как бы преобразованными в выборную исполнительную власть, которая правит страной в силу полномочий, возложенных на них народом. В своем протесте — только так и можно назвать их принципиальную декларацию, помещенную в «Staats-Anzeiger», — они в напыщенных фразах подчеркивают, что в Пруссии и речи быть не может о парламентском министерстве или партийном правительстве; что король божьей милостью должен оставаться единственным источником власти; что министры не могут служить двум господам; что страна поступила совершенно правильно, проведя выборы в духе министерства, но что не страна должна теперь ожидать от него исполнения воли палат, а наоборот, министерство ожидает, что палаты послушно пойдут по стопам правительства.
Вы видите, к чему мы пришли. Министерство — парламентское правительство и в то же время оно не парламентское правительство. С помощью выборов оно вытеснило партию королевы, но оно уже обнаруживает острое желание сломать лестницу, по которой оно поднялось к власти. Поскольку король был еще жив, поскольку королева еще интриговала и за их знаменем еще скрывались могущественные организованные клики, принц не мог укрепить свое положение иначе, как выбрав либеральное министерство, а это министерство не могло удержаться на своем посту иначе, как прибегнув к всеобщим выборам. Поскольку избиратели откликнулись на мелодию, которую им напевали сверху, министерство стало партийным министерством, а принц — буржуазным диктатором. Но вот внезапно принц, чающий быть божьей милостью наследником прусского престола, осознает, в какое ложное положение он попал в силу событий, и в своем бессильном гневе воображает, что может словами уничтожить факты, что полунаставительными, полуугрожающими фразами он может изменить реальные условия своего прихода к власти и что, закончив избирательный маневр, он снова сможет встать в традиционную позу прусского короля. Он и его приспешники, воображая, что они могут обманывать страну, только обнаруживают свое собственное вероломство и являют собой комически нелепое зрелище malade malgre lui [мнимого больного (Мольер. «Мнимый больной»). Ред.]. Своими стараниями пресечь политическое оживление они только освобождают его от своего контроля. В качестве добавления к министерскому протесту следует рассматривать и речь принца в Государственном совете, речь, опубликованную полностью ввиду того, что камарилья королевы подхватила отдельные ее места.
Итак, принц, подобно своим министрам, тоже вертится в кругу самых острых внутренних противоречий. Он избрал новый кабинет, так как не считал роспуск старого настоящей переменой. Он хочет чего-то нового, но новое должно быть лишь переизданием старого. Он осуждает положение о городах, навязанное стране предыдущим правительством, ибо оно уничтожило последние следы городского самоуправления; но он не хочет изменить его, так как подобная перемена может вызвать опасные последствия при нынешнем брожении умов. Он предлагает расширить влияние Пруссии исключительно мирным путем и потому считает необходимым увеличение армии, которая и так уже является огромным истощающим наростом. Он признает, что для последней цели необходимы деньги и что, хотя со времени революции образовался государственный долг, казначейство остается глухим к предъявляемым ему требованиям. Он возвещает введение новых налогов и в то же время негодует по поводу колоссального роста кредита в Пруссии в течение последних десяти лет. Подобно тому, как его министры хотят иметь избирателей в своем духе, не соглашаясь быть министрами в духе своих избирателей, так и он, регент, хочет денег для своей армии, но и слышать не хочет о людях с деньгами. Единственное место в его речи, в котором можно усмотреть определенный протест против прошлого режима, — это его выпад против религиозного ханжества. С его стороны это была шпилька по адресу королевы, но, чтобы публика не осмелилась на такую же вольность, он, протестантский принц, в то же время приказывает полиции разогнать собрание свободных католиков в Берлине.
Вы согласитесь, что такая неопределенная, внутренне противоречивая, самоубийственная политика даже при обычных обстоятельствах была бы достаточно провокационной и опасной; между тем нынешние обстоятельства нельзя назвать обычными. Во Франции назревает угроза революции, и, чтобы противостоять ей, прусское правительство должно себя чувствовать уверенно в своей собственной стране. Единственная возможность отсрочить революцию во Франции заключается в европейской войне. В такой войне Россия, Франция и Сардиния соединились бы против Австрии. Тогда Пруссия, чтобы не стать всеобщим козлом отпущения, должна быть готова к тому, чтобы вести освободительную войну, войну за независимость Германии, ибо, если она отважится на войну против своих собственных подданных, она будет, как в 1806 г., свалена одним ударом[433]. Прусское правительство полностью отдает себе отчет в том, в какое затруднительное положение оно попало бы в результате революции во Франции или европейской войны. Оно знает также, что Европа в настоящий момент мечется между обоими решениями этой дилеммы. Но, с другой стороны, оно знает, что если дать полную волю народному движению, то изнутри возникнет та же опасность, какая была бы этим путем предупреждена извне. Делать народу уступки на бумаге и фактически сводить их на нет — это игра, которую, быть может. и опасно было бы вести с немецким народом, но бедному прусскому правительству не хватает смелости даже на попытку начать такую игру. Почему бы, например, не позволить крупной буржуазии тешить себя приятной мыслью о том, что кабинет, назначенный регентом, был затем избран ею? Да потому, что даже видимость уступки народу оскорбляет династическую гордость. Какова внутренняя политика, такова и внешняя политика. Ни одну державу европейская война не страшит так, как Пруссию. Однако небольшая война из-за частных интересов, скажем, стычка с Данией из-за Шлезвиг-Гольштейна или обмен братоубийственными пулями с Австрией из-за гегемонии в Германии, могла бы оказаться чрезвычайно ловкой диверсией и создать правительству популярность недорогой ценой — с помощью некоторого количества народной крови. Но и тут вещь, сама по себе желательная, не является в то же время исполнимой. За датским вопросом стоит Россия, а Австрия собственной своей персоной представляет не более и не менее, как европейский status quo. Таким образом, если конституционные уступки проложат путь революции, то маленькая стычка приведет к европейской войне. А потому можете быть уверены, что воинственные окрики Пруссии по адресу Дании сведутся в конце концов к словесному протесту на страницах «Staats-Anzeiger».
