или большего могущества, чем я имею. Наоборот, — заметил он далее, — великая и, быть может, единственная опасность для нас заключается в дальнейшем расширении империи, которая и без того чересчур велика. По сильное и честолюбивое государство, сменившее Высокую Порту, могло бы сделать войну со стороны России необходимостью для императора или его преемников». Европейская война была бы вызвана теми самыми средствами, которые предлагаются, чтобы ее предотвратить, потому что ни Англия, ни Франция, ни, вероятно, Австрия не примирились бы с тем, чтобы Константинополь оставался навсегда в руках России. Что касается Великобритании, то правительство ее величества заявляет раз навсегда, что ему чуждо какое бы то ни было намерение или желание овладеть Константинополем. Его императорское величество может иметь в этом отношении полнейшую уверенность. Правительство готово также дать заверение, что не вступит ни в какие соглашения относительно мероприятий на случай крушения Турции, не снесясь предварительно с императором России. Итак, в общем правительство ее величества вполне уверено, что не может быть более мудрой, бескорыстной и благотворной для Европы политики, чем та, которой так долго следует его императорское величество и которая сделает имя его более прославленным, чем имена самых знаменитых государей, искавших бессмертия в ничем не обоснованных захватах и минутной славе. Для успеха этой политики желательно соблюдать величайшую выдержку по отношению к Турции; желательно, чтобы всякого рода требования, которые великие державы Европы могут предъявить ей, служили более предметом дружественных переговоров, чем категорических требований; чтобы по возможности избегались военные и морские демонстрации против султана; чтобы разногласия в вопросах, затрагивающих Турцию и лежащих в пределах компетенции Высокой Порты, решались по взаимному соглашению великих держав и не навязывались бы насильно слабому турецкому правительству. К этим предостережениям правительство ее величества хочет прибавить, что, по его мнению, весьма существенно — посоветовать султану обращаться со своими христианскими подданными в соответствии с принципами справедливости и свободы религии, принятыми повсюду просвещенными нациями Европы. Чем более турецкое правительство будет переходить к равноправному законодательству и нелицеприятному управлению, тем менее российский император будет находить необходимым применять на деле то право исключительного покровительства, которое его императорское величество нашел столь тягостным я неудобным, хотя нет никаких сомнений в том, что оно предписано ему велениями долга и закреплено за ним договором. Вы можете прочесть эту депешу графу Нессельроде и даже, если это будет признано желательным, передать копию ее в руки императора. В таком случае вы сопроводите передачу ее уверениями в дружбе и доверии ее величества королевы, столь заслуженно внушаемых образом действий его императорского величества.
Остаюсь и пр.
Дж. Рассел
Окончание своего изложения я вынужден отложить до ближайшей статьи [См. настоящий том, стр. 149–164. Ред.]. Но прежде чем закончить, я хочу сообщить вам, в дополнение к ранее сказанному мной о позиции и планах Пруссии, последние данные, полученные мной из источника, не доступного широкой публике.
Когда конфликт между Россией, с одной стороны, и англо-французским союзом — с другой, уже достиг определенного кульминационного пункта, император Николай послал собственноручное письмо своему шурину [Фридриху-Вильгельму IV. Ред.] в Берлин. В этом письме он заявлял, что хотя Франция и Англия и могут причинить ему некоторый вред на море, он не боится их на суше, так как в конце апреля у него может быть готово к походу 600000 солдат. Из них он готов предоставить 200000 в распоряжение Фридриха-Вильгельма, если тот обязуется предпринять поход на Париж и низложить Луи-Наполеона. Тупоголовый король был так ослеплен этим проектом, что Мантёйфелю понадобилось три дня, чтобы отговорить его от принятия этого предложения. Это — о короле.
Что касается самого г-на фон Мантёйфеля, этого «великого человека», которым так гордится прусская буржуазия, то весь этот человек перед нами как на ладони, когда мы рассматриваем секретные инструкции, которые он посылал Бунзену, прусскому послу в Лондоне, в то самое время, когда было получено вышеупомянутое русское письмо, и которые попали ко мне в руки, хотя и совсем иным путем, чем мои частные письма в руки Бунзена[102]. Содержание этих инструкций, выдающих наглой двусмысленностью своего стиля одновременно школьного педанта и унтер-офицера, приблизительно следующее:
«Наблюдайте хорошенько, откуда дует ветер. Если вы заметите, что Англия серьезно связана союзом с Францией и твердо решилась на войну, настаивайте на «целостности и независимости» Турции. Если же вы заметите, что Англия колеблется в своей политике и не склонна к войне, тогда доставайте свои копья и ломайте их смело за честь и достоинство короля, моего и вашего государя».
Ну, не прав ли русский самодержец, когда он рассматривает Пруссию как ничтожную величину?
Написано К. Марксом. 21 марта 1854 г.
Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4045, 5 апреля 1854 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
К. МАРКС
СЕКРЕТНАЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ПЕРЕПИСКА
Лондон, пятница, 24 марта 1864 г.
Если, в общем и целом, можно считать депешу лорда Джона Рассела [См. настоящий том, стр. 144–147. Ред.] вежливым отклонением предложения царя вступить в предварительное соглашение на случай возможного раздела Турции, то все же она содержит несколько весьма странных мест, на которые я хотел бы обратить внимание ваших читателей. Лорд Джон пишет:
«Нет достаточных оснований объявлять султану, что он не в состоянии сохранить порядок внутри страны или поддерживать дружественные отношения со своими соседями».
