человек; кроме того, союзники еще держали в резерве одну пьемонтскую (гвардейскую) и две французские бригады (дивизия Бурбаки). Таким образом, они имели на поле сражения не менее 210000 человек. При таком превосходстве в силах союзникам была обеспечена победа. Несмотря на это генерал Бенедек во главе 8-го австрийского корпуса успешно отразил нападение всей пьемонтской армии и на правом фланге добился полной победы, хотя его собственный корпус состоял всего лишь из четырех бригад, и, возможно, от гарнизона Пескьеры он получил в качестве подкрепления еще одну, пятую бригаду. Центр, занятый 12 слабыми австрийскими бригадами, подвергся атаке 14 сильных французских бригад и был отброшен. Левый фланг, 8 бригад, после длительной борьбы также был оттеснен превосходящими силами 10 французских бригад, которым были к тому же приданы многочисленная французская кавалерия и артиллерия. На этом фланге, как и в центре, было бы целесообразно сосредоточить значительное количество австрийской артиллерии, но Франц-Иосиф предпочел, чтобы 13 батарей резервной артиллерии (104 пушки) спокойно пребывали в Валеджо, не произведя ни единого выстрела! Таким образом, превосходство огня французской артиллерии объясняется очень просто, то есть совсем не превосходством нарезных пушек, а беспомощностью и безнадежной путаницей в голове австрийского императора, который совершенно не использовал в бою свои артиллерийские резервы.
Но где же находились 10-й и 11-й корпуса? В то время как бои шли между озером Гарда и Гуидиццоло, они блуждали значительно южнее, по равнине. Утверждают, что 11-й корпус издалека видел несколько неприятельских отрядов, 10-му же корпусу даже и этого не довелось. А к тому времени, когда исход сражения был решен, оба эти корпуса не только не успели произвести ни единого выстрела, но находились еще настолько далеко, что Канробер, который должен был препятствовать этому обходному движению, — а о нем французам было известно заранее, — мог бросить все свои войска до последней дивизии против главных сил австрийцев и, таким образом, выиграть сражение на левом австрийском фланге.
В это же время 2-й корпус занимал позицию у Мантуи, готовясь к отражению воображаемой атаки принца Плон-Плона, который в тот самый день пировал со своей армией в Парме на расстоянии восьмидневного перехода от поля боя!
Здесь перед нами ярчайший пример того, что происходит, когда командование находится в руках германского «прирожденного военачальника». Два корпуса (50000 человек) бесцельно разгуливали вдалеке от поля битвы, третий корпус (20000 человек) держал фронт при Мантуе против воображаемого противника, а 104 пушки бесцельно стояли в обозе в Валеджо, то есть добрая треть всех сил и все резервы и артиллерия были намеренно отведены от поля сражения с тем, чтобы остальные две трети были нелепо раздавлены превосходящими силами противника — такую беспросветную глупость мог допустить лишь немецкий «отец народа»!
Австрийские войска сражались с такой исключительной храбростью, что союзникам, располагавшим силами в полтора раза большими, лишь после величайшего напряжения удалось оттеснить их с двух позиций из трех, и что даже эти превосходящие силы оказались не в состоянии расстроить ряды австрийцев или попытаться преследовать их. Каков был бы исход борьбы, если бы 70000 человек и 104 пушки, которые Франц-Иосиф оставил неиспользованными, находились бы между Вольтой и Поциоленго в качестве резерва? Французы несомненно были бы разбиты и фронт тем самым был бы вновь передвинут с Минчо и Кьезе на Тичино. Австрийские войска побеждены не союзниками, а глупостью и высокомерием их собственного императора. Когда австрийский солдат на передовых позициях совершает малейший проступок, он получает за это 50 ударов палкой. Самое меньшее, что Франц-Иосиф может сделать, чтобы хоть в какой-то мере искупить свои грубые промахи и бессмысленные поступки, — это явиться к генералу Хессу и получить свои вполне заслуженные 50 ударов.
Война отныне разыгрывается в районе четырехугольника крепостей и первые результаты влияния этих крепостей на действия союзников уже начали сказываться: последним пришлось разделить свои силы. Один отряд оставлен у Брешии, чтобы наблюдать за проходами в Тироле. 5-й французский корпус (Плон-Плона) расположился в Гойто против Мантуи и получил в подкрепление еще одну дивизию. Для осады Пескьеры предназначается большая часть пьемонтской армии. Пескьера, когда-то небольшая крепость, по имеющимся сведениям, с 1849 г. была укреплена выдвинутыми вперед и расположенными полукругом фортами и превращена в укрепленный лагерь (см. «Revue des deux Mondes»[240] от 1 апреля 1859 г.). Если это так, то пьемонтцам придется немало потрудиться, и для «операций» против Вероны, о которых с такой помпой объявил Луи Бонапарт, остается лишь одна дивизия и ослабленная потерями при Сольферино французская армия (25 бригад, немногим более 130000 человек). Если Хесс действительно принял в настоящее время на себя командование и получил неограниченные полномочия, то он, пожалуй, скоро найдет возможность дать несколько победоносных сражений, и таким путем подготовить более крупную победу. К французам на подкрепление идут три дивизии лионской армии и, как говорят, еще одна дивизия парижской армии, всего от 50000 до 60000 человек. К австрийцам прибывают 6-й корпус из Южного Тироля, 4-й из Триеста и кроме того еще четвертые полевые батальоны из состава полков, находящихся в Италии, т. е. по меньшей мере 54 батальона опытных солдат, так что все австрийские подкрепления составят примерно 100000 человек. Но в конце концов главное для австрийцев заключается в том, чтобы равновесие на поле сражения было достигнуто не столько за счет свежих подкреплений, сколько благодаря единому и разумному командованию. Это может быть достигнуто лишь в том случае, если бездарный Франц-Иосиф будет отстранен и Хесс примет командование полностью на себя.
