нашего времени. И этот вывод подтверждается глубоким моральным кризисом, растущим из временных успехов капитализма, с таким торжеством превращенного в «общество изобилия» и «государство благополучия». Да, именно благополучие нередко вызывает страшное отвращение к жизни, задевшее большие массы людей со всеми вытекающими отсюда последствиями — жаждой добровольного одичания, порывами бессмысленного насилия, различными проявлениями социальной истерии, которые уже примелькались и кажутся даже нормальными признаками современной культуры.
Откуда же это обратное действие богатства современного капиталистического мира, откуда эта связь «успехов техники» с «моральной деградацией», по известному нам выражению Маркса? Почему, например, такая сытая и культурная страна, как Швеция, страна умеренности и аккуратности, поражает наблюдателей упадком нравов и анархическим брожением молодежи? Существуют разные имена для заклинания этого беса, но, как ни называй его — отчуждением или неустройством среди культуры (das Unbehagen in der Kultur) — и как ни старайся утешить себя тем, что у других свои заботы и неустройства, факт остается фактом: буржуазное общество не нашло себе благодати и в тех успехах материального существования, которые явились следствием созданной им в середине века более гибкой формы классового господства.
Этот факт получил заметное отражение в целой литературе, не однородной по глубине и тенденции, но, в общем, бесспорно заслуживающей внимания. Сюда относятся книги Ч. Р. Миллса, Рисмена и его школы, Уайта, Пекарда, Фромма и многих других. Некоторые из этих произведений содержат зерна самой серьезной и реальной критики капитализма в его современной форме, но все они так или иначе свидетельствуют о том, что перехитрить законы истории, указанные Марксом, нелегко.
Народы Запада получили в этом веке много новых экономических и культурных преимуществ. Они получили их отчасти в результате собственной исторической самодеятельности, борьбы национальных демократических сил, отчасти вследствие дальновидной или, во всяком случае, не лишенной классового расчета политики правящей элиты, хорошо понимавшей, что означает для нее пример новой России. Эти преимущества часто взяты не прямо, путем самостоятельного овладения, то есть в процессе подъема народных масс, оживляющем все. Они опутаны всякими объективными условиями, делающими их в настоящий момент сравнительно безопасными для хозяев жизни, а иногда и благоприятными для их господства.
Это дары, полученные сверху, вынужденные благодеяния. И везде, где подобный элемент присутствует, где он действительно существует, оказывая свое влияние на «массовое общество», на толпу, — главная причина омертвления жизни ясна. Ибо всякое благо, полученное нами сверху, в готовом виде, без нашего непосредственного участия, не освященное революционной самодеятельностью масс, мертво. Оно превращается в гнетущую вещественную силу, дневной кошмар, вызывая темное чувство протеста, отталкивания от самых передовых достижений цивилизации, испорченных принуждением. Да, все это «не по Марксу», но тем хуже для общества и тем хуже будет для тех, кто задерживает проявление исторической необходимости в более прямой и открытой форме, то есть «по Марксу».
Вот откуда «неустройство среди культуры» и другие признаки, связанные с этим явлением, растущим, как снежный ком. Так доказывает себя историческая необходимость, переведенная марксизмом на язык разума. Ей подвластны все — и белые и красные, и наследники капитала и наследники революции, но особенно подвластны те, кто хочет уйти от нее посредством хитрости или насилия. Даже там, где разумная необходимость не находит себе открытого хода в жизнь, она берет свое другим, более сложным и часто уродливым путем. А если эти осложнения не укладываются в слишком рациональную, то есть рассудочную схему абстрактного марксизма, значит ли это, что виновата глубокая диалектическая мысль Карла Маркса?
В тех изгибах общественного развития, которые представляются часто опровержением самой идеи прогресса, мы видим доказательство ограниченности прогресса, взятого в его половинчатой, несвободной форме, стесняющей самую прогрессивную силу истории — активное и непосредственное участие больших масс людей в управлении своей судьбой. Пока эта задача не будет решена для тех стран, которые являются теперь оплотом капитализма, стран высокого экономического развития и более или менее прочных культурных традиций, пока общественный процесс будет отравлен перевесом движения сверху, создавая различные формы союза стихийности и деспотизма, история еще не раз покажет, что она способна, по выражению Герцена, «давать в сторону». С точки зрения теоретиков так называемого массового общества пороки современной культуры являются следствием вмешательства толпы, грубого большинства. С точки зрения марксизма само образование толпы является следствием устранения масс от прямого участия в серьезных общественных делах.
Материальные силы наделяются духовной жизнью, а человек опускается до уровня простой материальной силы! Этот тезис Маркса привлекает теперь умы и повторяется без конца даже противниками коммунизма. Но мы не должны забывать, что Маркс не только рисует так называемое отчуждение, то есть переход личных связей в вещественные, мертвые, механические. Он показывает также, что «отчуждение» не является самостоятельным роковым фактом, а представляет собой превращенную, иррациональную форму подъема общественных сил. Всякое благо обращается во зло, если общество еще не способно решить свою коренную задачу, имеющую свойство напоминать о себе и повторяться в новых условиях, новых удивительных капризах истории, пока эта задача не будет решена.
Критика современного «неустройства среди культуры», критика немарксистская тоже учится у Маркса. Но она берет у него только одну тему, которую можно выразить словами — «утраченные иллюзии». Весь ход истории, особенно со времен первой французской революции, дает богатый материал для драматического развития этой темы. Великие общественные порывы оканчивались разочарованием, громадные силы, развязанные наукой и промышленностью, обращались против самих людей. Все это теперь настолько известно и, повторяясь, приняло такой общий тип, что может быть понято как формальный закон. Но в таком законе будет схвачена только одна сторона дела, хотя, быть может, самая чувствительная для человека, существа конечного и вместе с тем способного сознавать свое положение в мире и возмущаться им.
