этот тем более уместен здесь, что при недостаточном знакомстве с предметом можно вообразить, будто слова «утопический», «утопическая» не имеют точного теоретического смысла, а применение к данному плану или системе означает простое неодобрение. В самом деле, слово «утопия» было известно французским социалистам-утопистам, и, когда один из них, скажем, Фурье, хотел выразить неудовольствие, вызвавшееся в нем известными сторонами какой-нибудь другой социалистической школы, например сен-симонистской, он называет ее, между прочим, утопической. Конечно, кто провозглашал данную систему утопической, тот тем самым провозглашал ее неосуществимой. Но ни один социал-утопист не имел ясного представления о том критерии, с помощью которого можно было судить об осуществимости данной системы. Вот почему слово «утопия» имело под пером социалистов-утопистов лишь полемическое значение. В настоящее время этот предмет представляется в другом виде.
>(Там же, XVIII, 124 // III, 558.)
522
…Мы должны относиться к либералам как к возможным союзникам, а тон у Вас, надо сознаться, совсем не союзнический. Смягчите его, голубчик; статья сама по себе прекрасная, и было бы жалко, если бы производимое ею впечатление было отчасти испорчено некоторыми слишком резкими выражениями по адресу либерализма. Вы говорите как враг, а надо говорить как союзник (хотя бы только в возможности). Нельзя также прямо сказать: мы хотим, чтобы либералы оказывали нам услуги. Мы, действительно, очень хотим этого. Но у вас это слишком прямо выражено (я даже приписал: «так говорить нельзя»). Надо выражаться дипломатичнее. Идеалистический словарь очень богат нужными здесь дипломатическими словами. Обратитесь к нему.
>(Г.В. Плеханов. Письмо В.И. Ленину 14/VII 1901 г. – Ленинск. сборн., III, 204 // 1, 119.)
Приложение V. Теоретические высказывания П. Лафарга об языке
523
Язык, подобно живому организму, рождается, растет и умирает. В течение своего существования он проходит ряд эволюций и революций, ассимилируя и отбрасывая от себя отдельные слова, выражения и грамматические формы.
Слова каждого языка, подобно клеткам растения или животного, живут своей собственной жизнью: их произношение и их правописание беспрерывно меняются.
>(Французский язык до и после революции, 211. – Соч., III. Изд. Института К. Маркса и Ф. Энгельса. 1931.)
524
…восходя к первоначальным значениям слов, можно выяснить процесс возникновения в голове человека отвлеченных идей, считавшихся прирожденными.
>(Там же, 211, прим.)
525
Различные значения слова nomos указывают на этапы, пройденные пастушечьим народом, который осел на земле, стал ее обрабатывать и достиг в своем развитии понятия закона.
>(Там же, 211.)
526
…слова всякого культурного языка носят на себе печать примитивной жизни первобытных людей.
>(Там же, 212.)
527
То обстоятельство, что язык находится в состоянии беспрерывного изменения, объясняется тем, что он представляет собой самый непосредственный, самый характерный продукт человеческого общения. Дикие племена, которые живут разобщенно друг от друга, через незначительный промежуток времени перестают друг друга понимать, – до такой степени видоизменяются их диалекты.
Язык отражает в себе изменения, происходящие в человеке и в среде, в которой последний развивается. Изменения в укладе жизни людей, как, например, переход от сельской жизни к городской, а также политические события, кладут свой отпечаток на язык. Народы, у которых политические и социальные сдвиги быстро следуют друг за другом, видоизменяют быстро свой язык; наоборот, у народов, не имеющих истории, язык становится неподвижным.
Язык Рабле через столетие после смерти этого писателя был понятен только лишь для образованных читателей, а исландский язык, от которого произошли языки норвежский, шведский и датский, сохранился почти в неприкосновенности в Исландии.
>(Там же, 212.)
528
Обиходные выражения и пословицы, быть может, еще ярче, чем слова, показывают, как тесно связан язык с явлениями окружающей жизни.
>(Там же, 212.)
