товаров». Между тем эти лозунги — расширение торговли, безопасность британских купцов-авантюристов и честь английского флага — являются единственными лозунгами, выдвинутыми теми правительственными оракулами, которые к настоящему времени уже выступили перед своими избирателями. Они благоразумно избегают затрагивать какие бы то ни было вопросы внутренней политики, так как лозунг «никаких реформ» или лозунг «больше налогов» не встретили бы поддержки. Один из членов правительства Пальмерстона, лорд Малгрейв, казначей королевского дома, заявляет своим избирателям, что он не собирается «выдвигать никаких политических теорий». Другой член правительства, Боб Лоу, в своей речи в Киддерминстере высмеивает тайное голосование, расширение избирательного права и тому подобную «чепуху». Третий член правительства, г-н Лабушер, тот самый умник, который защищал бомбардировку Кантона на том основании, что если палата признает ее несправедливой, то английскому народу придется уплатить по счету около 5000000 ф. ст. иностранным купцам, собственность которых была уничтожена в Кантоне, — этот самый Лабушер в своем обращении к избирателям Тонтона вовсе игнорирует политику, обосновывая свои притязания просто великими деяниями Боуринга, Паркса и Сеймура.
Поэтому совершенно правильно замечание одной провинциальной британской газеты, что Пальмерстон не только не нашел «удачного лозунга для избирательной кампании, но вообще не нашел никакого лозунга». А между тем его дело отнюдь не безнадежно. Со времени голосования палаты общин обстоятельства коренным образом изменились. Местный акт насилия в Кантоне привел к общей войне с Китаем. Остается лишь решить, кто должен продолжать эту войну? Разве человек, оправдывающий эту войну, не способен вести ее более энергично, нежели его противники, которые надеются пройти на выборах потому, что осуждают ее?
Не запутает ли Пальмерстон в период междуцарствия дела так, что без него уже нельзя будет обойтись?
Не решит ли тогда вопрос в его пользу уже тот простой факт, что имеет место избирательная борьба? Для большинства британских избирателей в их нынешнем составе избирательная борьба означает борьбу между вигами и тори. Но так как Пальмерстон является фактическим главой вигов и его поражение должно привести к власти тори, то не отдаст ли большинство так называемых либералов свои голоса Пальмерстону для того, чтобы провалить Дерби? Таковы истинные соображения, на которые рассчитывают сторонники министерства. Если их расчеты окажутся правильными, то диктатура Пальмерстона, которую до сих пор терпели молча, будет провозглашена открыто. Существование нового парламентского большинства будет возможно лишь в том случае, если оно безоговорочно заявит о своей пассивной покорности министру. Возможно, что вслед за апелляцией Пальмерстона от парламента к народу последует в свое время coup d’etat [государственный переворот. Ред.], подобно тому как он последовал за апелляцией Бонапарта от Assemblee Nationale [Национального собрания. Ред.] к нации[142]. Тогда, быть может, эти же самые люди убедятся на своей собственной шкуре, что Пальмерстон — это бывший член министерства Каслри — Сидмута, заткнувшего рот печати, уничтожившего свободу собраний, приостановившего действие Habeas Corpus act, узаконившего право кабинета производить аресты и ссылки по своему произволу и, наконец, устроившего бойню народа в Манчестере за протест против хлебных законов[143].
К. МАРКС
В связи с вопросом о торговле и сношениях с Китаем, расширение которых лорд Пальмерстон и Луи-Наполеон предприняли насильственным путем, немалую зависть, очевидно, вызывает положение, занимаемое Россией. Действительно, вполне возможно, что в результате нынешнего конфликта с китайцами Россия, не расходуя ни денег, ни военных сил, может выиграть в конечном итоге больше, чем любая из воюющих стран.
У России совершенно особые отношения с Китайской империей. В то время как англичане и мы сами лишены привилегий непосредственной связи даже с наместником Кантона, — что касается французов, то их участие в происходящих военных действиях носит скорее любительский характер, так как в действительности у них нет торговли с Китаем, — русские пользуются преимуществом держать посольство в Пекине. Правда, говорят, что это преимущество куплено Россией ценой примирения с тем обстоятельством, что ей дозволяется быть при дворе Небесной империи лишь на положении одной из зависимых стран, уплачивающих дань Китайской империи. Тем не менее это дает возможность русской дипломатии установить в Китае такое же влияние, как и в Европе — влияние, которое отнюдь не ограничивается только дипломатическими действиями.
