на улицу и, увидев находившегося перед домом г-на Литтона, стала умолять его вмешаться и не дать увезти его мать в Брентфорд, г-н Литтон невозмутимо заявил, что все это его не касается. Действуя вначале как один из главных участников заговора, составленного его отцом, он теперь переменил позицию и выступает в роли естественного защитника своей матери. Второй пункт, на котором г-н Литтон строит свое оправдание, заключается в том, что его мать «увезли вовсе не в приют для умалишенных», а всего-навсего в «частный дом» врача г-на Роберта Гардинера Хилла. Но это не более как увертка. Поскольку Уайк-хаус, находящийся в ведении г-на Хилла, по закону причислен не к категории «приютов», а к категории «разрешенных правительством столичных частных домов для умалишенных», формально совершенно правильно, что леди Булвер была заключена не в «приют для умалишенных», а просто в сумасшедший дом.
Доктор Хилл, на свой страх и риск промышляющий «психическими расстройствами», тоже выступил с оправданием, заявляя, что леди Булвер вовсе не находилась взаперти, но, напротив, имела в своем распоряжении коляску и во время своего вынужденного пребывания у него почти каждый вечер ездила кататься в Ричмонд, Актон, Хануэлл или Айзлуэрт. Г-н Хилл забыл сообщить публике, что это принятое им «улучшенное обращение с умалишенными» в точности соответствует официальной инструкции комиссии по психическим заболеваниям. Дружелюбные гримасы, снисходительные улыбки, уговоры, годные для детей, заискивающая болтовня, хитрые подмигивания и напускное спокойствие банды вышколенных сиделок могут свести с ума любую разумную женщину так же успешно, как души, смирительные рубашки, грубые надзиратели и темные палаты. Как бы там ни было, заверения г-на доктора Хилла и г-на Литтона сводятся попросту к тому, что с леди Булвер действительно обращались как с умалишенной, но согласно правилам новой, а не старой системы.
«Я постоянно общался с моей матерью», — говорит г-н Литтон в своем письме, — «… и я выполнял указания моего отца, который полностью посвящал меня во все свои планы… и предложил мне следовать советам лорда Шефтсбери во всем, что могло принести пользу и утешение леди Литтон».
Лорд Шефтсбери, как известно, является главнокомандующим воинства, штаб которого находится в Эксетер-холле[379]. Отбить запах грязного дела благоуханием его святости — это coup de theatre [театральный трюк. Ред.], достойный гениальной фантазии романиста. Лорда Шефтсбери уже не раз использовали в этом направлении, например в китайском вопросе и в заговоре в Кембридж-хаус. Но г-н Литтон открывает публике лишь половину тайны, иначе ему пришлось бы откровенно рассказать, что немедленно после похищения его матери повелительное письмо от леди Пальмерстон опрокинуло планы сэра Эдуарда и заставило его «последовать советам лорда Шефтсбери», который, как назло, приходится зятем Пальмерстону и в то же время является председателем комиссии по психическим заболеваниям. Пытаясь мистифицировать публику, г-н Литтон далее заявляет:
«С той самой минуты, как мой отец счел себя вынужденным санкционировать меры, столь многими превратно истолкованные, он стал стремиться узнать мнение самых опытных и авторитетных врачей, с тем чтобы не стеснять свободу моей матери ни на мгновение дольше, чем это было совершенно необходимо. Таковы были его указания мне».
Из уклончивой формулировки всей этой нарочито неуклюжей фразы явствует, что компетентный медицинский совет будто бы нужен был сэру Эдуарду Булверу не для того, чтобы изолировать свою жену как умалишенную, а лишь с целью освободить ее как mentis compos [находящуюся в здравом уме. Ред.]. На самом же деле, медики, с согласия которых была похищена леди Булвер, представляли собой все что угодно, только не «самых опытных и авторитетных врачей». Субъектами, нанятыми сэром Эдуардом, являлись некий г-н Росс, лондонский аптекарь, которого разрешение на торговлю медикаментами, как видно, разом превратило в светило психиатрии, и некий г-н Хейл Томпсон, некогда связанный с Вестминстерской больницей, но не имеющий никакого отношения к миру науки. Лишь в результате мягкого давления извне, когда сэр Эдуард, встревожившись, почувствовал, что надо отступить, он обратился к людям, действительно занимающим в медицине видное положение. Его сын опубликовал их свидетельства, но что они доказывают? Доктор Форбс Уинслоу, редактор «Journal of Psychological Mediane»[380], к которому поверенные леди Булвер обращались еще раньше, заявляет, что, «ознакомившись с психическим состоянием леди Булвер-Литтон», он считает «вполне допустимым не стеснять далее ее свободы». Публике же нужно было доказать не то, что допустимо было вернуть леди Булвер свободу, но наоборот, было ли лишение ее свободы правомерным. Эту щекотливую сторону вопроса, имеющую решающее значение, г-н Литтон не отваживается затронуть. Разве констебль, обвиненный в незаконном заключении под стражу свободного британца, не навлек бы на себя насмешек, вздумай он сказать в свое оправдание, что не совершил ничего дурного, вернув заключенному свободу? Но действительно ли леди Булвер возвращена свобода?
«Моя мать», — продолжает г-н Литтон, — «находится сейчас у меня, она не стеснена в своих действиях и намерена по своему собственному желанию ненадолго отправиться путешествовать со мной и со своей подругой и родственницей, которую сама выбрала себе в спутницы».
