него нет другой цели, кроме ниспровержения османского господства. И если западные державы намерены сделать это вместо него, то он, разумеется, не так безрассуден, чтобы начать с ними войну.
Теперь перейдем к истории секретного меморандума, как я себе уяснил ее из речей Дерби, Абердина, Малмсбери и Гран-вилла. Меморандум «должен был быть временным, условным и секретным соглашением между Россией, Австрией и Англией на предмет некоторых приготовлений, касающихся Турции, к которым Францию, без какого-либо согласия с ее стороны, должны были заставить присоединиться». Этот меморандум, описываемый лордом Малмсбери в вышеприведенных выражениях, явился результатом секретных совещаний между царем, графом Абердином, герцогом Веллингтоном и сэром Робертом Пилем. Именно по совету Абердина царь обратился к герцогу и к сэру Роберту Пилю. Остается невыясненным в споре между лордом Абердином и его противниками, был ли составлен документ графом Нессельроде после возвращения царя из Англии в С.-Петербург в 1844 г. или же его составили сами английские министры как запись сообщений, сделанных императором.
То отношение, которое имел граф Абердин к этому документу, отличалось от простого отношения министра к любому официальному документу, что — по утверждению лорда Малмсбери — доказывается другим документом, не предъявленным палате. Меморандум признается в высшей степени важным и не подлежащим сообщению другим державам, вопреки заверениям Абердина, что он сообщил «существо» его Франции. Во всяком случае царь ничего не знал о том, что такое сообщение имело место. Меморандум был одобрен и санкционирован герцогом Веллингтоном и сэром Робертом Пилем. Однако он не был сообщен и не был представлен для оценки кабинету Пиля, членом которого был тогда лорд Дерби. Он не хранился с обычными бумагами министерства иностранных дел; при смене кабинета министр лично передавал его для хранения своему преемнику, в министерстве же иностранных дел никакой копии его не имелось. Когда лорд Дерби вступил в должность, он ничего не знал о меморандуме, хотя сам был членом кабинета Пиля в 1844 году. Покидая пост министра иностранных дел, граф Абердин передал шкатулку с меморандумом лорду Пальмерстону, передавшему этот ящик Пандоры[112] своему преемнику, графу Гранвиллу, который в свою очередь, как он сам рассказывает, вручил его по требованию барона Бруннова, русского посла, графу Малмсбери при его вступлении в министерство иностранных дел. Но, по-видимому, к этому времени была произведена замена или, говоря точнее, подделка подлинной подписи документа, так как граф Гранвилл переслал его графу Малмсбери с замечанием, что это — меморандум, составленный бароном Брунновым в результате совещаний между императором России, сэром Робертом Пилем и лордом Абердином, имя же герцога Веллингтона вовсе не было упомянуто. Нельзя придумать никакого другого мотива для такого неверного обозначения, кроме стремления затушевать важность меморандума, представив его как простые записи посла, а не как официальный документ, вышедший из с. — петербургской дворцовой канцелярии.
Россия придавала такое значение этому документу, что через 48 часов после вступления в должность лорда Малмсбери его посетил барон Бруннов и спросил, читал ли он его уже. Но Малмсбери тогда его еще не прочел, потому что документ был вручен ему лишь несколько дней спустя. Барон Бруннов настойчиво указывал ему на необходимость прочесть этот документ, который, как он утверждал, составляет ключ ко всем переговорам с Россией. С этого момента, впрочем, он не говорил больше об этом документе с членами правительства Дерби, так как, очевидно, считал торийское правительство слишком слабым и неустойчивым для проведения русской политики. В декабре 1852 г. правительство Дерби ушло в отставку, а вскоре, 11 января, лишь только известие об образовании коалиционного министерства достигло С.-Петербурга, царь снова поставил этот вопрос — достаточное доказательство того, что он считал «кабинет всех талантов» способным действовать дальше на основе этого меморандума.
Итак, перед нами компрометирующие разоблачения, сделанные в палате лордов самыми неопровержимыми свидетелями, поскольку каждый из них в свое время был премьером или министром иностранных дел Великобритании. Английский министр иностранных дел заключает тайно «условное соглашение» с Россией, — сказано в меморандуме, — и притом не только без санкции парламента, но за спиной своих собственных коллег, из которых лишь двое были посвящены в тайну. Документ в течение десяти лет не передается в министерство иностранных дел; его прячут в потайном хранилище сменяющие друг друга министры. При уходе со сцены какого-либо министра русский посол появляется на Даунинг-стрит[113] и сообщает его преемнику, чтобы он хорошенько ознакомился с договором, с секретным договором, заключенным отнюдь не между законными представительствами нации, а между некоторыми министрами кабинета и царем, и чтобы он в точности соблюдал линию поведения, которую ему предписывает русский меморандум, сочиненный в с. — петербургской дворцовой канцелярии.
Если это не открытое нарушение конституции, если это не заговор и государственная измена, если это не тайное соглашение с Россией, тогда мы уж не знаем, что понимается под этими выражениями.
