С другой стороны, «Irishman» публикует новые арендные договоры[551], продиктованные лордом Дафферином, членом гладстоновского кабинета, который инспирировал Land Bill и внес Coercion Bill в палату лордов. Прибавьте к наглости феодала хищный расчет опытного ростовщика и подлое крючкотворство адвокатишки — и вы получите приблизительное представление о новых арендных договорах, изобретенных этим благородным Дафферином!
Легко понять теперь, что режим террора пришелся весьма кстати для введения режима Land Bill. Предположим, например, что в каком-нибудь из графств Ирландии фермеры либо отказываются принять повышение арендной платы на 25 %, либо не желают подписать даффериновский арендный договор. Тогда лендлорды графства, как это уже бывало, позаботятся о том, чтобы получить от своих лакеев или каких-нибудь полицейских анонимные письма с угрозами. Это уже будет «аграрное преступление». Лендлорды доносят об этом факте вице-королю лорду Спенсеру. Лорд Спенсер объявляет округ подлежащим действию Coercion Act, после чего те же лендлорды, в качестве официальных представителей власти, приведут его в действие против своих собственных фермеров! А те журналисты, которые достаточно неосторожны, чтобы поднять протест, не только подвергнутся преследованию за мятеж, но у них еще будет конфискована движимость их типографий без какого бы то ни было подобия юридической процедуры!
Теперь, пожалуй, нетрудно будет понять, почему глава вашей исполнительной власти [Наполеон III. Ред.] поздравил Гладстона с реформами, которые он ввел в Ирландии, и почему Гладстон вернул комплимент, поздравив вашу исполнительную власть с ее конституционными уступками. «Роланд за Оливьера!»[552] — скажут ваши читатели, знатоки Шекспира, а другие, более искушенные в чтении «Moniteur», чем Шекспира, вспомнят о письме, посланном главой вашей исполнительной власти покойному лорду Пальмерстону; в этом письме были следующие слова: «Не будем действовать как жулики!»
Теперь я возвращаюсь к вопросу о политических заключенных, и возвращаюсь не без основания.
В Англии первое письмо Россы, напечатанное в «Marseillaise», произвело большой эффект: следствием его явится расследование.
В Соединенных Штатах все газеты опубликовали следующее сообщение:
««Marseillaise» утверждает, что О’Донована-Россу раз в сутки раздевают донага и обыскивают, морят голодом, сажают в темную одиночную камеру, запрягают в тележку, что смерть его товарищей вызвана холодом, в котором их держали».
Нью-йоркский корреспондент «Irishman» сообщает:
««Marseillaise» Рошфора открыла глаза американскому народу на страдания заключенных фениев. Мы обязаны «Marseillaise» долгом признательности, который, я надеюсь, будет с готовностью оплачен»[553].
Немецкие газеты также перепечатали письмо Россы.
Отныне английское правительство уже не сможет совершать свои подлости при всеобщем молчании. Напрасно г-н Гладстон будет стараться заткнуть рот ирландской прессе; этим он ничего не достигнет. На смену одному журналисту, посаженному в тюрьму в Ирландии, явится сотня журналистов во Франции в Германии, в Америке.
Что может поделать г-н Гладстон с его ограниченной и отсталой политикой против интернационального духа, свойственного девятнадцатому веку?
Написано Женни Маркс 2 апреля 1870 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в газете «La Marseillaise» № 113, 12 апреля 1870 г.
Перевод с французского
Подпись: Дж. Уильямс
VII
СМЕРТЬ ДЖОНА ЛИНЧА
Препровождаю Вам выдержки из письма, адресованного в «Irishman» одним ирландским политическим заключенным во время его пребывания в колонии для преступников в Австралии (теперь он на свободе).
Ограничусь переводом эпизода с Джоном Линчем.
ПИСЬМО ДЖОНА КЕЙСИ
«Вот краткий и беспристрастный отчет о том обращении, которому подвергались мы, мои собратья по ссылке (в числе 24 человек) и я, во время нашего заточения в этой полной ужасов яме, в этой настоящей могиле для живых, называемой Портлендской тюрьмой.
Прежде всего я считаю своим долгом отдать дань уважения и справедливости памяти моего друга Джона Линча, который был осужден чрезвычайным трибуналом в декабре 1865 г. и умер в тюрьме Уокинга в апреле 1866 года.
Какой бы причиной присяжные ни объясняли его смерть, я утверждаю — и могу представить доказательства, — что смерть его была ускорена жестокостью тюремщиков.
Быть среди зимы заключенным в течение 23 часов из 24 в холодной одиночной камере; быть плохо одетым; спать на голых досках, имея вместо подушки полено и в качестве единственной защиты от убийственного холода два изношенных одеяла весом приблизительно в десять фунтов; не иметь даже права, вследствие беспримерной, утонченной жестокости тюремщиков, прикрыть мерзнущее тело своим платьем, которое нас заставляли выносить за дверь нашей одиночной камеры; питаться нездоровой и скудной пищей; для моциона иметь лишь одну прогулку в три четверти часа в сутки в клетке длиной около 20 футов при 6 футах ширины, предназначенной для самых подлых негодяев, — такие муки и лишения должны сломить и железный организм. Не приходится удивляться, что такой хрупкий человек, каким был Линч, почти немедленно свалился.