529
Подобно тому как растение не может быть вырвано из своей климатической обстановки, точно так же язык неразрывно связан со своей социальной средой. Лингвисты обычно не знают или игнорируют действие среды; многие из них ищут в санскритском языке происхождение слов и даже мифологических сказаний. Для грамматиков санскрит, как для антропологов краниология, – ключ ко всем тайнам… Впрочем, этимологические выводы ориенталистов должны были бы быть менее противоречивыми, чтобы они могли заставить нас их метод предпочесть теории среды, которая начинает все больше и больше господствовать во всех отраслях естественных и исторических наук.
>(Там же, 213.)
530
Грамматики эти ошибаются: подавляющее большинство их новых слов [дополнительно внесенных после 1794 г. в «Словарь Академии»] было в ежедневном употреблении еще до 1794 г.
>(Там же, 214.)
531
Язык революционизировался, подобно государству, обществу, собственности и нравам. Историки языка мало останавливаются на этом лингвистическом обновлении, которое так сильно занимало умы образованных людей начала века.
>(Там же, 216.)
532
Новые слова и выражения, вторгшиеся в язык [в эпоху Революции], были так многочисленны, что необходимо было переводить газеты и брошюры этой эпохи, чтобы сделать их понятными придворным Людовика XIV.
>(Там же, 216.)
533
…изысканный язык [после Революции] попытался вновь вернуть свой авторитет в глазах правящих классов и отбросить все неологизмы, насильственно введенные в него… Однако, лингвистическая революция произошла; пояс из полированного железа, сковывавший язык, был сломан и язык обрел свободу.
>(Там же, 216.)
534
Наречие, которое они [дворяне], как ограду, воздвигли вокруг себя, изолировало их от остальных классов: оно играло ту же роль, как обходительность их манер, этикет их церемоний и даже их особый способ сервировать стол и принимать пищу.
Искусственный язык, которым пользовалась аристократия, не был создан сразу, как международный язык, который до творцов волапюка изобрел Лейбниц; он был извлечен из языка народного, на котором говорили буржуа и ремесленники, город и деревня. То же явление раздвоения уже имело место в латинском языке; в эпоху второй пунической войны он раскололся на благородную речь – sermo nobilis, и плебейскую речь – sermo plebeius.
Нравы и обычаи изысканного общества XVII века должны были в большой мере ограничить количество слов его искусственного языка, который Мерсье называл монархическим, но который было бы правильнее назвать аристократическим. Так как Дворяне не занимались никакими ремеслами, кроме военного, – они нисколько не интересовались выражениями, относящимися к самым разнообразным областям человеческой деятельности. И действительно, в первых изданиях академического Словаря было множество терминов различных ремесел.
>(Там же, 218 – 219.)
535
…путем последовательного очищения мало-помалу был создан язык аристократического общества.
>(Там же, 218.)
536
Не задумываясь, заимствовали они [дворяне] из него [народного языка] слова, выражения и обороты, которые им были нужны для повседневного обихода, но они просеивали их и сохраняли лишь ограниченное количество; лишь после того, как их много раз развешивали, одобряли и, наконец, клали на них аристократический штемпель, допускались они к обращению в обществе и печатных произведениях, которым общество покровительствовало.
>(Там же, 218.)
537
Обстригание богатого, крепкого и беспорядочного языка, завещанного XV веком, шло, таким образом, рука об руку с облагораживанием свирепых нравов и грубых вкусов феодальных баронов.
>(Там же, 219.)
538
В списке писателей, произведения которых должны были дать материал для Словаря, фигурировали Амио, Монтень, Депорт, Шаррон, королева Маргарита, Ронсар, Маро и т.д.; но вскоре было замечено, что несмотря на поразительное богатство их языка, они не пользовались множеством слов и выражений, которые, между тем, необходимы для повседневного обращения. Волей-неволей пришлось обратиться к тому языку, на котором все говорили, и, вместо того, чтобы фиксировать словарный запас знаменитых писателей, язык которых, по выражению Пеллисона, «в течение нескольких лет становился варварским», – составить словарь живого языка.
