«зависящее от потребностей, на которых и основаны его доходы».
Это имущество, таким образом, «независимо как от благоволения правительственной власти, так и от благоволения массы».
Рассматриваемое сословие, наконец, даже от собственного произвола защищено тем, что члены данного сословия, призванные для этого назначения, лишены «того права, какое имеют другие граждане, — отчасти свободно располагать всей своей собственностью, отчасти же быть уверенными в том, что после их смерти их собственность перейдёт к детям согласно равенству любви».
Противоположности приняли здесь совершенно новую, а именно — весьма материальную форму, какую едва ли следовало ожидать для отношений, существующих в небесах политического государства.
Противоположность, показываемая здесь Гегелем, представляет собой, если выразить её с необходимой остротой, противоположность между частной собственностью и имуществом.
Землевладение есть частная собственность хат’ s^oxnv частная собственность в подлинном смысле этого слова. Его резко выраженная частная природа проявляется: 1) как «независимость от государственного имущества», от «благоволения правительственной власти», от той собственности, которая существует в качестве «всеобщей собственности политического государства», — согласно конструкции политического государства, землевладение представляет собой особое имущество в сравнении с другими имуществами; 2) как «независимость от потребностей» общества, или от «общественного имущества», от «благоволения массы». (Примечательно также, что участие в государственном имуществе понимается Гегелем как «благоволение правительственной власти», а участие в общественном имуществе — как «благоволение массы».) Имущество «всеобщего сословия» и «промышленного сословия» не есть частная собственность в подлинном смысле, ибо имущество первого обусловлено прямо связью со всеобщим имуществом или с собственностью как социальной собственностью, а имущество второго обусловлено этой связью косвенно и представляет собой известную форму участия в этой собственности; следовательно, на стороне каждого из этих сословий имущество так или иначе обусловлено «благоволением», т. е. «случайностью воли». Этому виду имущества противостоит землевладение в качестве суверенной частной собственности, не принявшей ещё формы имущества, т. е. формы собственности, установленной социальной волей.
Политический строй на его высшей ступени есть, следовательно, строй частной собственности. Высшая ступень политического умонастроения есть умонастроение частной собственности. Майорат есть лишь внешнее проявление внутренней природы землевладения. В результате того, что землевладение является неотчуждаемым, у него оказываются перерезанными социальные нервы и обеспечивается его изолированность от гражданского общества. Благодаря тому что землевладение переходит по наследству не согласно «равенству любви к детям», оно отрывается, становится независимым даже от самого мелкого союза, от природного союза, от семьи, от её воли и её законов; таким образом, черствая природа частной собственности предохраняется также и от перехода в форму семейного имущества.
Гегель в § 305 объявил сословие землевладения способным конституироваться в «политическое отношение» в силу того, что «семейная жизнь» является его «основой». Но Гегель сам же провозгласил «любовь» основой, принципом, душой семейной жизни. Следовательно, в том сословии, для которого семейная жизнь служит основой, недостаёт как раз основы семейной жизни, любви в качестве действительного и тем самым действенного и определяющего принципа. Это — бездушная семейная жизнь, иллюзия семейной жизни. На высшей ступени своего развития принцип частной собственности противоречит принципу семьи. Таким образом получается, что в противоположность сословию природной нравственности, сословию семейной жизни, лишь в гражданском обществе семейная жизнь становится жизнью семьи, жизненным проявлением любви. Сословие же землевладения представляет собой, напротив, варварство частной собственности против семейной жизни.
Вот каково на деле суверенное великолепие частной собственности, землевладения, о котором в новейшее время наговорили так много сентиментальных фраз и по поводу которого было пролито так много всякого рода крокодиловых слез.
Гегелю нисколько не помогает его заявление, что майорат является-де лишь требованием политики и должен рассматриваться с точки зрения его политического положения и значения. Напрасно он говорит: «Обеспеченность и прочность этого сословия могут быть ещё увеличены посредством института майората, который, однако, желателен лишь в политическом отношении, ибо с ним связана жертва, имеющая политическую цель — доставить первородному сыну возможность жить независимо». Гегель обнаруживает здесь известную скромность, благопристойность ума. Он хочет оправдать и сконструировать майорат не сам по себе, а лишь в отношении к чему-то другому, не как самоопределение, а как определяемое чем-то другим, не как цель, а как средство к цели. На дело майорат является следствием землевладения в его чистом виде, окаменевшей частной собственностью, частной собственностью (quand meme) в её наиболее самостоятельном и крайнем развитии. А то, что Гегель изображает как цель, как определяющий момент, как prima causa майората, представляет собой, напротив, его результат, его следствие, власть абстрактной частной собственности над политическим государством, между тем как Гегель изображает майорат как власть политического государства над частной собственностью. Он превращает причину в следствие и следствие в причину, определяющий момент — в определяемый, а определяемый — в определяющий.
Что же, однако, является содержанием политического конституирования, политической цели, что является целью этой цели? Что составляет её субстанцию? Майорат, частная собственность в превосходной степени, суверенная частная собственность. В чём проявляется власть политического государства над частной собственностью в институте майората? В том, что политическое государство обособляет частную собственность от семьи и от общества, что оно доводит её до абстрактной самостоятельности. К чему же сводится власть политического государства над частной собственностью? К собственной власти частной собственности, к её сущности, которая доведена до существования. Что остаётся политическому государству в противоположность этой сущности? Остаётся иллюзия, будто оно является определяющим, в то время как оно является определяемым. Государство, конечно, ломает волю семьи и общества, но оно это делает для того лишь, чтобы дать существование воле частной собственности, которая неподвластна семье и обществу, и признать это существование высшим существованием политического государства, высшим нравственным существованием.
