национальной гвардии и добровольческие батальоны в Версаль для борьбы с Парижем. Провинция отказалась наотрез. Только Бретань прислала кучку шуанов, «сражающихся под белым знаменем, с нашитым на груди у каждого из них сердцем Христа из белой ткани и с боевым кличем «Vive le roi!» [«Да здравствует король!» Ред.]». Вот как провинция Франции откликнулась на его призывы, так что ему пришлось выпросить у Бисмарка пленные французские войска, пустить в ход папских зуавов (подлинных вооруженных представителей его французской провинции) и образовать из 20000 жандармов и 12000 полицейских основное ядро своей армии.

Несмотря на стену лжи, идейную и полицейскую блокаду, которой он пытался (отделить) отгородить Париж от провинции, провинция не только не послала ему батальонов для ведения войны против Парижа, но и направила к нему такой поток депутаций, настаивавших на заключении мира с Парижем, что он отказался дальше принимать их лично. Тон присланных из провинции адресов, в которых большей частью предлагалось немедленно заключить перемирие с Парижем, распустить Собрание, «ввиду истечения срока его полномочий», и предоставить требуемые Парижем муниципальные права, был так оскорбителен, что Дюфор ополчается против них в своем «циркуляре против примирения», адресованном префектам. С другой стороны, «помещичья палата» и Тьер не получили от провинции ни одного сочувственного адреса.

Но grand defi [главным вызовом. Ред.], брошенным провинцией в ответ на «лживые наветы» Тьера на нее, явились муниципальные выборы от 30 апреля, проведенные при его правительстве и на основе закона. выработанного его Собранием. Из 700000 (в круглых цифрах) муниципальных советников, выбранных в 35000 общинах, которые еще оставались у изувеченной Франции, легитимисты, орлеанисты и бонапартисты не смогли вместе провести даже 8000 своих приверженцев! Дополнительные выборы были еще более враждебны! Это ясно показало, в какой мере Национальное собрание, выбранное внезапно и под лживым предлогом, представляет Францию, провинциальную Францию, Францию без Парижа!

Но проект созыва в Бордо собрания муниципальных делегатов от крупных провинциальных городов, осуществить который Тьер воспретил на основании своего собственного закона от 1834 г. и бонапартовского закона от 1855 г.[459], вынудил его признать, что «его провинция» — такая же ложь, как и «его» Париж. Он обвиняет провинцию в том, что она походит на «вероломный» Париж своим горячим желанием «заложить основы коммунизма и мятежа». Еще раз ему был дан ответ в последних резолюциях муниципальных советов Нанта, Вьенна, Шамбери, Лиму, Каркассонна, Анже, Карпантра, Монпелье, Прива, Гренобля и др., которые настойчиво предлагали заключить мир с Парижем, настаивая на «безоговорочном признании республики и признании коммунальных прав; все это», как заявляет муниципальный совет Вьенна, «выбранные 8 февраля лица обещали в своих циркулярных посланиях, когда они были еще кандидатами. Чтобы прекратить внешнюю войну, оно» (Национальное собрание) «уступило две провинции и обещало Пруссии 5 миллиардов. Что только оно не должно сделать, чтобы положить конец гражданской войне?»

(Как раз наоборот: две провинции не являются «частной» собственностью этих лиц, что же касается обещанных 5 миллиардов, то ведь все дело в том, что они должны быть уплачены французским народом, а не ими.)

Поэтому, хотя Париж и может с полным основанием жаловаться на провинцию за то, что она ограничивается мирными демонстрациями, не оказывая ему помощи в его борьбе против всех сил правительства… все же провинция самым недвусмысленным образом опровергла ложь Тьера и Собрания, будто они являются ее представителями, она заявила, что их провинция это ложь, подобно тому, как и все их существование — пустое притворство и обман.

* * *

Генеральный Совет гордится той выдающейся ролью, которую парижские секции Интернационала сыграли в славной парижской революции. Дело не в том, как воображают глупцы, будто парижская или какие-либо другие секции Интернационала получали mot d’ordre [приказы. Ред.] из центра. Но так как лучшая часть рабочего класса во всех цивилизованных странах принадлежит к Интернационалу и проникнута его идеями, то повсюду в движениях рабочего класса она несомненно должна идти во главе.

* * *

Париж [С этого места начинается текст, который содержится на трех отдельных страницах рукописи, не имеющих пагинации; ко второму абзацу сделана приписка: «стр. 9». Ред.] был на страже с самого дня капитуляции, по которой правительство из пленников Бисмарка выдало ему Францию, но получило взамен разрешение сохранить личную охрану с очевидной целью усмирения Парижа. Национальная гвардия реорганизовалась и поручила верховное командование Центральному комитету, избранному всеми ротами, батальонами и батареями столицы, за исключением кое-каких остатков старых бонапартистских формирований. Накануне вступления пруссаков в Париж Центральный комитет принял меры к перевозке на Монмартр, в Бельвиль и Ла-Виллет пушек и митральез, изменнически оставленных capitulards именно в тех кварталах, в которые собирались вступить пруссаки.