По прибытии в тюрьму Линч попросил разрешения оставить на себе свое теплое белье. Ему было грубо отказано в этой просьбе. «Если вы мне откажете, я больше трех месяцев не проживу», — заявил он тогда. Я, увы, и не подозревал, что это станет пророчеством; я не представлял себе, что Ирландия так скоро потеряет одного из самых преданных, самых пылких и самых благородных своих сынов, что мне самому предстоит потерять испытанного друга.
В начале марта я заметил, что друг мой выглядит тяжело больным; и однажды, воспользовавшись кратковременным отсутствием тюремщика, я спросил его, как он себя чувствует. Он ответил мне, что умирает, что несколько раз говорил врачу, но тот не обратил никакого внимания на его жалобы. Кашлял он так сильно, что, хотя я находился в очень отдаленной от него одиночной камере, я днем и ночью слышал этот кашель, отдававшийся в пустынных коридорах. Один из тюремщиков даже сказал мне: «Заключенный номера 7 скоро придет к концу, вот уже месяц как ему следовало бы находиться в больнице. Я много раз видел там обычных заключенных, во сто раз здоровее его».
Однажды, в апреле, я увидел из своей одиночной камеры какой-то призрак со смертельно бледным лицом, угасшими глазами и ввалившимися щеками, который с трудом передвигался, цепляясь за решетки, чтобы не упасть. Это был Линч. Я не узнал его, пока он не взглянул на меня, улыбаясь и показывая на землю, словно желая сказать: «Со мной — дело конченное».
Это была моя последняя встреча с Линчем».
То же самое сообщает о Линче и Росса, подтверждая показание Кейси. Не следует забывать, что Росса писал свое письмо из английской тюрьмы, тогда как Кейси писал в колонии для преступников в Австралии; следовательно, какие бы то ни было сношения между ними были невозможны. И все же правительство недавно уверяло, что утверждения Россы — ложь. Брус, Поллок и Нокс заявляют даже, что «Линчу было выдано теплое белье даже прежде, чем он просил об этом».
С другой стороны, г-н Кейси утверждает столь же решительно, как решительно отрицает это г-н Брус, что Линч жаловался на то, что «даже тогда, когда он уже не мог ходить и вынужден был оставаться в страшном одиночестве в своей камере, в его просьбе было отказано».
Но, как сказал г-н Лорье в своей прекрасной речи,
«оставим в стороне показания людей и заставим говорить свидетелей, которые не лгут, немых свидетелей»[554].
Факт тот, что Линч вошел в Пентонвиллскую тюрьму во цвете лет, полный жизни и надежд, и что три месяца спустя этот молодой человек стал трупом.
Пока гг. Гладстон, Брус и сонмище его полицейских не докажут, что Линч не умер, они тщетно расточают время на клятвы.
Написано Женни Маркс около 17 апреля 1870 г.
Напечатано в газете «La Marseillaise» № 118, 17 апреля 1870 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с французского
Подпись: Дж. Уильямс
VIII
ПИСЬМО ИЗ АНГЛИИ
Лондон, 19 апреля 1870 г.
«Не пускать в политику попов» — таков клич, раздающийся в настоящее время по всей Ирландии.
Великая партия, которая со времени disestablishment [отделения от государства. Ред.] протестантской церкви всеми силами противилась деспотизму католической церкви, растет изо дня в день с изумительной быстротой и только что наголову разбила духовенство.
На выборах в Лонгфорде г-н Гревилл-Ньюджент, кандидат духовенства, взял верх над кандидатом народа Джоном Мартином; но националисты опротестовали его избрание ввиду незаконных приемов, которыми оно было достигнуто, и они одолели своих противников. Выборы Ньюджента были кассированы судьей Фицджералдом, который объявил агентов Ньюджента, то есть попов, виновными в том, что они подкупали избирателей, наводнив страну — не святым, а винным духом. Сообщают, что за один только месяц, с 1 декабря по 1 января, преподобные отцы израсходовали на водку 3500 фунтов стерлингов!
«Standard» позволяет себе довольно любопытные замечания по поводу лонгфордских выборов:
«За свое презрение к поповским запугиваниям, — говорит орган «stupid party» [ «глупой партии». Ред.], — националисты заслуживают похвал… Одержанная ими большая победа побудит их выставить новых кандидатов против г-на Гладстона и его ультрамонтанских союзников».
«Times» пишет:
«Все средства, которыми только располагает церковная власть, начиная с папской буллы из вечного города и кончая интригами сельских попов, пущены в ход против фенианства и националистов. К несчастью, этот пыл не сопровождался благоразумием и будет иметь своим результатом вторую лонгфордскую битву»[555].
«Times» прав. Битва в Лонгфорде возобновится, за нею последуют битвы в Уотерфорде, Маллоу и Типперэри, так как националисты этих трех графств также подали петиции о кассировании выборов официальных депутатов. В Типперэри первоначально был избран О’Донован-Росса, но так как парламент объявил его неправоспособным представлять Типперэри, националисты выдвинули на его место Кикема, одного из фенианских патриотов, только что выпущенного из английской каторжной тюрьмы. Теперь избиратели, подавшие голоса за Кикема, утверждают, что их кандидат избран должным образом, хотя кандидат Херон получил на четыре голоса больше.