Рассмотрим различные элементы, как они проявляются здесь, в законодательной власти, в целостном, достигшем действительности, последовательности и самосознания государстве, в действительном политическом государстве, — рассмотрим их в связи с идеальным или долженствующим быть, с логическим определением и формой этих элементов.
(Майорат не есть, как говорится у Гегеля, «цепи, налагаемые на свободу частного права», он, напротив, представляет собой «свободу частного права, освободившегося от всех социальных и нравственных цепей».) (Высшей политической конструкцией является здесь конструкция абстрактной частной собственности.)
Прежде чем перейти к этому сопоставлению, необходимо более внимательно рассмотреть ещё одну формулировку этого параграфа, согласно которой благодаря майорату имущество крестьянского сословия, землевладение, частная собственность, «защищено даже от собственного произвола тем, что члены данного сословия, призванные для этого назначения, лишены того права, какое имеют другие граждане, — свободно располагать всей своей собственностью».
Мы уже отметили, что в результате «неотчуждаемости» земельной собственности социальные нервы частной собственности оказались перерезанными. Частная собственность (землевладение) защищена против произвола собственного владельца таким образом, что сфера произвола последнего из общечеловеческой превратилась в сферу специфического произвола частной собственности, что частная собственность стала субъектом воли, что воля стала простым предикатом частной собственности. Частная собственность не является уже здесь определённым объектом произвола, а произвол является определённым предикатом частной собственности. Сравним, однако, с этим то, что сам Гегель говорит, касаясь сферы частного права:
§ 65. «Я могу отчуждать от себя свою собственность, так как она является моей лишь постольку, поскольку я вкладываю в неё свою волю, — но я могу это делать лишь постольку, поскольку вещь по своей природе есть нечто внешнее».
§ 66. «Те блага, или, скорее, те субстанциальные определения, которые составляют сокровеннейшее достояние моей личности и всеобщую сущность моего самосознания, являются поэтому неотчуждаемыми, и право на них не теряет силу за давностью. Таковы: моя личность вообще, моя всеобщая свобода воли, нравственность, религия».
В майорате, следовательно, землевладение, частная собственность в чистом виде, становится неотчуждаемым благом, следовательно субстанциальным определением, составляющим «сокровеннейшее достояние личности, всеобщую сущность самосознания» сословия владельцев майората, составляющим его «личность вообще, его всеобщую свободу воли, нравственность, религию». Вполне последовательно поэтому, что там, где частная собственность — землевладение — неотчуждаема, отчуждаемыми являются зато: «всеобщая свобода воли» (к которой относится также свободное распоряжение чем-то внешним, в данном случае — землевладением) и нравственность (к которой относится любовь как действительный дух, проявляющийся также и как действительный закон семьи). «Неотчуждаемость» частной собственности является одновременно «отчуждаемостью» всеобщей свободы воли и нравственности. Дело обстоит здесь уже не так, что собственность существует постольку, «поскольку я вкладываю в неё свою волю», а так, что моя воля существует постольку, «поскольку она вложена в собственность». Моя воля не владеет уже здесь объектом, а сама она находится во власти объекта. Вот к чему сводится всё романтическое упоение великолепием майората: частная собственность, — следовательно, частный произвол, — проявляется здесь в своём наиболее абстрактном виде; совершенно ограниченная, безнравственная, грубая воля выступает здесь как высший синтез политического государства, как высшее отчуждение, осуществляемое произволом, как самая упорная, самоотверженная борьба с человеческой слабостью, ибо человеческой слабостью здесь представляется гуманизирование, очеловечение частной собственности. Майорат есть частная собственность, ставшая для самой себя религией, погружённая в себя, восхищенная своей самостоятельностью и великолепием. Подобно тому как майорат не подлежит непосредственному отчуждению, он также не подлежит и действию договора. Гегель следующим образом излагает переход от собственности к договору:
§ 71. «Наличное бытие, в качестве определённого бытия, есть по существу бытие для другого; собственность, — с той стороны, с которой она представляет собой наличное бытие в качестве внешней вещи, — является для других внешних вещей, и в рамках их взаимосвязи, необходимостью и случайностью. Но в качестве наличного бытия воли, собственность, как то, что существует для другого, существует лишь для воли другого лица. Это отношение воли к воле есть та специфическая и подлинная почва, в которой коренится наличное бытие свободы. Это опосредствование, в силу которого я обладаю собственностью не только посредством вещи и моей субъективной воли, но в такой же мере и посредством воли другого, — следовательно, в пределах общей воли, — это опосредствование образует сферу договора».
(В институте майората стало государственным законом, что обладание собственностью осуществляется не в пределах общей воли, а исключительно «посредством вещи и моей субъективной воли».) В то время как здесь, в отделе о частном праве, Гегель изображает отчуждаемость частной собственности и её зависимость от общей воли как её истинную идеальность, — он в государственном праве прославляет, наоборот, мнимое великолепие независимой собственности в противоположность «необеспеченности промысла, погоне за барышом и изменчивости владения, зависимости от государственного имущества».