К. МАРКС
ВОПРОС ОБ ИОНИЧЕСКИХ ОСТРОВАХ
Лондон, 17 декабря 1858 г.
Судебное дело г-на Уильяма Хадсона Гёрнси, иначе Вашингтона Гёрнси, привлеченного к уголовной ответственности за кражу из библиотеки британского министерства колоний двух секретных донесений — одного от 10 июня 1857 г., другого от 18 июля 1858 г., — адресованных бывшему правительству лорда Пальмерстона сэром Джоном Юнгом, лордом верховным комиссаром Ионических островов, только что рассматривалось Центральным уголовным судом под председательством барона Мартина и закончилось оправданием обвиняемого. Процесс представлял интерес как с политической, так и с юридической точки зрения. Следует напомнить, что едва лишь гомеровский г-н Гладстон покинул Лондон с целью выполнить возложенную на него чрезвычайную миссию по водворению мира на Ионических островах[434], как на столбцах «Daily News», подобно скифской стреле, пущенной невидимой рукой, появилось донесение сэра Джона Юнга, в котором он предлагал отказаться от протектората над островами и передать их Греции, предварительно, однако, отрезав лучший кусок от них — Корфу — и присоединив его к колониальным владениям Великобритании. Велико было всеобщее удивление. Часть лондонской прессы, враждебная тайной дипломатии, поздравила кабинет лорда Дерби со смелым шагом, раскрывавшим тайны дипломатических замыслов, a «Morning Star», исполненная наивного энтузиазма, объявила даже, что в Соединенном королевстве наступила новая эра международной политики. Однако сладкозвучная похвала была немедленно же заглушена резкими и злобными голосами критики. Враждебная министерству пресса жадно ухватилась за «предумышленную грубую ошибку», как она назвала этот шаг, который, по ее словам, имел целью не что иное, как уничтожение прежде всего политической независимости г-на Гладстона и его временное удаление с парламентской арены; а в то же самое время его собственные приспешники посредством бессовестного маневра, исполненного чисто макиавеллиевского коварства, должны-де были помешать выполнению возложенной на него миссии опубликованием документа, сразу поставившего его в ложное положение как по отношению к его партнеру в предстоящих дипломатических переговорах, так и по отношению к общественному мнению Англии и международному праву Европы. Чтобы погубить слишком доверчивого соперника, писали «Times», «Globe», «Observer» и враждебная министерству газетная мелюзга, кабинет Дерби, не колеблясь, совершил такую бестактность, которая при данных обстоятельствах явилась не чем иным, как предательством. Как мог г-н Гладстон вести переговоры, когда ионийцы не только узнали, что Британия уже заранее приняла решение, по когда и влиятельные ионийские патриоты были скомпрометированы предательским разглашением того факта, что они согласились с планом, который сводился к расчленению семи островов? Как он мог вести переговоры, когда Европа непременно стала бы протестовать против такого нарушения Венского трактата, в силу которого Англия становилась отнюдь не собственником Корфу, а всего лишь протектором семи островов, и который навсегда установил карту территориального деления Европы? Появление этих газетных статей было действительно встречено протестами со стороны России и Франции.
Отметим en passant [между прочим. Ред.], что Венский трактат, единственный признанный в Европе кодекс международного права, представляет собой одну из самых чудовищных fictiones juris publici [фикций международного права. Ред.], когда-либо известных в летописях истории человечества. О чем говорится в первой статье этого трактата? О свержении Бонапартовской династии с французского престола на вечные времена; однако на нем восседает Луи-Наполеон, основатель Второй империи, признанный и именуемый братом всеми коронованными особами Европы, принятый ими с лаской и поклонами. Другая статья обусловливает, что Бельгия дарована Голландии на вечные времена; между тем вот уже на протяжении восемнадцати лет отделение Бельгии от Голландии является, в свою очередь, не только fait accompli [совершившимся фактом. Ред.], но и узаконенным фактом.
Далее, Венский трактат предписывает, чтобы Краков, присоединенный к Австрии в 1846 г., навсегда оставался независимой республикой; и последним, но не менее важным условием трактата является то, что Польша, включенная Николаем в состав Российской империи, должна быть независимым конституционным королевством, связанным с Россией только личной унией через династию Романовых. Таким-то образом лист за листом вырывался из этой священной книги европейского jus publicum [международного права. Ред.], и на нее ссылаются лишь тогда, когда это обусловлено интересами одной партии или слабостью другой.
Кабинет Дерби явно колебался: принимать ли ему незаслуженные похвалы одной части прессы или опровергать незаслуженную клевету другой. Однако после недельных колебаний кабинет решился на второе и официально объявил, что донесения сэра Джона Юнга были опубликованы без ведома кабинета и что в настоящее время производится расследование относительно