>(Там же, 220.)
539
…академики впервые указывают, какие слова должны употребляться при поэтическом стиле, какие – при высоком, и какие уместны в обыденном разговоре. В XVII веке полагали, что язык, достигший своего полного совершенства, должен быть раз навсегда фиксирован; Академия была коллегией жрецов, на обязанности которой лежало охранять посвященный ей культ.
>(Там же, 222.)
540
Огражденная от произвола и индивидуальной прихоти, регламентированная многочисленными и точными предписаниями грамматики, речь аристократического общества, окончательно сложившись, была затем распространена книгами и навязана молодому поколению воспитанием. Вопреки своему искусственному происхождению, язык этот стал обиходным языком аристократии, господствующего класса. Он до такой степени вошел в плоть и кровь версальских придворных, что они считали столь же невозможным пользоваться в разговоре народным языком, как одеваться в грубое и бесцветное платье ремесленников и буржуа, которых они видели из своих карет, когда во весь опор мчались через Париж ко двору.
>(Там же, 222 – 223.)
541
Народный язык, о существовании которого дворяне, быть может, и подозревали, но с которым они нисколько не считались, получил возможность утвердиться; его слова и выражения начинают просачиваться в язык высшего общества вместе с финансистами и богатыми буржуа, проникавшими в салоны и аристократические семьи, гербы которых они покрывали позолотой.
>(Там же, 223.)
542
Писатели XVIII века были лишь сиделками у постели умирающего [языка], жизнь которого пытались продлить с помощью академических постановлений.
>(Там же, 223.)
543
В Академии, в состав которой иногда входило больше дворян, чем писателей, они подчинялись им в борьбе за язык аристократического общества; у себя дома и в повседневном общении они говорили только на народном языке, и на нем же писали свои частные письма, а тем, другим языком, пользовались лишь при высиживании своих элегий, трагедий и книг «in octavo».
>(Там же, 223 – 224.)
544
Даже такие искушенные в своем ремесле люди, как Вольтер, писали, держа локтем словарь и грамматику, чтобы не допустить себя до малейшей погрешности.
>(Там же, 224.)
545
…выступал наружу народный язык, который писателям великого века не удалось оттеснить на второй план тем, что они пользовались лишь языком, выработанным в недрах отеля Рамбулье.
>(Там же, 229.)
546
Они [«жеманные педанты XVIII века»] объявляли под запретом слова и выражения, родившиеся в конторах и мастерских.
>(Там же, 229.)
547
Особенно ученые жаловались на противодействие со стороны языка, когда стоял вопрос о введении научных терминов, хотя новые знания требовали употребления новых слов.
>(Там же, 230.)
548
Ученые не решались воспользоваться научным термином, который не получил санкции со стороны невежд из хорошего общества.
>(Там же, 230.)
549
Во второй половине XVIII века начали ощущать властную потребность в обновлении не только социальных и политических учреждений, но и языка. Мы в праве задать себе вопрос, каким образом Вольтер и энциклопедисты, которые были теоретиками этой всеобщей потребности, призванными подготовить умы к тому, чтобы совершить революции, – каким образом они могли проявить такой пиетет к словоупотреблению и правилам аристократического языка.
>(Там же, 230.)
550
Они [энциклопедисты] не теряли времени на преобразование языка, а старались придать ему большую живость и остроту; по-видимому, они боялись вводить новые слова и выражения, которые своей новизной могли бы отвлечь внимание от их атак или затемнить их смысл. Владеть точным и ясным языком, который ранил бы врага, как шпага, было неизменным стремлением, начиная с Декарта.
>(Там же, 231.)
551
Изменение языка шло параллельно с эволюцией буржуазного класса. Чтобы объяснить рассматриваемое нами лингвистическое явление, мы должны изучить и понять то социально-политическое явление, которое к нему привело.
>(Там же, 231.)
552
С первых дней революции язык XVIII века был отброшен и сразу воцарился демагогический стиль. В эпоху