Поскольку русские не вели морской торговли с Китаем, они никогда не были заинтересованы в спорах по этому вопросу, никогда не вмешивались в них в прошлом и не вмешиваются теперь; на русских не распространяется поэтому та антипатия, с какой китайцы с незапамятных времен относились ко всем иностранцам, вторгавшимся в их страну с моря, смешивая их, не без основания, с пиратами-авантюристами, которые, по всей вероятности, всегда наводняли китайские берега. Но в виде компенсации за то, что они лишены возможности участвовать в морской торговле, русские ведут специфическую для них внутреннюю сухопутную торговлю, в которой у них, по-видимому, не будет соперников. Эта торговля, регулируемая договором, заключенным в 1768 г., в царствование Екатерины II, имеет своим главным, если, пожалуй, не единственным местом действий Кяхту, расположенную на южной границе Сибири и Китайской Татарии [Монголии. Ред.], на реке, впадающей в озеро Байкал, приблизительно в ста милях к югу от города Иркутска. Торговлей этой, которая происходит на своего рода ежегодной ярмарке, руководят двенадцать посредников, из которых шестеро являются русскими и шестеро китайцами; они встречаются в Кяхте и, — так как торговля исключительно меновая, — устанавливают нормы, по которым должны обмениваться товары, поставляемые каждой стороной. Со стороны китайцев основным предметом торговли является чай, со стороны русских — хлопчатобумажные и шерстяные ткани. За последние годы торговля эта, как видно, значительно возросла. Десять или двенадцать лет назад количество чая, проданного русским в Кяхте, не превышало в среднем сорока тысяч ящиков; однако в 1852 г. оно уже составляло сто семьдесят пять тысяч ящиков, большая часть которых содержала чай высшего сорта, хорошо известный потребителям на континенте под названием караванного чая, в отличие от низшего сорта этого товара, импортируемого морем. Другими предметами торговли которые продавали китайцы, являлось небольшое количество сахара, хлопка, шелка-сырца и шелковых изделий, но все это на очень ограниченную сумму. Русские расплачивались примерно равным количеством хлопчатобумажных и шерстяных товаров, с добавлением небольшого количества русской кожи, кованых металлических изделий, мехов и даже опиума. Стоимость всех купленных и проданных товаров, которые покупались и продавались, согласно опубликованным отчетам, по весьма умеренным ценам, достигала крупной суммы — свыше пятнадцати миллионов долларов. В 1853 г., вследствие волнений внутри Китая[144] и в связи с тем, что дороги из провинций, производящих чай, были заняты отрядами повстанцев, которые захватывали
караваны противника, количество посланного в Кяхту чая уменьшилось до пятидесяти тысяч ящиков и вся стоимость торговли в этом году составляла лишь около шести миллионов долларов. Однако в течение двух последующих лет торговля эта оживилась, и в 1855 г. на ярмарку в Кяхту было послано не менее ста двенадцати тысяч ящиков.
В результате роста этой торговли Кяхта, расположенная на русской территории, из простого форта и места ярмарки выросла в значительный город. Она была превращена в главный центр этой части пограничной области и должна быть удостоена чести служить местопребыванием военного коменданта и гражданского губернатора. В то же время между Кяхтой и Пекином, который находится от нее на расстоянии около девятисот миль, недавно установлено прямое и регулярное почтовое сообщение для пересылки официальных депеш.
Очевидно, что если бы в результате происходящих теперь военных действий морская торговля с Китаем прекратилась, Европа смогла бы снабжаться чаем только по этому пути. В самом деле, предполагают, что даже после того, как морская торговля вновь будет открыта, Россия, завершив строительство своей железнодорожной сети, может стать могущественным конкурентом морских держав в снабжении европейских рынков чаем. Эти железные дороги установят прямое сообщение между портами Кронштадтом и Либавой и расположенным в центре России древним городом Нижним Новгородом, резиденцией купцов, которые ведут торговлю в Кяхте. То, что Европа будет снабжаться чаем по этому сухопутному пути, представляется гораздо более вероятным, чем то, что для этой цели будет использована запроектированная нами Тихоокеанская железная дорога. Вполне возможна также транспортировка по суше другой важной статьи экспорта Китая — шелка, в связи с его необычайно малым объемом по сравнению с его стоимостью; в то же время эта китайская торговля открывает такие возможности сбыта русских фабричных изделий, какого они не в состоянии найти где-либо еще.
Можно заметить, однако, что усилия России отнюдь не ограничиваются развитием только этой сухопутной торговли. Прошло всего несколько лет с тех пор, как она овладела берегами реки Амур, родины нынешней правящей династии в Китае. Усилия ее в этом направлении были несколько приостановлены во время минувшей войны [Крымской войны. Ред.], но она, несомненно, энергично возобновит их в будущем. Россия владеет Курильскими островами и соседним с ними побережьем Камчатки. Она уже имеет флот в этих морях и, несомненно, воспользуется любым благоприятным случаем, чтобы добиться участия в морской торговле с Китаем. Однако это менее важно для нее по сравнению с расширением той сухопутной торговли, в области которой она уже обладает монополией.
Написано К. Марксом около 18 марта 1857 г.
К. МАРКС
АНГЛИЙСКИЕ ВЫБОРЫ
Лондон, 20 марта 1857 г.
Будущего историка, которому предстоит написать историю Европы за период с 1848 по 1858 г., поразит сходство между обращением Бонапарта к Франции в 1851 г. и обращением Пальмерстона к Соединенному королевству в 1857 году. И тот и другой изображали дело так, будто они апеллируют от парламента к нации, от предательской коалиции партий к бесхитростному общественному мнению. И тот и другой выдвигали одинаковые доводы. Если Бонапарт собирался спасти Францию от социального кризиса, то Пальмерстон собирается спасти Англию от международного кризиса. Пальмерстону, подобно Бонапарту, приходится отстаивать необходимость сильной исполнительной власти против пустой болтовни и назойливого вмешательства законодательной власти. Бонапарт обращался одновременно и к консерваторам[145] и к революционерам; к первым как к врагам аристократии, ко вторым как к врагам буржуазной узурпации. А Пальмерстон — разве он не оскорблял все деспотические правительства? Так может ли он быть неприятен какому-либо либералу? С другой стороны, разве он не предавал все революции? Так не должен ли он быть избранником консерваторов? Он противодействовал всякой реформе, так неужели консерваторы не поддержат его? Он не подпускает тори к должностям, так неужели либеральные карьеристы покинут его? Бонапарт носит имя, грозное для иностранцев и олицетворяющее славу
