прусский народ начал обнаруживать такой рост, который не находится ни в каком соответствии с ничтожностью принятой тогда меры. Гнёт цензуры сковывает в Пруссии такую огромную массу сил, что малейшее облегчение вызывает с их стороны несоразмерно сильную реакцию. Общественное мнение Пруссии всё больше сосредоточивается на двух вопросах: на представительном строе и, особенно, на свободе печати. Как бы король ни повёл себя, сначала у него вынудят свободу печати, а раз она будет добыта, за ней через год неизбежно должна будет последовать конституция. А при наличии представительного строя совершенно нельзя предусмотреть, как пойдёт дальнейшее развитие Пруссии. Одним из первых последствий будет расторжение союза с Россией, если только король ещё раньше не будет принуждён поступиться этим детищем своего принципа. Но за этим может последовать ещё многое другое, а современное положение Пруссии очень напоминает состояние Франции перед… впрочем, я воздерживаюсь от всяких чересчур поспешных заключений.
Написано Ф. Энгельсом приблизительно в октябре 1842 г.
АНГЛИЙСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ НА ВНУТРЕННИЕ КРИЗИСЫ
Лондон, 29 ноября. Если погрузиться на некоторое время где-либо в тиши в изучение английских условий, если ясно представить себе слабость фундамента, на котором держится всё искусственное здание социального и политического благополучия Англии, и сразу же после этого попасть в гущу английской жизни, то удивишься, с каким поразительным спокойствием и уверенностью здесь каждый смотрит вперёд, в будущее. Господствующие классы — безразлично, среднее сословие или аристократия, виги или тори — уже так давно правят страной, что появление какой-нибудь другой партии кажется им чем-то невозможным. Сколько бы им ни указывали на их грехи, беспринципность, колеблющуюся политику, слепоту и косность, на неустойчивое положение страны, являющееся плодом их принципов, они остаются непоколебимыми в своей уверенности и считают себя силой, способной вести страну к лучшему будущему. И если революция в Англии невозможна, как они, по крайней мере, утверждают, то им, конечно, мало приходится опасаться за своё господство. Если чартизм будет терпеливо ждать до тех пор, пока не завоюет себе большинства в палате общин, то ему придётся ещё не один год созывать митинги и требовать выполнения шести пунктов Народной хартии[147]; буржуазия никогда не даст своего согласия на всеобщее избирательное право, так как неизбежным последствием её уступчивости в этом пункте была бы утрата господства в палате общин, вызванная перевесом голосов неимущих. Поэтому чартизм не мог ещё, да и долго ещё не сможет пустить корни в образованных слоях английского общества. Когда здесь говорят о чартистах и радикалах, то почти всегда имеют в виду народные низы, массу пролетариев; и действительно, немногие образованные лидеры партии совершенно теряются в этой массе.
Но и независимо от политического интереса представитель среднего сословия может быть только вигом или тори, но никогда не может быть чартистом. Принципом среднего сословия является сохранение существующего; «узаконенный прогресс» и всеобщее избирательное право при настоящем положении Англии неизбежно повлекли бы за собой революцию. Поэтому вполне естественно, что практический англичанин, для которого политика является простой арифметикой или даже чем-то вроде торгового дела, совершенно не замечает бесшумно нарастающей грозной силы чартизма, так как она не поддаётся выражению в числах или же может быть выражена только в таких числах, которые представляют по отношению к правительству и парламенту нули перед единицей. Но есть вещи, которые выходят за пределы числовых отношений, и на этом сверхмудрость английского вигизма и торизма потерпит крушение, когда для этого наступит время.
Написано Ф. Энгельсом 29 ноября 1842 г.
ВНУТРЕННИЕ КРИЗИСЫ
Лондон, 30 ноября. Возможна ли, более того, вероятна ли революция в Англии? Вот вопрос, от которого зависит будущность Англии. Предложите его англичанину, и он станет вам приводить тысячу прекрасных доводов в доказательство того, что о какой-нибудь революции даже и речи быть не может. Он вам скажет, что в настоящий момент Англия действительно находится в критическом положении, но что благодаря своему богатству, своей промышленности и своим учреждениям она располагает средствами и путями, чтобы выбраться из трудностей без насильственных потрясений; что её конституция достаточно гибка, чтобы выдержать самые сильные удары, вызванные борьбой различных направлений, и без опасности для своих основ подвергнуться всем переменам, к которым вынуждают обстоятельства. Он скажет вам, что даже низшему классу народа хорошо известно, что в случае революции он только потеряет, так как всякое нарушение общественного спокойствия может повлечь за собой лишь застой в делах, а вместе с этим всеобщую безработицу и голод. Словом, он вам преподнесёт столько ясных и убедительных доводов, что вы, в конце концов, поверите, что с Англией дело обстоит действительно не так уж плохо и что на континенте о положении этого государства создают себе всякого рода фантазии, которые должны будут лопнуть, как мыльные пузыри, перед лицом подлинной действительности и более близкого знакомства с фактами. А такое мнение и является единственно возможным, если стать на национально-английскую точку зрения непосредственной практики, материальных интересов, т. е. если упустить из виду побуждающую к движению мысль, если из-за поверхности явлений забыть об их основе, из-за деревьев не увидеть леса. Закоснелому британцу никак не втолковать того, что само собой понятно в Германии, а именно — что так называемые материальные интересы никогда не могут