* * * 

Вооруженный Париж являлся единственным серьезным препятствием на пути контрреволюционного заговора. Стало быть Париж надо было обезоружить. По этому вопросу бордоская палата высказалась-с полнейшей откровенностью. Даже если бы яростный рев депутатов «помещичьей палаты» и не свидетельствовал об этом так ясно, то отдача Парижа Тьером под начало триумвирата из desembriseur Винуа, бонапартистского жандарма Валантена и генерала-иезуита Орель де Паладина не оставляла места ни малейшему сомнению насчет конечной цели разоружения Парижа. Но если эти чудовищные преступники и признали открыто, какую цель они преследуют, то предлог, который они выставили, чтобы начать гражданскую войну, представлял собой самую бесстыдную, самую наглую (вопиющую) ложь. Артиллерия парижской национальной гвардии, — заявлял Тьер, — есть собственность государства, а посему должна быть возвращена государству. Па самом же деле факты были таковы: Париж был на страже с самого дня капитуляции, по которой пленники Бисмарка выдали ему Францию, выговорив для себя значительную личную охрану с очевидной целью усмирения Парижа. Национальная гвардия реорганизовалась и поручила верховное командование Центральному комитету, избранному всей массой национальных гвардейцев, за исключением кое-каких остатков старых бонапартистских формирований. Накануне вступления пруссаков в Париж ее Центральный комитет принял меры к перевозке на Монмартр, в Бельвиль и Ла-Виллет пушек и митральез, изменнически оставленных capitulards именно в тех кварталах, в которые собирались вступить пруссаки. Эта артиллерия была создана на суммы, собранные самой национальной гвардией. В конвенции от 28 января она была официально признана частной собственностью национальной гвардии и как таковая не была включена в общую массу государственного оружия, подлежавшего выдаче победителю. И Тьер посмел начать гражданскую войну под тем лживым предлогом, что артиллерия национальной гвардии будто бы являлась государственной собственностью!

Захват этой артиллерии должен был послужить, очевидно, лишь подготовительной мерой к общему разоружению парижской национальной гвардии, а следовательно и к разоружению революции 4 сентября. Но эта революция стала узаконенным состоянием Франции. Республику во Франции признал победитель в самом тексте капитуляции, а после капитуляции ее признали иностранные державы, от ее имени было созвано Национальное собрание. Единственным законным основанием бордоского Национального собрания и его исполнительной власти являлась революция парижских рабочих 4 сентября. Если бы не революция 4 сентября, это Национальное собрание немедленно должно было бы уступить свое место Законодательному корпусу, который был избран на основе всеобщего избирательного права и разогнан революцией. Тьер и его банда должны были бы капитулировать, чтобы добиться охранных грамот и удостоверений, избавлявших их от путешествия в Кайенну. Национальное собрание, с его полномочием заключить мир с Пруссией, было только одним из эпизодов революции. Ее действительным воплощением был вооруженный Париж, тот Париж, который произвел эту революцию, который выдержал ради нее пятимесячную осаду со всеми ужасами голода, Париж, который, не взирая на «план» Трошю, своим продолжительным сопротивлением дал возможность вести очень упорную оборонительную войну в провинции. И ныне либо этот Париж по оскорбительному приказу мятежных бордоских рабовладельцев должен был разоружиться и признать, что народная революция 4 сентября не имела иной цели, кроме простой передачи власти из рук Луи Бонапарта и его фаворитов в руки других претендентов на трон, — либо же Парижу предстояло самоотверженно бороться за дело Франции, которую можно было спасти от полного падения и возродить к новой жизни только путем революционного разрушения тех политических и социальных условий, которые породили Вторую империю и сами под ее покровительством дошли до полного разложения. Париж, измученный пятимесячным голодом, не колебался ни одной минуты. Он был полон геройской решимости пройти через все опасности борьбы с французскими заговорщиками прямо на глазах у прусской армии, стоявшей у его ворот. Но из глубочайшего отвращения к гражданской войне народное правительство Парижа, Центральный комитет национальной гвардии, продолжало придерживаться чисто оборонительной позиции, не обращая внимания ни на провокационные выходки Национального собрания, ни на узурпаторские действия исполнительной власти, ни на угрожающую концентрацию войск в Париже и вокруг него.

Утром 18 марта Париж был разбужен громовыми криками: «Vive la Commune!» [«Да здравствует Коммуна!» Ред.] Что же такое Коммуна, этот сфинкс, задавший такую тяжелую загадку буржуазным умам?

«Парижские пролетарии», — писал Центральный комитет в своем манифесте о 18 марта, — «видя несостоятельность и измену господствующих классов, поняли, что для них пробил час, когда они должны спасти положение, взяв в свои руки управление общественными делами… Они поняли, что на них возложен этот повелительный долг, что им принадлежит неоспоримое право стать господами собственной судьбы, взяв в свои руки политическую власть».

Но рабочий класс не может, как это делали соперничающие фракции присваивающего класса во времена своего торжества, просто овладеть готовой государственной машиной и пустить ее в ход для своих собственных целей.

Централизованная государственная власть с ее вездесущими органами: постоянной армией, полицией, бюрократией, духовенством и судейским сословием, — органами, построенными по принципу систематического и иерархического разделения труда, — существует со времен абсолютной монархии, когда она служила сильным оружием нарождавшемуся буржуазному обществу в его борьбе за освобождение от феодализма. Французская революция XVIII века вымела вон хлам сеньоральных, местных, городских и провинциальных привилегий, очистив таким образом общественную почву от последних средневековых помех для этой государственной надстройки. Она приобрела свою окончательную форму во время Первой империи, которая сама была создана коалиционными войнами старой, полуфеодальной Европы против новой Франции. При последующих парламентских режимах обладание правительственной властью не только стало яблоком раздора между конкурирующими фракциями господствующих классов, которых непреодолимо влекли к ней предоставляемые ею доходы и влиятельные и выгодные должности, — вместе с экономическими изменениями в обществе изменялся и ее политический характер. По мере того как прогресс промышленности развивал, расширял