олигархия 300000 рабовладельцев использовала конгресс в Монтгомери не только для того, чтобы провозгласить отделение Юга от Севера. Она использовала его также и для изменения внутреннего устройства рабовладельческих штатов, для полного подчинения той части белого населения, которая сохраняла еще некоторую самостоятельность под защитой демократической конституции Союза. Уже в период с 1856 по 1860 г. политические лидеры, юристы, моралисты и теологи рабовладельческой партии старались доказать не столько правомерность рабства негров, сколько то, что цвет кожи не имеет значения для существа дела и что трудящиеся классы всюду созданы для рабства.
Итак, мы видим, что война, которую ведет южная Конфедерация, является в полном смысле слова захватнической войной, войной за распространение и увековечение рабства. Большая часть пограничных штатов и территорий находится еще во владении Союза, на сторону которого они стали сначала посредством своего волеизъявления на выборах, а затем и с оружием в руках. Конфедерация же причисляет их к «Югу» и стремится отвоевать их у Союза. В тех пограничных штатах, которые Конфедерации пока удалось захватить, она удерживает в повиновении сравнительно свободные горные районы посредством осадного положения. Что же касается собственно рабовладельческих штатов, то и там Конфедерация вытесняет прежнюю демократию, заменяя ее неограниченной олигархией 300000 рабовладельцев.
Отказавшись от своих завоевательных планов, южная Конфедерация признала бы свою нежизнеспособность и отказалась бы от цели, которая ставится сецессией. Ведь сецессия произошла только потому, что в рамках Союза превращение пограничных штатов и территорий в рабовладельческие штаты оказалось более невозможным. С другой стороны, мирно уступив южной Конфедерации спорные области, Север предоставил бы рабовладельческой республике более чем три четверти всей территории Соединенных Штатов. Север потерял бы целиком побережье Мексиканского залива и Атлантического океана, за исключением узкой полосы от бухты Пенобскот до залива Делавэр, и сам отрезал бы себя от Тихого океана. Миссури, Канзас, Новая Мексика, Арканзас и Техас последовали бы за Калифорнией[192]. Крупные земледельческие штаты, расположенные в котловине между Скалистыми горами и Аллеганами, в долинах Миссисипи, Миссури и Огайо, будучи не в состоянии вырвать устье Миссисипи из рук сильной и враждебной им рабовладельческой республики на Юге, были бы вынуждены в силу своих экономических интересов отделиться от Севера и присоединиться к южной Конфедерации. Эти северо-западные штаты, в свою очередь, вовлекли бы в тот же водоворот сецессии и все прочие северные штаты, расположенные далее к востоку, за исключением, быть может, штатов Новой Англии[193].
Таким образом, в действительности произошло бы не распадение Союза, а реорганизация его, реорганизация на основе рабства под признанным контролем рабовладельческой олигархии. План такой реорганизации был открыто провозглашен главными ораторами Юга на конгрессе в Монтгомери и воплощен в том параграфе новой конституции, который предоставляет любому штату прежнего Союза право свободно присоединиться к новой Конфедерации. Рабовладельческая система заразила бы весь Союз. В северных штатах, где рабство негров практически неосуществимо, белый рабочий класс был бы постепенно низведен до уровня илотов[194]. Это вполне соответствовало бы открыто провозглашенному принципу, что только определенные расы могут пользоваться свободой и что, если на Юге самый тяжелый труд является уделом негров, то на Севере он является уделом немцев и ирландцев или их прямых потомков.
Современная борьба между Югом и Севером есть, следовательно, не что иное, как борьба двух социальных систем — системы рабства и системы свободного труда. Эта борьба вспыхнула потому, что обе системы не могут долее мирно существовать бок о бок на североамериканском континенте. Она может закончиться лишь победой одной из этих систем.
Если пограничные штаты, эти спорные области, где обе системы до сих пор боролись за господство, являются шипом в теле Юга, то, с другой стороны, нельзя не признать, что они в минувший период войны были наиболее слабым пунктом Севера. Часть рабовладельцев этих округов по приказанию заговорщиков Юга выказывала лицемерную лояльность по отношению к Северу; другая часть действительно считала, что в соответствии с ее реальными интересами и традиционными представлениями ей следует быть на стороне Союза. Те и другие в одинаковой степени парализовали Север. Забота о том, чтобы удержать расположение «лояльных» рабовладельцев пограничных штатов, боязнь бросить их в объятия сецессионистов, — одним словом, трогательное внимание к интересам, предрассудкам и чувствам этих сомнительных союзников с самого начала войны чрезвычайно ослабило правительство Союза, принудило его к полумерам, заставило лицемерно скрывать принцип войны и щадить самое уязвимое место противника, корень зла — само рабство.
Если еще недавно Линкольн малодушно отверг Миссурийскую прокламацию Фримонта об освобождении рабов, принадлежащих мятежникам[195], то это произошло лишь из опасения перед громким протестом «лояльных» рабовладельцев Кентукки. Однако переломный момент уже наступил. Кентукки — последний из пограничных штатов — был втянут в борьбу между Севером и Югом. С началом действительной войны за пограничные штаты в самих пограничных штатах исход этой борьбы уже не будет зависеть от дипломатических и парламентских переговоров. Одна часть рабовладельцев сбросит маску лояльности, другая же удовольствуется перспективой денежного вознаграждения, подобного тому, какое Великобритания заплатила вест-индским плантаторам[196]. Сами события заставляют провозгласить решающий лозунг — освобождение рабов.