Письмо г-на Литтона помечено: «Парк-лейн, дом № 1», то есть адресом городской резиденции его отца. Не значит ли это, что леди Булвер перевели из места ее заключения в Брентфорде в новое место заключения в Лондоне и целиком отдали в руки озлобленного врага? Кто гарантирует, что она «не стеснена в своих действиях»? Во всяком случае, подписывая предложенный ей компромисс, она не была свободна, а испытывала мучения по усовершенствованной системе доктора Хилла. Самое важное обстоятельство в этом деле следующее: все время, пока сэр Эдуард говорил, леди Булвер молчала. Хотя известно, что она хорошо владеет пером, ни одно ее заявление не попало на глаза публике. Написанный ею отчет о том, как с ней обращались, был ловко отнят у человека, которому она его послала.
К какому бы соглашению ни пришли муж и жена в настоящее время, британскую публику интересует такой вопрос: имеют ли право беспринципные личности, достаточно богатые, чтобы предложить соблазнительный куш двум голодным лекарям, выдавать lettres de cachet [приказы об аресте. Ред.], прикрываясь законом об умалишенных? И еще один вопрос: позволят ли министру загладить явное преступление простым семейным компромиссом? Недавно выяснилось, что в нынешнем году при обследовании одного приюта в Йоркшире комиссия по психическим заболеваниям обнаружила там человека, находящегося совершенно в здравом уме, которого уже несколько лет тайно держали в заточении в подвале. На вопрос, заданный по этому поводу в палате общин г-ном Фицроем, г-н Уолпол ответил, что «никаких записей об этом факте» он не нашел, отрицая тем самым наличие записей, но не факта. Что на этом дело не кончится, можно заключить из заявления г-на Тайта о том, что «в начале следующей сессии он выдвинет предложение о создании специальной комиссии для расследования вопроса о том, как применяется закон об умалишенных».
Написано К. Марксом 23 июля 1858 г.
РОСТ ЧИСЛА УМАЛИШЕННЫХ В АНГЛИИ
В истории британского общества не найдется, пожалуй, более точно установленного факта, чем факт соответственного роста современного богатства и пауперизма. Любопытно, что тот же закон имеет, по-видимому, силу также и в отношении числа умалишенных. Рост числа умалишенных в Великобритании не отстает от роста экспорта и обогнал рост населения. Быстрое увеличение числа умалишенных в Англии и Уэльсе в период неслыханного процветания торговли с 1852 по 1857 г. наглядно показывает следующая сравнительная таблица из годичных отчетов о пауперах, умалишенных и слабоумных за 1852, 1854 и 1857 годы[381]:
Соотношение между числом острых и излечимых заболеваний и заболеваний хронических и явно неизлечимых составляло в конце 1856 г. несколько меньше чем 1: 5, как это видно из следующей официальной сводки:
Для призрения умалишенных и слабоумных всех категорий и всех степеней в Англии и Уэльсе существует 37 общественных приютов, из которых 33 находятся в графствах и 4 в городах; затем имеется 15 больниц, 116 разрешенных властями частных домов, из которых 37 находятся в столице и 79 в провинции, и, наконец, работные дома. Общественные приюты для умалишенных или, как их попросту называют, сумасшедшие дома, предназначены по закону исключительно для приема умалишенных из бедных слоев населения, причем они должны служить лечебницами с надлежащим медицинским обслуживанием, а не просто местами изоляции помешанных. В общем можно считать, что, по крайней мере в графствах, они являются правильно организованными учреждениями, хотя настолько громоздки, что обеспечить надлежащее управление ими невозможно; они чрезвычайно переполнены, в них нет строгого подразделения больных по категориям, и к тому же поместить в них можно лишь немногим более половины всего числа умалишенных из бедного населения. В конечном счете эти 37 приютов, разбросанные по всей стране, способны по своей площади вместить всего лишь около 15690 больных. Насколько велика нуждаемость психически больных в этих дефицитных приютах, можно проиллюстрировать одним примером. Когда в 1831 г. был построен Хануэлл (в Мидлсексе) — дом для умалишенных на 500 больных, — полагали, что его хватит для нужд всего графства. Однако спустя два года этот дом уже был полон; еще через два года его пришлось расширить для приема еще 300 больных; а сейчас (хотя за это время был построен дом Колни Хач для размещения 1200 умалишенных пауперов того же графства) в Хануэлле уже свыше 1000 больных. Колни Хач был открыт в 1851 году; не прошло и пяти лет, как возникла необходимость обратиться к налогоплательщикам для постройки нового приюта; а последние отчеты показывают, что в конце 1856 г. среди населения графства было более 1100 умалишенных пауперов, для которых не нашлось места ни в том, ни в другом доме. В то время как существующие дома для умалишенных слишком велики, чтобы их можно было содержать должным образом, число их слишком мало и не поспевает за быстрым ростом психических заболеваний. Прежде всего необходимо строго разделить дома для умалишенных на две категории: приюты для неизлечимых больных и больницы для излечимых. При содержании неизлечимых и излечимых вместе ни те ни другие не получают ни надлежащего ухода, ни лечения.
Существующие с разрешения властей частные дома для умалишенных, в общем, предназначаются для более состоятельных больных. Но и эти «уютные убежища», как их любят называть владельцы, навлекли на себя за последнее время всеобщее негодование в связи с насильственным увозом леди Булвер в Уайк-хаус и жестоким обращением с г-жей Тёрнер в Эйком-хаус в Йорке. Так как в ближайшее время предстоит
