногу очистило северные от Москвы города. Однако, дойдя до Твери, шведы вдруг повернули назад. Причина была проста: Шуйский не выплатил жалованье, за бесплатно шведы и финны умирать не хотели.
Михаил Скопин-Шуйский обнаружил отсутствие союзника только при Городне, он тут же послал сказать «не изменять чести, не срамить имени Шведского, не выдавать друзей, в то время, когда неприятель, более раздраженный, нежели ослабленный, готовится к решительному делу. Сии представления и серебро, врученное наемникам корыстолюбивым, их усовестили: Генерал Зоме с частию пехоты и конницы возвратился к Князю Михаилу накануне величайшей для него опасности и славы».
Думается, что помогло не взывание к шведской чести, а обещание того самого серебра. С поляками эти союзники сошлись на топких берегах Жабны. Битва длилась до заката, поляки отступили, союзники не стали их догонять. Скопин-Шуйский готовился к битве за Москву и стал собирать большое войско. Но тут, очевидно, кончились выплаты, потому что Карамзин говорит о новом уходе части шведского войска и новом его возврате после обещания выплатить 6000 рублей деньгами, 5000 рублей соболями. Только после этого Делагарди пошел к Калязину, где стоял Михаил.
Между тем самозванец не знал, что ему делать. Взять Москву он не мог, можно было только надеяться, что холод и голод вынудят жителей передумать. Пан Бобовский был уверен, что достаточно одного хорошего приступа. Он попробовал. Московское войско гнало до самого лагеря. Тушинцы пытались пойти всей силой и сжечь город, но снова выступило войско Дмитрия Шуйского, смешало вражеские ряды и заставило отступить.
Это выглядело почти как победа. Тем более что новости в Москву приходили хорошие: отложившиеся города снова признавали власть царя. Однако во Владимире царю присягать отказался не народ, а воевода Вельяминов, которого этот народ забил на площади камнями.
Василий ожидал, что наконец-то подойдут свежие войска и Тушино перестанет существовать. Но тут неожиданно Лисовский малой силой разбил огромную рать Шереметева. На время Москва притихла, а через пару дней снова радостное сообщение: Скопин-Шуйский отбил Переяславль и соединился с Делагарди. Затем они вместе заняли Александровскую слободу и стали ждать подхода новых частей.
Но на Смоленск уже шел Сигизмунд. Жители писали в отчаянии Василию, чтобы прислал войско, иначе не выстоять. Для того, чтобы королю негде было закрепиться, выжгли посады. 23 сентября поляки начали приступ, но не смогли одолеть. 26 сентября — второй, но их снова отбили.
Не желая терять воинов, Сигизмунд перешел к осаде, одновременно делал подкопы, но неудачно: смоляне успевали взорвать подкопы вместе с поляками. Началась зима. Сигизмунд стоял у Смоленска и не шел в Тушино, где его появления ждали с нетерпением.
В отчаянии из Тушина отправили послов к Смоленску, спрашивая короля, отчего он медлит. И получили страннейший ответ: «Вам надлежало не посылать к Королю, а ждать его Посольства: тогда вы узнали бы, для чего он вступил в Россию. Отечество наше, конечно, славится редкою свободою; но и свобода имеет законы, без коих Государство стоять не может. Закон Республики не дозволяет воевать и Королю без согласия чинов государственных; а вы, люди частные, своевольным нападением раздражаете опаснейшего из врагов ее: вами озлобленный Шуйский мстит ей Крымцами и Шведами. Легко призвать, трудно удалить опасность. Хвалитесь победами; но вы еще среди неприятелей сильных… Идите и скажите своим клевретам, что искать славы и корысти беззаконием, мятежничать и нагло оскорблять Верховную Власть есть дело не граждан свободных, а людей диких и хищных».
В Тушино долго пытались это осмыслить. Смысл не нравился. Впрочем, продержав тушинцев в состоянии паники, Сигизмунд соизволил дать им милостивое прощение: он ждет добрых сынов отечества под свои хоругви, забывает вину дерзких, обещает всем жалованье и награды.
В тушинском лагере начался раздор. Паны в глаза называли самозванца самозванцем. В то же время Сигизмунд призвал из тушинского стана именитых русских и сообщил им, что не