Написано Ф. Энгельсом 7 июля 1859 г.
К. МАРКС
ЭРФУРТОВЩИНА В 1859 ГОДУ[241]
Реакция выполняет программу революции. Это кажущееся противоречие объясняет силу наполеонизма, который еще до сих пор выступает в роли душеприказчика революции 1789 г., оно же объясняет успех шварценберговской политики в Австрии, которая сконцентрировала расплывчатые мечты 1848 г. о единстве, придав им ясную и положительную форму, и это же кажущееся противоречие придает силу призраку парламентской реформы Германского союза, который по милости Пруссии бродит сейчас по Малой Германии и исполняет вместе с гражданами Якобом Венедеем и Цайсом причудливый танец теней на могилах революции 1848 года. Правда, эта программа революции в руках реакции превращается в сатиру на соответствующие революционные стремления и становится, таким образом, самым смертоносным оружием в руках непримиримого врага. Ведь реакция выполняет требования революции таким же образом, как Луи Бонапарт выполняет требования итальянской национальной партии. Трагикомичным в этом процессе является то, что несчастные грешники, которые должны быть повешены из-за собственного пустословия и глупостей, изо всех сил кричат «браво!» и, в то время как палач уже затягивает у них на шее петлю, приветствуют свою собственную казнь бурными рукоплесканиями.
Подобно тому, как в 1848 г. известные мартовские требования, которые были сформулированы партией, именовавшейся тогда «революционной», и распространение которых было организовано очень ловко[242] — так совершает ныне свое триумфальное шествие по Центральной и Южной Германии некое «Заявление»[243], которое, по-видимому, является исходящим от регента mot d’ordre {лозунгом. Ред.} для соответствующего его желаниям «народного движения» в пользу вооруженного посредничества. Эта инспирированная регентом программа, носящая весьма характерное название «нассауского заявления»{151} потому, что она получила первое признание от нассауских отцов отечества, возглавляемых нашим старым знакомым господином Цайсом, провозглашает:
«Австрию нельзя оставлять без поддержки в настоящей войне, так как эта война может поставить под удар немецкие интересы. Напротив, Германия обязана» (призвана — сказал бы г-н фон Шлейниц) «потребовать от Австрии реформ, в частности обеспечение соответствующего современным требованиям порядка в Италии. Военное и политическое руководство в предстоящей борьбе должно быть возложено на Пруссию. Но предоставлением руководящего положения Пруссии постоянно ощущаемая потребность в сильном союзном правительстве не будет еще (!) удовлетворена; немецкому народу нельзя дольше отказывать в преобразовании немецкой центральной власти, с одной стороны, и в составлении, с другой стороны, конституции, которая должна получить свое завершение» (вершину — как любил выражаться г-н фон Гагерн) «в немецком народном представительстве».
Это нассауское заявление, именуемое также и «Декларацией», уже принято конституционными и демократическими нотаблями Дармштадта, Франкфурта, Вюртемберга, где оно было подписано в гармоническом беспорядке Ройшером, Шоттом, Фишером, Дювернуа, Циглером и др., принято и проповедуется теперь «либеральной» прессой Юго-Западной Германии, Франконии и Тюрингии, как чудотворное евангелие, предназначенное спасти Германию, стереть с лица земли Французскую империю, возвратить г-ну Венедею депутатское вознаграждение и придать г-ну Цайсу политический вес
«Так вот кто в пуделе сидел».
{Гёте. Фауст. Часть I, сцена 3, кабинет Фауста. Ред.}
Вот при помощи какой мелкой уловки, спекулируя на полном отупении впавших в детство имперских обывателей, защитники «прусского призвания» рассчитывают выманить у Союзного сейма столь рыцарски завоеванные и столь дорого оплаченные лавры Бронцелля! Мы должны признаться, что не испытываем особого почтения к героям «призвания», которые вместо того, чтобы публично надавать пощечин господам с Эшенгеймер-гассе[244], — а они охотно бы это сделали, но не решаются, — пытаются насолить им тем, что с почтительного расстояния науськивают на них гг. Шотта, Цайса и Ройшера. Если берлинская государственная мудрость не знает иного средства для «спасения Германии», кроме перекупки second hand {из вторых рук. Ред.} наследства покойного г-на фон Радовица и его незадачливых{152} готцев, тогда пусть она смирится с любым положением и беспрекословно подчинится франко-русской диктатуре, так как она и понятия не имеет о серьезности борьбы, начатой кампанией за освобождение Италии.
Стало быть все еще имеются патриотические представительные учреждения, убожество которых находит достаточное выражение в «нассауском заявлении», учреждения, которые тешат себя иллюзией, что слабым подражанием имперской парламентской игре 1848 г. они смогут вызвать народное движение, достаточно сильное для того, чтобы вступить в борьбу с объединенным деспотизмом России и Франции; это доказывает лишь то, насколько был прав Г. Гейне, говоря, что
«истинное безумие столь же редко встречается, как и истинная мудрость».
Ведь безумие нассауских авторов насквозь поддельно, лживо и трусливо; это — шутовская маска, которую напялили на себя эти господа, чтобы сойти за невменяемых обитателей сумасшедшего дома, так как они в душе стыдятся своей плачевной нерешительности и бездеятельности и думают избежать ответственности, нищенски вымаливая общественное сочувствие.
«Преобразованная центральная власть с народным представительством» — какое великолепное оружие против взбесившегося бонапартизма и доведенного до отчаяния царизма, вынужденного на немецкой земле бороться за свое существование, которому угрожает опасность внутри собственной страны! Мне казалось,