Когда вы лежите, уткнувшись носом в грязь под вой пикирующего бомбардировщика, мир — отвратительная нелепость. Однако эту позицию нельзя назвать самой лучшей для принятия общих выводов. Счастлив тот, кто может обозревать ход вещей с более удобной точки зрения, как мы сейчас пишем о кризисе античного мира в эпоху первоначального христианства или о тех ужасных событиях, которые развернулись в Европе после 1933 года. Лишь бы мы не забыли запах земли, обожженной взрывом тротила, а если нам удалось выбраться из этой дрянной «пограничной ситуации», сохранив голову на плечах чтобы делать выводы, более полные и свободные от непосредственной травмы, это к лучшему. Довлеет дневи злоба его. Сама по себе возможность видеть не только издержки исторического труда, но и общий результат или хотя бы его отдаленные черты, «то, ради чего», по выражению Аристотеля, — большое преимущество.
Гениальная мысль Маркса подтвердилась с такой очевидностью, что ее в испорченном виде готова принять теперь образованная толпа. Маркс говорит нам, что вместе с развитием человеческой свободы растет и область материальной необходимости. Эта общественная основа существования людей в своем стихийном росте господствует над обществом, вместо того чтобы подчиняться сознательному его контролю. Само движение мысли приобретает черты слепого процесса. Стихия выносит на поверхность общественного океана все низменное, посредственное, более близкое к тупой материальной силе, торжествующей над человеческим духом. «И вот сколь малой мудростью управляется мир!» — сказал канцлер Оксенширна.
Но не будем спешить. Именно там, где наши наивные иллюзии и наши чрезмерные ожидания бывают рассеяны жестокой действительностью в результате другого счета, другой, неожиданной для нас игры противоречий, само поражение человечества становится его победой. И снова сияют великие надежды, земля, политая кровью, рождает гигантов, дело идет вперед, опираясь на более широкое и прочное основание.
Так, после французской революции идеи мировой скорби, очень похожие на многие жалобы наших дней, задели широкий слой мыслящих современников. Иллюзии свободы были растоптаны безжалостным шествием демонов капитала и политической власти, развязанных революцией. Но не прошло и нескольких десятилетий, как этот исторический поворот создал более твердую почву для сплочения угнетенных масс, которым в те времена сочувствовали все действительные представители «свободного духовного производства». И новая волна энтузиазма охватила народы Европы. Мир услышал «Порыв» Шумана, этюды Шопена…
На другой день после кровавых схваток 1848 года, закончившихся поражением рабочего класса и революционных демократических партий, капитал праздновал, по выражению Маркса, новое XVI столетие. В общественной психологии утвердился позитивизм с его отрешенной научностью, убежденный в том, что добро и зло — такие же продукты вещественных сил, как купорос и сахар. Ренан пугал европейского филистера восстанием вандалов, пессимизм Шопенгауэра нашел себе наконец благодарную публику. А что получилось в результате этого зигзага истории? Расширение почвы борьбы, включение в нее новых народов, международный союз пролетарских партий, хотя и ослабленных недостатком революционной теории и оппортунизмом вождей, но все же грозных для богатого меньшинства.
Так в наши дни каждый временный успех обреченного строя жизни обращается против него. Верная сторона по меньшей мере слабой формулы «массового общества», захватывающей только вторичные признаки, состоит в том, что общество частной собственности, пришедшее в результате стихийного развития и невиданной централизации капитала, создает как бы всеобщее закрепощение, стирая четкие классовые грани и образуя множество мелких групп и уровней, различающихся не только по их отношению к производству прибавочной стоимости, но и по их участию в ее разделе, хотя бы фиктивному. Так возникает аморфная масса обывателей, «толпа одиноких лиц», напоминающая времена римского империализма. Ваш пролетарий — абстракция, говорят критики Маркса.
Действительно, развитие позднего капитализма создало многие запутанные положения и новые источники раскола, но в известном отношении оно упрощает картину общественных противоречий. Под тяжкой пятой ассоциированного капитала, управляемого Большим Бизнесом и Большим Государством, происходит процесс образования единой демократической массы, страдающей от одного и того же зла. Рано или поздно эта неожиданная сторона «массового общества» окажется сильнее разъединения, образующего толпу. То, что философы культуры называют «дезагрегацией», «атомизацией» и другими учеными словами, превратится в сплочение народа против общего врага. Это условие, обязательное для успеха всякой социальной революции, ограниченное в прошлом изоляцией рабочего класса от широкой массы мелких людей, нищих собственников, при известных обстоятельствах может возникнуть с быстротою молнии, да и в наши дни оно постоянно дает себя знать в каждом успехе демократического сопротивления замыслам буржуазной олигархии и военщины.
Это значит, что существует историческая моральная сила, превосходящая силу материальную в узком смысле этого слова. О существовании этой превосходящей силы и говорит нам материализм Маркса. Он говорит нам, что духовная власть, которую обретает в ходе истории вещественная необходимость, власть «отчуждения», не безгранична. Даже в самых безвыходных положениях, как бы лишенных свободы выбора, совершается глубокая тайная работа и старый крот роет славно. Все переходит в свою противоположность, в том числе и эта превратность мировой истории.
«Мы, со своей стороны, — говорит Маркс в своей речи на