Но нигде в конфиденциальных донесениях сэра Г. Сеймура мы не находим указаний на то, что царь предложил объявить султану что-либо подобное. Мы должны предположить поэтому, что либо лорд Рассел, притворно сопротивляясь такому шагу, на деле сам хотел внушить мысль о нем, либо же некоторые из конфиденциальных донесений сэра Гамильтона были изъяты из актов, представленных парламенту. Подозрения тем более напрашиваются, что всего 16 дней спустя, 25 февраля 1853 г., лорд Кларендон, при своем вступлении в должность министра иностранных дел, дал следующие инструкции лорду Стратфорду де Редклиффу:
«Ваше превосходительство, объясните султану со всей откровенностью и чистосердечием, каковые совместимы с осмотрительностью, а также с достоинством самого султана, причины, заставляющие правительство ее величества опасаться, не находится ли в настоящее время Оттоманская империя в особенно опасном положении. Нарастающие претензии иностранных государств, которым Порта не способна или не склонна дать
удовлетворение, плохое ведение ее собственных дел и возрастающая слабость исполнительной власти в Турции позволили ее союзникам принять в последнее время новый и внушающий беспокойство тон. Если такое положение будет продолжаться, оно может повести к всеобщему восстанию христианских подданных Порты и оказаться роковым для независимости и целостности империи — катастрофа, о которой правительство ее величества будет глубоко сожалеть, но которая, об этом правительство ее величества считает своим долгом сообщить Порте, некоторыми из европейских великих держав считается вероятной и близкой». (См. Синюю книгу о правах и привилегиях православной и католической церквей, т. I, стр. 31, 32.)
Но разве это не значило со стороны Англии в ясных словах «объявить» султану, «что он не в состоянии сохранить порядок внутри страны или поддерживать дружественные отношения со своими соседями»? Царь весьма бесцеремонно сказал сэру Гамильтону, что он не позволит Англии утвердиться в Константинополе, но что, с своей стороны, он намерен сам утвердиться там, если не в качестве постоянного владельца, то, по крайней мере, в виде временного хранителя. Что же отвечает лорд Джон на это наглое заявление? От имени Великобритании он отвергает «какое бы то ни было намерение или желание овладеть Константинополем». От царя он такого уверения не требует.
«Положение императора России», — говорит Рассел, — «в качестве временною хранителя, а не постоянного владельца Константинополя, было бы чревато всевозможными опасностями, как вследствие издавна лелеемых притязаний его собственного народа, так и вследствие соперничества европейских стран».
Соперничество европейских стран, а не противодействие Англии! Что касается Англии, то она не позволила бы этого, — впрочем, лорд Джон Рассел не осмеливается говорить с Россией таким топом, каким Россия говорит с Англией, — Англия «не была бы удовлетворена, если бы Константинополь находился постоянно в руках России». Итак, она будет удовлетворена, если он будет находиться в руках России временно. Другими словами, она вполне соглашается с предложением, сделанным самим царем. Она не позволит того, от чего он сам отказывается, но готова терпеть то, что он намерен сделать.
Не «удовлетворенный» тем, что он водворяет царя в Константинополе в качестве предполагаемого хранителя, лорд Джон Рассел заявляет от имени английского правительства, что оно «не вступит ни в какие соглашения относительно мероприятий на случай падения Турции, не снесясь предварительно» с Россией. Другими словами, хотя царь и заявил сэру Г. Сеймуру, что он уже заключил соглашение с Австрией, не уведомив об этом заранее Англию, Англия, с своей стороны, обязуется снестись с Россией раньше, чем заключить соглашение с Францией.
«В общем», — говорит лорд Джон, — «не может быть более мудрой, бескорыстной и благотворной для Европы политики, чем та, которой так долго следует его императорское величество».
Его казацкое величество совершенно неуклонно проводил ту самую политику, которую он возвестил еще при вступлении на престол и которую теперь либерал лорд Джон объявляет столь бескорыстной, столь благотворной для Европы.
Явным и главным спорным пунктом в нынешних осложнениях на Востоке являются притязания России на религиозный протекторат над христианами православного исповедания в Оттоманской империи. Царь, отнюдь не скрывая своих притязаний, прямо сказал сэру Гамильтону, что «право покровительства этим нескольким миллионам христиан закреплено за ним договором», что он «пользовался своим правом умеренно и осторожно» и что это «иногда налагает очень неудобные обязательства». Дает ли ему лорд Джон Рассел понять, что такого договора не существует и что царь такого права не имеет, что у него не больше права вмешиваться в дела православных подданных Турции, чем у Англии в дела протестантов, подданных России, или Франции в дела ирландцев в Великобритании? Предоставим слово самому Расселу:
«Правительство ее величества хочет прибавить, что, по его мнению, весьма существенно — посоветовать султану обращаться со своими христианскими подданными в соответствии с принципами справедливости и свободы религии… Чем более турецкое правительство будет переходить к равноправному законодательству и нелицеприятному управлению, тем менее российский император будет находить необходимым применять на деле то право
