декларацию, аналогичную принятым для тех стран, в которых Товарищество подвергается преследованиям.
Маркс говорит, что если он плохо отзывался о немецких студентах, то против рабочих он ничего сказать не может. Во время последней войны, в связи с которой разгорелась борьба классов, поведение немецких рабочих было выше всякой похвалы; к тому же Социал-демократическая партия прекрасно понимала, что эта война была предпринята Бонапартом и Вильгельмом в большей мере для подавления современных идей, чем в завоевательных целях. Брауншвейгский Комитет был в полном составе арестован [См. настоящий том, стр. 283. Ред.] и отправлен в крепость на русской границе; большая часть его членов до сих пор заключена в тюрьму по обвинению в государственной измене. Представители немецкого рабочего класса Бебель и Либкнехт не побоялись перед лицом рейхстага заявить, что они являются членами Международного Товарищества и что они протестуют против войны и отказываются голосовать за какие бы то ни было военные кредиты. Правительство не посмело арестовать их во время заседания; лишь при выходе оба они были схвачены полицией и отправлены в тюрьму.
Во время Коммуны немецкие рабочие на собраниях и в своих газетах непрестанно заявляли о своей солидарности с парижскими революционерами. А когда Коммуна пала, они созвали в Бреславле собрание, которому прусская полиция тщетно пыталась помешать. На этом собрании, как и на других, происходивших в различных городах Германии, они приветствовали Парижскую Коммуну. Наконец, во время триумфального вступления в Берлин императора Вильгельма и его армии народ встретил победителей криками: «Да здравствует Коммуна!» [В черновой записи Мартена далее следует: «Рабочие показали, что они являются единственной партией в Германии, которая выражает социалистические стремления». Ред.]
Гражданин Маркс отмечает, что, говоря об Англии, он забыл сообщить следующее: вам известно, что между английскими и ирландскими рабочими издавна существовал весьма сильный антагонизм, причины которого впрочем нетрудно перечислить. Источником антагонизма были различия языка и религии [В черновой записи Мартена после слова «религии» вставлено; «длительное угнетение Ирландии». Ред.], а также конкуренция из-за заработной платы, которую ирландские рабочие создавали английским. В Англии этот антагонизм служит помехой для революции и ловко используется правительством и правящими классами, которые убеждены, что английских рабочих никакими узами невозможно связать с ирландскими. Действительно, на политической почве объединение было бы невозможным; не так, однако, обстоит дело на почве экономической; с той и с другой стороны создаются секции Интернационала, которые должны будут в качестве таковых идти совместно к единой цели. Ирландские секции будут вскоре весьма многочисленны.
Впервые опубликовано на русском языке в книге «Лондонская конференция Первого Интернационала», 1936
ЗАПИСЬ РЕЧИ К. МАРКСА О ТАЙНЫХ ОБЩЕСТВАХ
ИЗ ПРОТОКОЛА ЗАСЕДАНИЯ ЛОНДОНСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ МЕЖДУНАРОДНОГО ТОВАРИЩЕСТВА РАБОЧИХ 22 СЕНТЯБРЯ 1871 ГОДА
Маркс оглашает следующее предложение: «В странах, в которых регулярная организация Международного Товарищества вследствие препятствий со стороны правительств стала в настоящий момент неосуществимой, Товарищество и его местные группы могут быть реорганизованы под различными наименованиями. Категорически воспрещаются, однако, какие бы то ни было тайные общества в собственном смысле слова» [Ср. настоящий том, стр. 427. Ред.].
Одно дело — тайная организация, а другое дело — тайные общества в собственном смысле слова, против которых, наоборот, следует вести борьбу.
Во Франции и в Италии, где политическое положение таково, что право собраний является преступлением, тенденция к участию в тайных обществах, результат которых всегда отрицателен, будет весьма сильной; к тому же этот тип организации мешает развитию пролетарского движения, поскольку вместо того, чтобы воспитывать рабочих, эти общества подчиняют их принудительным и мистическим законам, которые стесняют их самостоятельность и затемняют их сознание [В черновой записи Мартена в этом абзаце имеются следующие слова: «Тайные общества нарушили бы самый характер Международного Товарищества; они пригодны для карбонариев; они не отвечают интересам пролетарского движения». Ред.]
Маркс высказывается за принятие оглашенного им предложения.
ПИСЬМО ЖЕННИ МАРКС РЕДАКТОРУ «WOODHULL AND CLAFLIN’S WEEKLY»[501]
Милостивая государыня!
Нижеследующее частное письмо (первоначально адресованное одному другу) может представить и общественный интерес, если с помощью его будет пролит некоторый свет на акты произвола, совершаемые нынешним французским правительством, которое, относясь с величайшим презрением к личной безопасности и свободе, не останавливается перед арестом, — под абсолютно ложными предлогами, — как иностранцев, так и собственных подданных.