выступить в истории в качестве самостоятельных, руководящих целей, но что они всегда, сознательно или бессознательно, служат принципу, направляющему нити исторического прогресса. Невозможно поэтому, чтобы такое государство, как Англия, которое по своей политической исключительности и замкнутости в конце концов отстало на несколько столетий от континента; государство, которое под свободой понимает только произвол и по уши увязло в средневековье, — чтобы такое государство не пришло, наконец, в конфликт с ушедшим за это время вперёд духовным развитием. Разве не такова картина политического положения Англии? Есть ли ещё хоть одна страна в мире, где феодализм в такой же мере сохраняет свою несокрушённую силу и где он остаётся нетронутым не только фактически, но и в общественном мнении? В чём другом заключается прославленная английская свобода, как не в чисто формальном праве делать и поступать как заблагорассудится в рамках, установленных законом? И что это за законы! Хаос запутанных, взаимно противоречащих постановлений, которые свели юриспруденцию к чистой софистике, которые никогда не соблюдаются правосудием, так как они не соответствуют нашему времени, — постановлений, которые допускают, чтобы честный человек за самый невинный поступок был заклеймен как преступник, если бы только это допускалось общественным мнением и его правовым сознанием. Разве палата общин не представляет собой чуждую народу корпорацию, избранную с помощью сплошного подкупа? Разве парламент не попирает беспрестанно ногами волю народа? Имеет ли общественное мнение в общих вопросах хотя бы малейшее влияние на правительство? Не ограничивается ли его власть только частными случаями и контролем над юстицией и администрацией? Это всё вещи, которых даже самый закоснелый англичанин не станет безоговорочно отрицать. Может ли такое положение вещей удержаться надолго?
Но оставим вопросы, относящиеся к области принципов. В Англии, по крайней мере среди партий, которые теперь оспаривают друг у друга господство, среди вигов и тори, не знают никакой борьбы принципов, знают только конфликты материальных интересов. Следовательно, было бы справедливым и этой стороне дела воздать должное. Англия по своим природным условиям — бедная страна и, кроме преимуществ своего географического положения, своих железных рудников и угольных копей, не обладает ни плодородной почвой, ни какими-либо другими природными богатствами, если не считать некоторого количества тучных пастбищ. Таким образом, Англия всецело зависит от торговли, судоходства и промышленности, и с их помощью она сумела подняться на ту высоту, которую она занимает. Но из самой природы вещей вытекает, что та страна, которая пошла по этому пути, может держаться на однажды достигнутой высоте только при непрерывном росте промышленного производства; всякая остановка была бы здесь уже регрессом.
Далее, из предпосылок промышленного государства естественно следует, что для охраны источников своего богатства оно должно ограждать себя запретительными пошлинами от промышленных продуктов других стран. Но так как промышленность страны, вследствие наличия пошлин на заграничные продукты, повышает цены своих продуктов, то этим опять-таки создаётся необходимость непрерывно повышать пошлины, чтобы устранить, согласно принятому принципу, заграничную конкуренцию. Таким образом, этот процесс, поддерживаемый с двух сторон, продолжался бы до бесконечности, и уже здесь обнаруживается противоречие, лежащее в понятии промышленного государства. Но нам не нужно даже этих философских категорий, чтобы вскрыть противоречия, в тисках которых находится Англия. По вопросу о двоякого рода повышении — и производства и пошлин, — который мы сейчас рассматривали, скажут своё слово не только английские промышленники, ни ещё и другие люди. Прежде всего — заграница, которая имеет свою собственную промышленность и не питает ни малейшего желания превратиться в рынок сбыта для английских продуктов, а затем — английские потребители, которые не примирятся с таким бесконечным ростом пошлин. Именно в это упирается сейчас развитие промышленного государства в Англии. Заграница не хочет английских продуктов, так как она сама производит предметы для удовлетворения своих потребностей, а английские потребители единодушно требуют отмены запретительных пошлин. Уже из сказанного выше ясно, что Англия встала, таким образом, перед двойной дилеммой, решить которую промышленное государство само по себе неспособно; это подтверждается также и непосредственным наблюдением существующего положения вещей.
Прежде всего, если говорить о пошлинах, то даже в самой Англии признано, что низшие сорта почти всех видов товаров изготовляются немецкими и французскими фабриками лучше и дешевле; точно так же в производстве множества других товаров англичане отстали от континента. В случае отмены запретительной системы Англия тотчас же была бы наводнена всеми этими товарами, и английской промышленности был бы таким образом нанесён смертельный удар. С другой стороны, в Англии теперь существует свободный вывоз машин, а так как в производстве машин Англия до сих пор не имеет конкурентов, то при помощи английских машин континент получит теперь ещё большую возможность конкурировать с Англией. Далее, запретительная система подорвала государственные доходы Англии, и уже по одному этому она должна быть отменена. Возможен ли для промышленного государства какой-либо выход из этого положения?
Что касается рынка для английских продуктов, то Германия и Франция достаточно ясно заявили, что они не хотят больше жертвовать своей промышленностью в угоду Англии. В особенности немецкая промышленность, — она и без того приняла такой размах, что ей нечего