В то же время мы узнаем из этих разоблачений, почему преступники, чувствуя себя в полной безопасности, могут спокойно оставаться у руля государственного корабля, и притом во время явной войны с той самой Россией, с которой они, их в этом уличили, непрестанно конспирировали; мы узнаем также, почему парламентская оппозиция является чистым шарлатанством, пущенным в ход, чтобы досадить правительству, но не для того, чтобы воспрепятствовать его деятельности. Все министры иностранных дел и, следовательно, все сменявшие друг друга с 1844 г. правительства являются соучастниками преступления; каждый становился им с того момента, как не удосуживался бросить обвинение своему предшественнику и молчаливо принимал таинственную шкатулку. Уже одно только намерение утаить делает каждого из них виновным. Скрывая заговор от парламента, каждый тем самым становился участником заговора. Закон считает укрывателя краденого таким же преступником, как самого вора. При всяком судебном процессе были бы повержены в прах не только коалиционное министерство, но и его соперники, не только данные министры, но и парламентские партии, которые они представляют, и не только эти партии, но и господствующие классы Англии.
Замечу, en passant [между прочим. Ред.], что единственную достойную внимания речь в палате лордов произнес граф Дерби. Но его критика меморандума и секретной переписки, — и то же самое я могу сказать о дебатах в палате общин, — не содержит ничего такого, чего бы я уже не сообщил вам в сделанном мной обширном изложении этого рокового меморандума и этой необычайной переписки [См. настоящий том, стр. 137–148 и 149–164. Ред.].
«Право объявления войны, это — прерогатива, подлинная прерогатива короны; и если королева обращается к парламенту и сообщает ему, что сочла необходимым начать войну, то это не может служить поводом для палаты общин высказываться о том, уместна или неуместна война. При таких обстоятельствах долг палаты — сплотиться вокруг престола — и лишь впоследствии при подходящем и соответствующем конституции случае обсудить политику, которая смогла привести к войне».
Так заявил в палате общин г-н Дизраэли, и так говорили все члены палаты общин, и все же газета «Times» заполняет семнадцать столбцов их комментариями к этой политике. Почему? Да именно потому, что это был «неподходящий случай» и их болтовня должна была остаться безрезультатной. Я должен, впрочем, сделать исключение для г-на Лейарда, который заявил прямо:
«Если бы, выслушав его, палата пришла к убеждению, что поведение министров дает повод к парламентскому запросу, то он не отступил бы от возлагаемой на него этим обязанности и был бы готов просить министров назначить в ближайшем будущем день, когда он сможет поставить этот запрос».
Понятно теперь, почему «Times» начинает сомневаться в подлинности ассирийских открытий г-на Лейарда[114].
Лорд Дж. Рассел, читавший адрес в палате общин, отличался от лорда Кларендона только своеобразным произношением слов: неприкосновенность, независимость, свобода, цивилизация, которым он снискал аплодисменты со стороны более простой публики.
Г-н Лейард, выступивший с ответом, совершил два грубых промаха, испортивших впечатление от его в общем замечательной речи. Во-первых, он пытался доказать существование двух противоположных элементов в коалиционном министерстве — русского элемента и английского элемента, фракции Абердина и фракции Пальмерстона, между тем как в действительности эти обе фракции ничем не отличаются одна от другой, кроме языка и способа пресмыкаться перед Россией. Один лидер является приверженцем России, потому что ее не понимает, а другой — несмотря на то, что понимает ее. Первый поэтому является открытым сторонником России, второй — ее тайным агентом. Первый поэтому служит бескорыстно, второму за его службу платят. Первый менее опасен, так как становится в открытое противоречие с чувствами английского народа; второй приносит непоправимый вред, так как выдает себя за воплощение национальной враждебности к России. Что касается г-на Лейарда, то приходится предположить, что он не знает человека, которого выдвигает в противоположность Абердину. А для г-на Дизраэли, который ссылался на ту же противоположность, такого извинения нет. Ибо никто не знает лорда Пальмерстона лучше, чем этот вождь оппозиции, уже в 1844 г. заявивший, что никогда еще иностранная политика ни одного министра не была столь гибельной для британских интересов, как политика благородного лорда. Вторым промахом, совершенным г-ном Лейардом, было утверждение, что газета «Times» является прямым органом партии Абердина, на том основании, что она черпала материал для своих передовых из секретной и конфиденциальной переписки уже через два-три дня после ее прибытия, стремясь убедить страну согласиться на бесчестную сделку, намеченную в С.-Петербурге; в особенности это касается статей, появившихся в феврале и марте прошлого года. Лейард сделал бы лучше, если бы, подобно лорду Пальмерстону, допустил, что этот материал доставляется газете русским посольством в Лондоне; это дало бы возможность уличить и «Times» и министерство иностранных дел в том, что они оба являются органами с. — петербургского кабинета.
Полагая, что «Times» действительно представляет большую силу, чем коалиционное правительство, не из-за своих взглядов, а из-за тех сообщений, в которых раскрывается предательский характер этой секретной корреспонденции, я привожу полностью заявление г-на Лейарда против этой газеты.
«Первая из этих секретных депеш была получена в Англии 23 января 1853 г., а 26 числа того же месяца в «Times» появилась первая статья из тех, на которые оратор ссылался. Следующая депеша была получена 6 февраля 1853 г. и 11 числа того же месяца, спустя четыре дня, появилась экстренная статья в «Times», из которой приводится выдержка. В этой статье говорилось: «Мы не думаем, чтобы целью русской политики было ускорение катастрофы на Востоке; Англия снова окажет добрые услуги, чтобы смягчить опасность
