чтобы восстановить и поддержать мир в Европе; созданный против Англии союз сразу же исчез бы».

Случалось ли когда-либо, чтобы великая держава с таким унижением просила о помощи?

Но все эти льстивые речи Англии не достигли цели, и в 1780 г. был провозглашен вооруженный нейтралитет. Англия покорно проглотила пилюлю. Чтобы смягчить ее горечь, английское правительство заранее объявило, что русские торговые суда не будут останавливаться или задерживаться английскими крейсерами. Так, Англия без всякого принуждения отказалась от права осмотра иностранных судов. Вскоре после этого английский дипломат заверил с. — петербургский кабинет, что британские военные суда не будут чинить препятствий торговым предприятиям подданных императрицы; а в 1781 г. сэр Джемс Харрис поставил в заслугу английскому адмиралтейству, что оно смотрит сквозь пальцы на частые случаи подвоза русскими судами корабельных материалов противникам Англии и что всякий раз, когда эти суда бывали по ошибке арестованы или задержаны, адмиралтейство уплачивало за эту задержку щедрую компенсацию. Все средства пускались в ход английским кабинетом, чтобы уговорить Россию отказаться от нейтралитета.

Вот что пишет, например, лорд Стормонт английскому послу в С.-Петербурге:

«Нельзя ли подействовать на честолюбие императрицы, уступив ей что-нибудь существенное, что-либо выгодное для ее флота и торговли, чтобы склонить ее к оказанию нам помощи против наших мятежных колоний?»

Харрис отвечает, что такой приманкой могла бы быть уступка острова Минорка. В 1781 г. Минорка была действительно предложена Екатерине, но этот дар был ею отвергнут.

В марте 1782 г. в кабинет вошел Фокс, и тотчас же русскому послу в Лондоне было заявлено о готовности Англии начать переговоры с Голландией, которой предшествующее министерство объявило войну на основании договора 1674 г.[297], где признавалась свобода судоходства и торговли, и что она намерена немедленно заключить перемирие. Фокс дал указание Харрису представить этот шаг как доказательство того внимания, с каким король относится к пожеланиям и мнениям императрицы. Но этим Фокс не ограничился. На одном из заседаний министров было решено рекомендовать королю, чтобы он дал понять русскому послу, резиденция которого была недалеко от королевского дворца, что его величество желает более близко ознакомиться с намерениями императрицы и установить самые тесные отношения с с. — петербургским двором, положив в основу соглашения между обеими странами декларацию о нейтралитете.

Вскоре после этого Фокс вышел в отставку. Его преемник, лорд Грантам, подтвердил, что сравнительно благосклонное отношение С.-Петербурга к Лондону явилось плодом политики Фокса; и когда Фокс снова вошел в кабинет, он выдвинул идею о том, что политикой каждого просвещенного англичанина должен быть союз с северными державами и этой политике надо следовать постоянно. В одном из своих писем к Харрису он напоминает ему, что дружба с с. — петербургским двором имеет первостепенное значение для Великобритании, и заявляет, что в период своего первого кратковременного пребывания в правительство он преследовал благороднейшую цель доказать императрице, как искренне английское министерство стремится следовать ее советам и завоевывать ее доверие. Фоке всеми силами добивался союза с Россией. Он убеждал короля написать императрице письмо и просить ее обратить свое благосклонное внимание на английские дела.

В 1791 г. Фокс, бывший тогда в оппозиции, заявил в парламенте:

«странно слышать, когда в английской палате говорят о растущем могуществе России, как о чем-то внушающем тревогу. Двадцать лет тому назад Англия ввела русские суда в Средиземное море. Он (Фокс) советовал королю не препятствовать присоединению Крыма к России. Англия поддержала Россию в ее стремлении основать свое величие на развалинах Турции. Было бы безумием выказывать зависть по поводу возросшего могущества России на Черном море».

Во время этих же дебатов Бёрк, бывший тогда вигом, заметил:

«странно считать Турецкую империю составной частью европейского равновесия».

Подобные взгляды Бёрк — он слывет у всех партий Англии образцом английского государственного деятеля — высказывал все чаще и все энергичнее до самого конца своей политической карьеры; затем они были подхвачены известным лидером вигов, который унаследовал руководство партией.

В период своего правления, в 1831 и 1832 гг., лорд Грей, воспользовавшись обсуждением внешней политики, высказал убеждение, что поглощение Турции Российской империей было бы выгодно для самой Турции и способствовало бы благоденствию Европы. А разве Россия была тогда менее варварской, чем нынешняя Россия, как ее нам изображают? Разве она была тогда в меньшей степени страной того отвратительного деспотизма, который современные виги рисуют в таком страшном виде? И все же перед Россией не только раболепствовали, домогаясь союза с ней, но английские либеральные государственные деятели побуждали ее осуществлять те самые замыслы, за которые теперь ее так жестоко клеймят.

Написано К. Марксом около 28 декабря 1855 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4597, 12 января 1856 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Ф. ЭНГЕЛЬС

ВОЙНА В АЗИИ

Мало-помалу мы узнаем о подробностях падения Карса[298], и пока они полностью подтверждают все, что мы не раз говорили о положении турецкой армии в Малой Азии. Теперь уже никак нельзя отрицать, что эта армия систематически разваливалась вследствие нерадивости турецкого правительства и безграничного господства турецкой лени, фатализма и тупости. Более того, обнаруженных фактов теперь вполне достаточно, чтобы доказать, что даже прямая измена, обычное явление в Турции, сыграла не малую роль в падении Карса.

