со своими старыми коллегами. Он представляет Out [оппозицию. Ред.], они In [правительство. Ред.]. Но фальшивый предлог, пригодный для экс-министра, не является фальшивым предлогом, пригодным для министра, хотя соус для гусыни тот же, что и соус для гусака.
Это невероятное смешение понятий, допущенное Гладстоном, явилось для Рассела долгожданным сигналом. Он поднялся и начал чернить Россию, вопреки Гладстону, пытавшемуся обелить ее. Но Гладстон был «Out», а Рассел «In». После того, как Рассел повторил в крикливом тоне все общеизвестные и, несмотря на их тривиальность, правильные общие положения о мировых завоевательных планах России, он перешел к делу, именно к делу Рассела. Никогда, заявил он, столь большой национальный вопрос не низводился до такого низкого уровня, как в речи Дизраэли. И действительно, можно ли еще больше принизить большой национальный, даже всемирно-исторический вопрос, чем отождествить его с маленьким Джонни, с Джонни Расселом? Не вина Дизраэли, что Европа contra[против. Ред.] России фигурировала и в начале первого периода войны и в конце его как Рассел contra Нессельроде. Забавно изворачивался этот маленький человек, когда дошел до четырех пунктов. С одной стороны, ему надо было показать, что его условия мира соответствовали только что обрисованным им русским ужасам, с другой, — что он, верный своему обещанию, данному им добровольно, без принуждения, Титову и Горчакову, предложил условия, которые «наилучшим образом гармонируют с честью России». Поэтому, с одной стороны, он доказывал, что Россия как морская держава существует лишь номинально, следовательно, очень легко может согласиться на ограничение этих лишь воображаемых сил, а с другой, утверждал, что флот, потопленный самой Россией, представляет страшную опасность для Турции и, следовательно, для европейского равновесия, а потому «вторая половина третьего пункта» имеет большое самостоятельное значение. Иного противник загоняет в тупик, ставя его перед дилеммой. Рассел сам поставил себя в безвыходное положение. Он дал новые доказательства своего дипломатического таланта. Активный союз с Австрией ничего не даст, ибо достаточно одного проигранного сражения, чтобы привести русских в Вену, — так подбадривал он одного из союзников.
«Мы чувствуем», — продолжал он, — «что Россия намерена захватить Константинополь и там господствовать, так как Турция явно находится на пути к разложению; и я не сомневаюсь, что Россия держится того же мнения о намерениях Франции и Англии в случае крушения этой страны».
Не хватало только, чтобы он прибавил: «а между тем она ошибается; не Англия и Франция, а одна Англия должна владеть Константинополем». Так великий дипломат побуждал Австрию стать на сторону Англии, так выдал он Турции, какого мнения, и притом «явно», держатся ее друзья, ее спасители. В одном Рассел все же преуспел как парламентский тактик. В июле 1854 г., когда он хвастал, что Крым будет отнят, Дизраэли привел его в такое смущение, что заставил отказаться от своих воинственных слов еще до голосования в палате. На этот раз он отложил этот акт самоуничтожения — отречение от возвещенной им борьбы всего мира против России — до момента, когда голосование состоялось. Большой шаг вперед!
Речь Рассела содержит еще две исторические иллюстрации — в высшей степени забавное описание переговоров с императором Николаем по поводу Кайнарджийского договора и краткий обзор положения в Германии. И то и другое заслуживает беглого упоминания. Рассел, как припомнит читатель, основываясь на Кайнарджийском договоре, прямо признал протекторат России. Английский посол в Петербурге, сэр Гамильтон Сеймур, оказался менее покладистым и более скептически настроенным человеком. Он наводил справки у русского правительства, а Рассел был настолько наивен, что рассказал об этой истории следующее:
«Сэр Гамильтон Сеймур покорнейше попросил покойного русского императора показать ему ту часть договора, на которой основываются его притязания. Его императорское величество сказал: «Я не буду показывать. Вам специальной статьи договора, на которой основывается мое притязание» (на протекторат). «Идите к графу Нессельроде, он это сделает». Гамильтон Сеймур отправился со своей просьбой к Нессельроде. Граф Нессельроде ответил, что не знаком со статьями договора, и рекомендовал ему пойти к барону Бруннову или адресовать к нему свое правительство; барон Бруннов скажет ему, на какой части договора основывается притязание императора. Я полагаю, что барон Бруннов никогда не отважится указать такую статью в договоре».
О Германии благородный лорд рассказал:
«Россия связана в Германии через браки с многочисленными мелкими монархами. Многие из этих монархов, в чем с сожалением приходится признаться, правят, испытывая большой страх перед революционным настроением, которое они предполагают у своих подданных, и поэтому рассчитывают на защиту своих армий. Но каковы эти вооруженные силы? Их офицеры развращены и испорчены русским двором. Русский двор раздает им ордена, знаки отличия и вознаграждения, а в некоторых случаях Россия регулярно дает деньги на оплату их долгов, так что Германия, которая, казалось, должна быть оплотом независимости и возглавлять защиту Европы от русского господства, уже много лет исподволь ослабляется и лишается своей независимости благодаря русским интригам и русским деньгам».
И вот, чтобы побудить Германию идти впереди подобно огненному столпу, чтобы призвать ее к «категорическому императиву», к долженствованию, Рассел объявил себя на Венской конференции защитником «чести и достоинства России» и заставил Германию выслушать гордый язык свободного и независимого англичанина.
Написано К. Марксом 29 мая 1855 г.