Г-н Лафарг, муж моей сестры, его жена и дети, младшая моя сестра и я провели июнь и июль в Баньер-де-Люшоне, где предполагали остаться до конца сентября. Я надеялась, что продолжительное пребывание в Пиренеях и ежедневное пользование минеральными водами, которыми славится Люшон, помогут мне избавиться от последствий перенесенного мной тяжелого плеврита. Mais dans la Republique Thiers l’homme propose et la police dispose [Но в тьеровской республике человек предполагает, а полиция располагает. Ред.]. 1 или 2 августа друг г-на Лафарга сообщил ему, что к нему со дня на день может нагрянуть полиция, и если его застанут дома, то безусловно арестуют под тем предлогом, что во время Коммуны он на короткое время посетил Париж, что он действовал в Пиренеях в качестве эмиссара Интернационала и — последнее, но не менее важное обстоятельство — потому что он муж своей жены, следовательно, зять Карла Маркса. Зная, что при теперешнем правительстве законоведов закон является мертвой буквой, что людей беспрестанно сажают под замок без всякого указания причин их ареста, г-н Лафарг последовал данному ему совету, перешел границу и обосновался в Бососте, маленьком испанском городке. Несколько дней спустя после его отъезда, 6 августа, г-жа Лафарг, ее сестра Элеонора и я посетили Лафарга в Бососте. Г-жа Лафарг, считая, что ее сынишка по состоянию здоровья не может выехать из Бососта в тот же день (она очень беспокоилась за ребенка, так как его брат умер за несколько дней до этого), решила остаться на один-два дня с мужем. Поэтому сестра моя Элеонора и я вернулись в Люшон одни.
Нам удалось без приключений проехать по плохим испанским дорогам и благополучно добраться до Фоса. Там французские таможенные чиновники задают нам обычные вопросы и заглядывают в нашу коляску, чтобы убедиться, нет ли у нас какой-нибудь контрабанды. Так как у нас ничего нет, кроме наших пальто, я говорю кучеру, чтобы он трогал, как вдруг появляется перед нами некая особа, — не более, не менее, как procureur de la Republique [прокурор республики (прокурор при суде первой инстанции). Ред.], барон Дезагарр, — и заявляет: «Именем республики предлагаю вам следовать за мной». Мы оставляем нашу коляску и входим в маленькую комнатку, где нас ожидает существо отталкивающего вида — весьма неженственная женщина, — которой было поручено нас обыскать. Так как мы не хотели, чтобы эта грубая особа дотрагивалась до нас, мы предлагаем сами снять наши платья. Мужеподобная женщина и слышать не хочет об этом. Она выбегает из комнаты и вскоре возвращается в сопровождении прокурора республики, который весьма грубо говорит моей сестре: «Если вы не позволите, этой женщине обыскать вас, я сделаю это сам». Моя сестра отвечает: «Вы не имеете права прикасаться к британскому подданному. У меня английский паспорт». Видя, однако, что с английским паспортом не очень считаются, что предъявитель такого паспорта не внушает г-ну барону Дезагарру особого уважения, ибо похоже на то, что он совершенно серьезно готов перейти от слов к делу, мы разрешаем женщине поступать, как она хочет. Она распарывает даже швы наших платьев, заставляет нас снять даже чулки. Мне кажется, что я до сих пор чувствую, как ее паучьи пальцы перебирают мои волосы. Найдя у меня лишь газету, а у сестры — разорванное письмо, она бежит с ними к своему другу и союзнику, г-ну барону Дезагарру. Нас провожают к нашей коляске; нашего собственного кучера, который служил нам «гидом» во время всего нашего пребывания в Пиренеях и очень привязался к нам, насильно удаляют и заменяют другим; против нас в коляске усаживаются два чиновника, и так мы отправляемся в сопровождении повозки, битком набитой таможенными стражниками и полицейскими. Через некоторое время, убедившись, без сомнения, что мы не так уж опасны, что мы не покушаемся на убийство наших часовых, наш эскорт покидает нас, и мы остаемся на попечении двух чиновников в коляске. Под такой охраной мы проезжаем одну деревню за другой, через Сен-Беа, причем обитатели этого сравнительно большого города собираются толпами, принимая нас, очевидно, за воровок или, по меньшей мере, за контрабандисток. В 8 часов, в совершенном изнеможении, мы приезжаем в Люшон, пересекаем городской сад, где собрались сотни людей слушать музыку, так как дело было в воскресенье и в разгар сезона. Наша коляска останавливается перед домом префекта, г-на графа де Кератри. Так как этой важной особы нет дома, то нас — все время под стражей — заставляют ждать у его двери по меньшей мере полчаса. Наконец, отдается распоряжение доставить нас в наш дом, который оказывается окруженным жандармами. Мы тотчас же идем наверх с намерением умыться (мы были в дороге с пяти часов утра), но так как жандарм и полицейский в штатском следуют за нами даже в нашу спальню, то мы возвращаемся в гостиную, не освежившись, чтобы ждать прибытия префекта. Часы бьют девять, десять; г-н де Кератри не явился — он слушает музыку в парке и, как говорят, твердо решил не уходить до тех пор, пока не отзвучит последний аккорд. Тем временем дом наш наводняется mouchards[шпионами. Ред.]; они входят в комнату, как будто в свою собственную, устраиваются, как у себя дома, располагаясь на наших стульях и диване. Вскоре нас окружает пестрая толпа полицейских; по всему видно, что эти преданные слуги республики прошли срок своего ученичества при империи, — они вполне владеют своим почетным ремеслом. Они прибегают к самым невероятным хитростям и уловкам, чтобы втянуть нас в разговор, но, видя, что все их усилия напрасны, пялят на нас глаза так, как это могут делать лишь «профессионалы», пока, наконец, в половине одиннадцатого не появляется префект в сопровождении генерального прокурора, г-на Дельпека, судебного следователя, мирового судьи, тулузского и люшонского комиссаров и т. д. Моей сестре велят удалиться в соседнюю комнату; с ней уходят тулузский комиссар и один жандарм. Начинается мой допрос. Я отказываюсь сообщать какие бы то ни было сведения о моем зяте и других родственниках и друзьях. Относительно меня самой я заявляю, что лечусь и приехала в Люшон на воды.