Еще в самом начале прошлогодней кампании мы имели возможность рассказать нашим читателям об отчаянном положении турецкой армии в Эрзеруме и Карсе и о тех огромных хищениях, которыми это положение было вызвано. Для обороны Армянского нагорья было сосредоточено два армейских корпуса, малоазиатский и месопотамский, и часть сирийского корпуса. Эти корпуса были усилены своими редифами, то есть резервными батальонами, и составляли ядро многочисленных курдских и бедуинских иррегулярных войск. Однако четыре или пять неудачных сражений в 1853 и 1854 гг., начиная со сражения под Ахалцихом и кончая сражением под Баязетом, сломили сплоченность и боевой дух этой армии, а недостаток одежды и продовольствия в зимние месяцы окончательно ее погубил. В штабе армии, хотя и не занимая никаких официальных постов, собралась пестрая компания венгерских и польских эмигрантов, среди которых были и авантюристы и вполне достойные люди. В глазах невежественных, завистливых и интригующих пашей авантюристы могли сойти за специалистов первого ранга, а с действительно полезными людьми из числа этих эмигрантов обращались как с авантюристами; в результате началась настоящая свистопляска тщеславия и интриг, дискредитировавшая эмигрантов в целом и уничтожившая почти все следы их влияния. Затем появились английские офицеры, которые были встречены с большим почетом, как того требовал долг вежливости по отношению к союзному правительству и что было естественно при крайней беспомощности турецких командиров. Но попытка этих офицеров поднять в какой-то степени боевой дух армии, действующей в Армении, также не удалась. Своими усилиями они могли иногда вывести на время того или другого пашу из состояния полной апатии, добиться сооружения самых необходимых оборонительных укреплений в Карее, предупредить иной раз какой-нибудь вопиющий случай казнокрадства или даже тайный сговор с противником, — но это и все. Когда прошлой весной генерал Уильямс напрягал все силы, чтобы добыть для Карса самые необходимые запасы продовольствия, он все время наталкивался на препятствия. Турецкое интендантство не предполагало возможности осады и не позаботилось о лошадях для подвоза припасов. Когда выяснилось, что имеется достаточное количество ослов, оно нашло оскорбительным для чести султана перевозить на них принадлежащие ему грузы и так далее; в результате Карс, этот оплот Армении, расположенный на расстоянии всего двух переходов от русской крепости Гюмри, остался фактически совсем без всякого продовольствия и вынужден был добывать провиант для себя в окрестностях. Так же обстояло дело с боевыми припасами. После атаки, произведенной русскими 29 сентября, боевых припасов для артиллерии осталось лишь дня на три, хотя следует напомнить, что осады по существу и не было, — день 29 сентября был единственным днем настоящего сражения за все время блокады. В санитарных ящиках, присланных для армии, содержалось всякое старье, а хирургам, чтобы зондировать раны и ампутировать конечности, из Константинополя доставляли акушерские инструменты!

Таково было положение в Карсе. И если гарнизон, состоящий из деморализованных анатолийских войск, смог с такими скудными средствами оказать столь отчаянное сопротивление 29 сентября и так долго держаться после этого, несмотря на голод, то это один из тех искупающих фактов турецкой истории, которыми так изобилует нынешняя война. Тот же фатализм, который ведет к равнодушию и бездействию верхов, порождает упорное сопротивление в массах. Это последние остатки того воинственного духа, благодаря которому знамя ислама было

некогда пронесено от Мекки до Испании и остановлено лишь у Пуатье[299]. Его наступательной силы больше не существует, но следы его способности обороняться сохранились. Упорство в сопротивлении за крепостными стенами и валами типично для турок; было бы грубой ошибкой объяснять это упорство присутствием там европейских офицеров. Если последние и были в Карсе и Силистрии в 1854 и 1855 гг., то их не было в Варне, в Браилове, в Силистрии в 1829 г., когда совершались такие же геройские подвиги[300]. Европейские офицеры могли в этих условиях только исправлять ошибки, укреплять редуты, вносить единство в систему обороны, предупреждать прямую измену. Но личная храбрость солдат была всегда одинакова, независимо от присутствия европейцев; не было в ней недостатка и в Карсе даже среди дезорганизованных войск почти совершенно разложившейся анатолийской армии.

И тут мы должны дать оценку заслугам английских офицеров, сыгравших видную роль в обороне Карса и находящихся теперь в плену в Тифлисе. Не подлежит сомнению, что ими было сделано очень много для подготовки средств сопротивления, что им целиком принадлежит заслуга в деле укрепления города и снабжения его всем, чем только было возможно, что они преодолели сонное бездействие пашей и руководили обороной 29 сентября. Но нелепо приписывать им, как это делает сейчас английская печать, всю честь победы 29 сентября и обороны в целом и изображать их в виде кучки героев, покинутых в минуту опасности трусливыми турками, ради которых они жертвовали собой. Что во время штурма они были в первых рядах бойцов — этого мы и не думаем отрицать. Англичанин по натуре очень драчлив, и поэтому английский офицер больше всего и чаще всего грешит в бою именно тем, что забывает о своих обязанностях командира и сражается как простой