К. МАРКС
К КРИТИКЕ ПОСЛЕДНЕЙ РЕЧИ ПАЛЬМЕРСТОНА
Лондон, 1 июня. Если Гладстон вводит в заблуждение видимостью глубины, то Пальмерстон — видимостью поверхностности. Он умеет искусно спрятать свое действительное намерение под набором эффектных фраз и ничего не говорящими уступками требованию момента. Его министерская речь уже неделю известна публике. Ежедневная и еженедельная пресса обсудила ее, проработала, подвергла критике. Его враги говорят, что, после того как он в течение многих месяцев говорил языком старого Абердина, он счел теперь снова уместным в течение вечера поговорить на языке старого Пальмерстона. Они говорят: благородный лорд ручается за самого себя, но кто же поручится за благородного лорда? Они называют его речь ловкой проделкой, поскольку ему удалось избежать какого-либо определенного заявления по поводу своей политики и облечь свою речь в столь эластичную, воздушную форму, что нет никакой возможности в чем-либо его уличить. Напротив, его друзья не преминули объявить музыкой тот ветер. который он поднял своей риторической игрой на органе. Он сразу правильно оценил положение, в которое ему следовало поставить себя перед палатой и страной. Кого-де я имею перед собой? С одной стороны, тех, кто полагает, что мы недостаточно энергично вели войну, а с другой стороны, тех, кто пытается толкнуть страну на позорные условия мира; на одной стороне тех, кто упрекает нас, что мы втянулись в бесполезные и парализующие войну переговоры с Австрией, а на другой — тех, кто считает, что мы в этих переговорах пошли недостаточно далеко и сорвали их чрезмерными требованиями.
Итак, он сам занял позицию золотой середины. Нападки сторонников войны он отразил тем, что направил их в адрес сторонников мира, а нападки сторонников мира — в адрес сторонников войны. Выступление против безусловных сторонников мира дало ему удобный повод для хорошо рассчитанных патриотических излияний, для торжественных заверений в неизменной энергии, для всех тех героических фраз, которыми он так часто надувал niais [простаков. Ред.]. Он польстил национальному самолюбию, перечислив громадные ресурсы, которыми располагает Англия, — это был его единственный ответ на обвинение в неспособности управлять большими ресурсами.
«Благородный лорд», — сказал Дизраэли, — «напоминает ему выскочку, который хотел похвастаться перед любовницей своим богатством: у меня есть вилла, дом в городе, картинная галерея, прекрасный винный погреб».
Так и Англия: имеет флот на Балтийском море, флот на Черном море и ежегодный государственный доход в 80 миллионов фунтов стерлингов и т. д. Тем не менее под покровом всех этих риторических пустяков, к которым свелась речь Пальмерстона, ему удалось сделать определенное заявление, к которому он позже, при удобном случае, сможет вернуться и провозгласить его как санкционированный палатой принцип своей политики. Ни одна английская газета не отметила этого заявления, но ораторское искусство Пальмерстона как раз и заключается в уменье скрывать настоящий смысл своих речей и вымывать его из памяти слушателей потоком пустых и гладких фраз. Поскольку Пальмерстон стремится не к одному лишь минутному успеху, как какой-нибудь Рассел, поскольку он принимает в расчет и будущее, то он не довольствуется ораторскими приемами, необходимыми для данного момента, но заботливо закладывает основу для своих последующих маневров. Вышеупомянутое заявление дословно гласит:
«Мы вовлечены в крупные операции на Черном море, полагаем и надеемся, что успех будет на нашей стороне, и убеждены, что успех приведет нас к тому, что мы добьемся тех условий, которые Англия, Франция и Австрия при настоящем состоянии конфликта считали себя в праве требовать».
Таким образом, как бы ни расширялись операции на Черном море, дипломатическая основа войны остается та же. Каков бы ни был военный успех, окончательный результат заранее определен и ограничен так называемыми «четырьмя пунктами». И это Пальмерстон заявляет спустя несколько часов после того, как Лейард сорвал с четырех пунктов маску, скрывавшую их русофильство. Но Пальмерстон отвлек внимание от критики Лейарда. Он уклонился от рассмотрения подлинно важного вопроса — о задачах и целях войны — взяв под защиту от Гладстона вторую половину третьего пункта и представив эту половину пункта как целое.
Заслуживает упоминания инцидент, прервавший речь Пальмерстона. Английский ханжа, лорд Роберт Гровнор, обвинил Пальмерстона в том, что, говоря о военных успехах и взвешивая шансы войны, он не принял в расчет милости и покровительства всевышнего, даже «не упомянул имени божьего». Он тем самым способствует ниспосланию небесной кары на свою нацию. Пальмерстон тотчас же стал раскаиваться и бить себя в грудь, доказав тем самым, что в случае нужды он тоже может произносить проповеди и закатывать глаза не хуже лорда Гровнора. Но этот парламентский инцидент был продолжен народом. Граждане Мэрилебона (район Лондона) созвали большой митинг в помещении школы на Каупер-стрит, чтобы протестовать против «билля о запрещении воскресной торговли». Так как здесь дело касалось избирателей, то на митинге появились лорд Эбрингтон и лорд Роберт Гровнор в качестве защитников билля, который они сами внесли в парламент. Вместо того, однако, чтобы положиться на покровительство и милость всевышнего, они предусмотрительно разместили в различных местах зала дюжину платных клакеров и нарушителей порядка. Секрет скоро раскрылся, и наемные агенты ханжества были немедленно схвачены гражданами