О том, что даже самые неисправимые деятели демократической партии и дипломаты Севера независимо от своей воли приходят к такому выводу, свидетельствуют некоторые заявления, сделанные в последнее время. Генерал Касс, военный министр при Бьюкенене и до сих пор один из самых ревностных сторонников Юга, в открытом послании объявляет освобождение рабов conditio sine qua non [непременным условием. Ред.] спасения Союза. Д-р Браунсон, лидер католической партии Севера, по его собственному признанию, самый энергичный противник аболиционистского движения с 1836 по 1860 г., публикует в октябре, в последнем номере своего «Обозрения»[197] статью за освобождение рабов.
«Если мы», — говорит он между прочим, — «до сих пор боролись против освобождения рабов, считая это опасным для Союза, то тем решительнее должны мы выступить против сохранения рабства теперь, когда убедились, что дальнейшее его существование несовместимо с сохранением Союза или нашей нации как свободной республики».
Наконец, «World»[198], нью-йоркский орган дипломатов вашингтонского кабинета, заключает одну из своих громовых статей против аболиционистов следующими словами:
«В день, когда будет решаться, что должно погибнуть — рабство или Союз, в этот день будет вынесен смертный приговор рабству. Если Север не может победить без освобождения, то он победит при помощи освобождения».
К. МАРКС
КРИЗИС В АНГЛИИ
Сегодня, как и пятнадцать лет назад, Англия стоит перед катастрофой, которая грозит подорвать основу всей ее экономической системы. Картофель, как известно, являлся единственным продуктом питания для Ирландии и значительной части рабочего населения Англии, когда картофельная болезнь 1845 и 1846 гг. поразила гниением источник жизни ирландцев. Результаты этой ужасной катастрофы известны. Население Ирландии уменьшилось на два миллиона, из которых одна часть погибла от голода, другая бежала за Атлантический океан. Вместе с тем это чудовищное бедствие способствовало победе в Англии партии сторонников свободной торговли; английская земельная аристократия была вынуждена пожертвовать одной из своих самых прибыльных монополий, а отмена хлебных законов обеспечила более широкую и более здоровую базу для воспроизводства и содержания миллионов трудящихся.
Чем картофель был для ирландского сельского хозяйства, тем является хлопок для важнейшей отрасли промышленности Великобритании. От его переработки зависит существование массы населения, превышающей общую численность жителей Шотландии или две трети общего числа жителей современной Ирландии. Согласно переписи 1861 г., население Шотландии составляло 3061117 человек, а население Ирландии — всего лишь 5764543 человека, между тем как более четырех миллионов жителей Англии и Шотландии прямо или косвенно получают средства к существованию от хлопчатобумажной промышленности. Правда, хлопчатник не поражен никакой болезнью. Производство хлопка не является также монополией отдельных областей земного шара. Наоборот, ни одно растение, дающее материал для одежды, не занимает столь обширных площадей в Америке, Азии и Африке, как хлопок. Хлопковая монополия рабовладельческих штатов американского Союза является не естественной, а исторически сложившейся монополией. Она росла и развивалась одновременно с монополией английской хлопчатобумажной промышленности на мировом рынке. В 1793 г., вскоре после периода великих механических изобретений в Англии, Илай Уитни, квакер из Коннектикута, изобрел cotton-gin — хлопкоочистительную машину, отделяющую хлопковое волокно от семян хлопчатника. До этого изобретения при самой напряженной работе в течение целого дня один негр едва успевал очистить от семян 1 фунт хлопкового волокна. После же изобретения cotton-gin старая негритянка легко могла очищать за день 50 фунтов хлопкового волокна, а постепенные усовершенствования позднее удвоили производительность машины. Оковы, тяготевшие над культурой хлопка в Соединенных Штатах, были теперь разбиты. Развиваясь рука об руку с английской хлопчатобумажной промышленностью, она быстро выросла в коммерческую великую державу. В ходе этого развития Англия порой, по-видимому, страшилась монополии американского хлопка как зловещего призрака. Такой момент наступил, например, в тот период, когда в английских колониях было проведено освобождение негров, купленное за 20000000 фунтов стерлингов. Находили рискованным, что промышленность Ланкашира и Йоркшира покоится на самовластии рабовладельческой плетки в Джорджии и Алабаме, в то время как английский народ приносит такие огромные жертвы ради уничтожения рабства в своих собственных колониях. Но филантропия не творит истории, в особенности истории торговли. Подобные же опасения возникали всякий раз, когда в Соединенных Штатах случался неурожай хлопка и когда рабовладельцы использовали это стихийное явление для того, чтобы путем комбинаций к тому же еще и искусственно повысить цены на хлопок. Владельцы английских хлопкопрядильных и ткацких фабрик грозили тогда восстанием против «короля-хлопка». Выдвигались разнообразные проекты получения хлопка из азиатских и африканских источников. Так было, например, в 1850 году. Но следовавшие за этим высокие урожаи хлопка в Соединенных Штатах совершенно заглушали такого рода порывы к освобождению. А в последние годы американская хлопковая монополия достигла едва ли мыслимых прежде размеров, отчасти вследствие законодательства о свободной торговле, отменившего дифференциальную пошлину, которая до тех пор взималась с хлопка, возделываемого рабами, отчасти же вследствие одновременного гигантского прогресса английской хлопчатобумажной промышленности и культуры хлопка в Америке за последние десять лет. Уже в 1857 г. Англия потребляла почти полтора миллиарда фунтов хлопка.
И вдруг Гражданская война в Америке угрожает теперь этой главной опоре английской промышленности. В то время как Союз блокирует гавани южных штатов, чтобы воспрепятствовать вывозу хлопка урожая текущего года и тем самым лишить сецессионистов главного источника их дохода, принудительную силу этой блокаде придает лишь Конфедерация своим решением не вывозить по собственной инициативе ни одной кипы хлопка, а напротив, побудить Англию к тому,
